Сергей Черепанов - Утро нового года
— Домой отправляйся, — приказал Богданенко. — Черт с ним, с твоим карьером. Станем ждать, когда-то же ненастье кончится…
— Зачем ждать? Зови народ. Как мой дед говорил: один голова — совсем маленький ум, а народ — большой ум, сильный. Вот хоть парторга спроси, он сам согласен.
Семен Семенович у порога переобувался, отжимая портянки на уже залитый и заляпанный глиной пол кабинета.
— Долго нам придется ждать-то, Николай Ильич, — пробурчал он, встряхивая портянку. — Там ее, воды-то, уже, наверно, не одна тысяча кубометров, да еще добавит. Забойщики советуют разрубить перемычку между летним карьером и старыми выработками и спустить воду самотеком. Гребешок у перемычки, правда, не малый, высота десять метров и по ширине метров пятнадцать, тут подолбаться нам придется как следует, но зато уж наверняка: старые выработки лежат ниже карьера.
— Качать больше не нада, ругаться не нада, — добавил Гасанов. — Следующий раз любой ненастье вода сама утечет.
— Разрубать перемычку можно со стороны выработок, — опять сославшись на забойщиков, сказал Семен Семенович. — Пойдем уступами, а породу — на обочины или прямо туда же, на дно выработок.
— Дикая идея, — отрубил Богданенко, как будто он уже давно все обдумал и рассчитал. — Обойдется нам это в золотую копеечку, людей зря намучаем, испростудим, а завтра ливни могут прекратиться.
— Значит, в плен сдаваться стихии?
— Ждать!
— Вы, кажется, сами себе противоречите, Николай Ильич? То жми-дави, а то сразу отбой.
— Не выгодно, потому и отбой. Себестоимость у нас и без подобных затрат трещит. Баланс-то не вам приходится подписывать, а мне.
— Худой слово говоришь, директор: вы-го-да! — загорячился Гасанов. — Нельзя всякий выгода на деньги мерять. Польза дал — хорошо! Выгода потом придет.
— Ты не вмешивайся, — хмуро предупредил Богданенко. — Как тебе приказано, исполняй! Советчиков много, а отвечать приходится мне одному, расхлебывать-то! Трест в известность поставлен. Пусть потом комиссию присылает и разбирается. Признают виновным — в кусты не полезу!
На следующий день дождь разошелся еще пуще, тучи плавали низко над крышами, похолодало.
Богданенко опять ночевал в кабинете, на своем посту.
В полдень, когда Корней Чиликин у себя в гараже разбирал и ремонтировал мотоцикл, нежданно-негаданно в калитку вошел Яков. Собака из конуры надрывно залаяла на него, всполошив Марфу Васильевну.
— Эк тебя носит не вовремя, — заворчала она, приоткрыв двери веранды. — Льет на дворе, нос бы не высунул….
Яков объяснил ей, что личной нужды у него нет никакой, а велено позвать Корнея в контору, на партбюро: надо думать, как выручать завод.
— Ну и решайте сами, — сразу отказала Марфа Васильевна. — С коего боку это к Корнею липнет? Он, небось, не велик начальник и не партейный.
Корней тоже отказался, Богданенко, дескать, и без его совета хорошо обойдется. И добавил с всегдашней усмешкой:
— Ученого учить — только портить. Насоветуешь ему, а потом красней.
— Я не знаю, можно ли не уважить коллектив, если он велит или просит, — настойчиво сказал Яков. — Зря выламываешься… А что касается Николая Ильича, то именно он и настаивает позвать тебя.
— Зачем?
— Чтобы составить кое-какие расчеты и опровергнуть предложение, уже принятое партийным бюро. Сам он в расчетах не силен.
— Ах ты, боже ты мой! — опять заворчала Марфа Васильевна. — Непременно вам еще хочется посторонних людей впутывать.
— Разве Корней посторонний? — спросил Яков. — Ну, а коли посторонний, то тем лучше, скорее поступит по совести.
Корней вытер тряпкой испачканные машинным маслом руки и откатил мотоцикл на место стоянки.
— О каком же все-таки расчете идет речь?
— Мы хотим разрубить перемычку между летним карьером и старыми выработками, спустить воду самотеком.
— Это же немыслимая работа в такую погоду.
— О мыслимой не стоило бы и разговор вести: взять да сделать.
После ухода Якова, когда калитка захлопнулась, Марфа Васильевна поругалась ему вслед. Тем временем, подбирая в гараже и раскладывая инструменты по полкам, Корней мстительно подумал о Богданенко: «Да пошел он, чтобы я ему помогал!»
Потом ему стало неловко перед самим собой. Дождь губил не славу Богданенко, а завод, что не одно и то же…
Корней закрыл гараж на замок, надел резиновые сапоги и плащ. Марфа Васильевна спросила:
— Уж не на завод ли?
— Велят же.
Она взглянула во двор на ненастье, повзвешивала и удобрилась.
— Долго-то не задерживайся. Холодит, как бы град не ударил. Брезенты надо по саду раскинуть.
В тихую и мирную пору создается видимость, будто живет поселок разобщенно, каждый житель что-то делает для себя, колотится, ремонтирует двор, копается в огороде, и будто все его интересы сосредоточены только на этом.
А проходят где-то невидимые связи, и оказывается, стоит лишь чему-то в эту жизнь вторгнуться, как сразу связи сработают, и каждый житель оставит свое и пойдет вместе со всеми.
Так случилось, когда Наташа Шерстнева упала в скважину и когда в конце месяца «штурмовали» план, и вот теперь — и так будет всегда.
Нет, каждый живет не только для себя, для брюха и кошелька.
Вот вышел из двора сосед Чермянин в непромокаемом балахоне. У ворот его дожидается второй сосед Егоров. Впереди возле палисадников идет Ивлев. И еще и еще идут люди под проливным дождем, закутавшись в дождевики, по грязи, по лужам. И вот он, Корней, тоже идет…
Еще в пути он прикинул, как удобнее разрубить перемычку, сколько надо вынуть грунта, заранее решив не поддерживать Богданенко, чего бы тот ни доказывал. Но расчеты не понадобились.
Семен Семенович и Богданенко стояли на крыльце, под козырьком.
Корней откинул плащ и отряхнул воду.
— Требовали?
— Просили! — поправил Семен Семенович. — Разве в такую слякоть можно требовать? Вот Николай Ильич хотел кое в чем себя проверить. Но сделал уже все сам.
Богданенко что-то буркнул. «Хитришь, старик, — понял Корней, покосившись на Семена Семеновича, — авторитет директору повышаешь. Не очень-то, видать, Николай Ильич рад!»
— Да, зря мы тебя потревожили, — сказал Богданенко. — Народ уже на карьер двинулся!
Он повернулся спиной и начал натягивать поверх фуражки капюшон плаща.
Семен Семенович по обыкновению потрепал Корнея по спине.
— Ты уж не взыщи с нас!
Корней не улыбаясь хахакнул.
— Взыскивать надо с природы…
— А что тут смешного? — вдруг крикнул Богданенко.
— Ладно, Николай Ильич, — дружелюбно прервал его Семен Семенович, — ведь договорились же!
— Природа приказов не слушается! — испытывая желание хоть таким, не совсем достойным способом отквитаться за выброшенную докладную записку, раздельно, как мать, произнес Корней.
— Ладно, обсудим потом, — остановил и его Семен Семенович. — Теперь недосуг. И давайте так — поспокойнее!
— Каждый учит, — сквозь зубы процедил Богданенко.
Он уже явно измотался за эти дни, без отдыха, без смены, и, по-видимому, согласился с общим решением не по своей воле.
Дождь на мгновение утих и хлынул с новой силой, крупный, как град. У тонкого тополька в палисаднике обломилась ветка.
— Эвон как! — несколько обескураженно заметил Семен Семенович. — Опять разверзлось. На полях-то, наверно, что делается теперь, — прибьет хлеба. А полеглые хлеба убирать — худшего не придумаешь.
Застегнувшись, он тоже напялил на голову капюшон.
— Ну, что же, мужики, надо ведь идти, экую прорву пережидать, лишь время терять.
Корней с тоской оглядел свой новенький непромокаемый плащ. Как же поступить? Плащ не будничный. Порвется. Да вот и костюм, и резиновые сапоги… Мать ругаться начнет.
— Ты, однако, можешь остаться, — перехватив его взгляд, сказал Семен Семенович. — Дело-то добровольное.
Богданенко тоже спустился с крыльца, под дождь, косые струи хлестнули его по лицу. Он яростно выругался. Но холодная мозглая мокреть напомнила, что среди отданных распоряжений остался важный пробел.
— Придется Лепарду Сидоровну предупредить.
— О чем? — спросил Семен Семенович.
— Пусть-ка водки в карьер доставит. Не то людей испростудим. Кому-то выпить захочется, а кому просто грудь натереть. Не поленись-ка, молодой человек, заверни попутно в столовую.
Лепарда Сидоровна скучала без выручки. Корней передал ей распоряжение и попросил в долг до получки стакан красного вина. Он позволял себе такую роскошь только в исключительных случаях.
Было уже два часа дня. Свет еле пробивался сквозь толщу туч. Размытая земля посерела. Зябко прижимались к забору репейники. На углу здания болталась оторванная железная труба, вода широким ручьем вываливалась с крыши в переполненную доверху бочку.
