Рустам Валеев - Родня
Так почему же он самодоволен? Разве любовь может оставлять место самодовольству? Разве не робость и послушание должен испытывать сильный и бескорыстный человек, когда он любит такое хрупкое, нежное создание, как эта бледная, кроткая женщина? Он не понимал — и все тут! Ему и в голову не приходило, что всяк по-своему утверждает себя в жизни, в любви тоже. Он вдруг сказал:
— А ты не ходи больше.
— Не ходить? — тупо переспросил Вася Шубин.
— Я больше не пущу.
Вася Шубин только рассмеялся в ответ на его слова, и его смех не имел цели унизить, разоружить Алпика, нет, он прощал ему его наивность, щепетильность, глупость, одним словом.
— Ладно, ступай, — сказал Вася Шубин, приохватив его крепкой рукой. — Ступай, ступай, спи. — Он слегка оттолкнул его от себя, и Алпик, расслабленно откачнувшись, успел схватиться за его руку.
— Ну, чего ты? — как младшего брата, спросил Вася Шубин.
— Ничего, — ответил он удивленно. Его поразила рука Васи Шубина, обильная такою силой, что невозможно было вообразить, что он успокоится сном или чтением или — что ему придут спокойные мысли. Чего еще ему надо, куда он все это денет — эту свою чертовскую силу, эту мускульную дурь?
Он продолжал свое бессмысленное и безжалостное дело.
Его бывшая жена и вправду жила со вторым мужем хорошо, ведь все, что было у нее когда-то с Васей Шубиным, уже не тревожило ее. И даже его появления было еще недостаточно, чтобы разбередить в ней прошлое. Сколько же бессмысленной гибкости, ненужного упорства, пустого растрачивания сил понадобилось, чтобы зажечь в ней не только любопытство, но и угасшую было любовь.
Вот-вот должен был вернуться после долгой командировки ее муж, но она уже потеряла голову и готова была ехать с Васей Шубиным хоть на край света. И уже нельзя было тянуть дальше, но тут Вася Шубин пошел на попятную. То есть это не было отступлением, потому что конец-то этой истории для Васи Шубина наступил раньше — когда он сломал ее неподатливость, покуражился над растерянной и покорной женщиной. Он ничего большего и не хотел, оп даже унижения ее не хотел, он хотел своей победы — вот чего он хотел.
Она, говорят, бросила работу и, почти ничего не взяв из общего их с мужем добра, уехала к матери в Калининскую область.
Вскоре уехал и Вася Шубин. Последний раз встретились они с Алпиком на участке. Вася только что вышел из конторы, получив расчет. Он был одет в хорошее пальто, в тон ему коричневый берет, в польские, с широкими рантами штиблеты. Заезженный, оплетенный ремнями, старый чемодан был у него в руке.
— Прощай, браток, — сказал он, не глядя на Алпика, а глядя на пустырь, на бурую насыпь железнодорожного полотна, на верхушки сосен в холодной осенней высоте, глядя в никуда. — Прощай, браток. Не хочется мне уезжать.
Он помолчал.
— Но если муж Люськи набьет мне морду (лицо его оставалось таким спокойным, будто ничего такого он и не говорил), не перенесу. Мне с ним не сладить. А тогда хоть головой в омут.
— Ты в омут не бросишься, — хрипло сказал Алпик, — если даже тебя изобьют, как собаку, ты в омут не бросишься.
И тут Вася внезапно оживился:
— А что же сделаю?
Алпик презрительно молчал.
— Злости нет, — вдруг обмякшим голосом сказал Вася Шубин. — Нет злости, нет. — Он словно жаловался, мучился, что нет в нем злости.
— Слушай, — сказал тогда Алпик. — Может быть, ты за ней поедешь, а? Ведь она для тебя что-то значит, а? Может, вы с ней всю жизнь будете счастливые…
— Может быть, — неожиданно согласился Вася Шубин, и лицо его сделалось мягким и грустным.
— Тебе же и будет лучше, — говорил Алпик, уже уверяясь, что обязательно внушит ему верную мысль. — Ведь вот… собрался и не знаешь куда. А тут будешь знать, будет кому встретить. А так ведь… куда?
— Она не поверит.
— Так ведь верила.
— Ох, занудлив ты, парень, — сказал Вася Шубин. — Ну, давай обнимемся. Гора с горой не сходится… полюбил я тебя, брат, верно говорю.
«Когда он уехал, — признавался мне потом Алпик, — я почувствовал вокруг себя пустоту». Однако, я думаю, он боялся другого: что племянница назовет его занудливым и тоже куда-нибудь уедет.
А пока вот она, прибежала к своему дяде. Одна.
— Почему одна? Где Галя и Тамара?
— Их вызвали к директору, — ответила Ляйла, — Но директора самого куда-то вызвали, а девочки сидят возле его кабинета и ждут.
Он спросил опасливо:
— Может, и тебя вызывали к директору, да ты сбежала?
— Нет, — засмеялась девочка, — меня не вызывали. Зато вписали в «черную книгу».
— Что за «черная книга»?
— Такая тетрадь. В нее записывают всякие нарушения. Но ты не беспокойся, я ведь круглая отличница, только по эстетике «четверка». Уж скоро нас выпустят, мы уже работаем что надо! В новом общежитии выстилали пол мозаикой, так, знаешь, комиссия приняла на «отлично»…
Он перебил ее:
— Ты мне про нарушения не говоришь.
— Галия Фуатовна решила терпеть меня на уроках, но придумала новое наказание. Вот я и попала в «черную книгу», — вздохнула она.
— Значит, ты продолжаешь свое. Лялька!.. Скажи мне честно… дай слово…
Подпрыгнув, она чмокнула его в щеку.
— Честное слово!
Проводив девочку, он не пошел в контору, а стал бродить по пустырю. Последние дни ребята расчищали место под вагончики для жилья. Он поднял забытую кем-то лопату и огляделся. «Возле вагончиков надо будет посадить деревца, — подумал он. — Будет совсем неплохо». Машинально выпустил из рук лопату, она мягко упала на землю, и он в ту же минуту забыл о своих мыслях. Походкой лунатика он двинулся вдоль по краю пустыря и остановился, наткнувшись на старый, завалившийся набок автокран. И только тут его глаза приобрели некоторую остроту, и он, мало-помалу оживляясь, обошел автокран кругом. «Раскулаченная» донельзя машина имела жалкий вид.
Обычное дело, подумал он. С тех пор, как машина стала ничьей, всяк тут копается и ищет то, что ему надо, снимает и припрятывает впрок, и так до тех пор, пока ржавый, обезображенный остов не отправят на переплавку. А ведь был добрый работяга. Мощный пятитонный «К-51», когда-то он работал на таком.
Он стоял возле неживой машины и грустно курил, не замечая накрапывающего дождя. Дождь припустил сильнее, Алпик встрепенулся и побежал, горбясь, в свое жилище. Начальник участка Стрельников сидел перед рацией, курил, глаза его были воспалены, он то щурился, то упрямо таращил их.
На линии, снабжающей мясокомбинат, случилось короткое замыкание, и теперь одна из бригад делала там временную, «воздушную», линию, чтобы потом приняться за капитальную.
— Я видел там кран, — заговорил Алпик, подсаживаясь к начальнику участка.
— Да-а… — Стрельников махнул рукой. — Хотели порезать на металлолом, да не хватило кислороду. А на складе тем временем лежит мотор к этому крану, с капитального ремонта.
— Я работал на таком, — осторожно сказал Алпик. — Если бы мне разрешили…
— Что? Ездить?
— А потом бы, может, и ездил, — сказал Алпик. — Ведь не все, наверно, растащили.
— Провозишься долго, а заработаешь с гулькин нос.
— Мне денег не надо.
— Деньги всем нужны, — устало сказал Стрельников. — Ладно, я скажу Николаю Семеновичу.
— Так вы завтра же скажете?
— Завтра же скажу, — ответил Стрельников.
Назавтра он остановил Стрельникова и спросил:
— Вы говорили Николаю Семеновичу?
— Николаю Семеновичу? Запамятовал. Но, пожалуй, мы ему скажем потом.
— Значит, мне можно остаться на базе? — И тут же, не дожидаясь, пока ребята уедут, побежал к машине.
Оглядев, отрогав машину, он еще раз убедился, что работы будет много. В тот день он снял и выбросил никуда не годную кабину, потом снял крылья, побитые, покрытые такой многослойной ржой, что даже самый звук металла не воскресить было в них: на удар разводного ключа жесть отвечала тупым, мертвым звуком. До конца дня он просидел, непрерывно куря, перед останками автомобиля. И только назавтра отправился к соседям.
В гидромонтаже он познакомился с механиками, угощал их куревом, рассказывал байки, и те не препятствовали ему рыться среди металлического хлама. Так он наткнулся на МАЗ, тоже давно списанный, и механики разрешили снять с машины кабину. На кирпичном заводе нашелся списанный автомобиль, с которого он взял крылья. Крылья были сильно помяты, но он умел выправлять вмятины.
Рано утром, когда шоферы еще только разогревали свои машины, он выходил на двор. Взявши деревянные молоты — пять или шесть таких, разных по величине, он сделал сам, — Алпик принимался колотить по кабине в тех местах, где она выпятилась. От времени до времени он кричал юнцам, строившим бытовку:
— Эй, мальчики, подсобите-ка забросить мешок!
