Александр Грачев - Первая просека
Росным прохладным утром стали разбивать площадку для первого барака. Как и всегда, в первый день было много сумятицы, шума, сутолоки. Это, пожалуй, объяснялось избытком энтузиазма, с которым брендинцы взялись за работу, сознавая свою особую роль.
Захар работал в паре с Каргополовым. Никогда в жизни он не испытывал такого наслаждения трудом! Чувствовать себя в одном строю со всеми, ощущать рядом плечо друга — может ли быть что-либо прекраснее!
Захар работал вдохновенно. В нем в эти дни совершался перелом. Впервые после выхода из госпиталя, когда он бесповоротно расстался с мечтой детства и утратил цель жизни, Захар вдруг по-новому начинал видеть мир во всей его многокрасочности и в нем — себя, свое призвание.
Но уже на второй день настроение упало: оказалось, что возчики не подвезли столбов. Работа остановилась. Поднялся шум:
— Это же безобразие! Зачем нужно было называть бригаду образцовой, если не дают работать!
— Товарищи, надо вызвать самого начальника!
— Пойдемте в партком!
Случилось так, что как раз в это время приехал на участок Бутин. Он ходил неподалеку с прорабом, когда бригада митинговала.
— Что там такое? — спросил Бутин прораба — высокого, грузного человека с сонными глазами. — А ну, пойдем послушаем.
Услышав, о чем кричат, Бутин протиснулся в середину.
— Не все сразу, товарищи, давайте установим порядок. Я из парткома, Бутин моя фамилия. В чем дело?
— Тише! — крикнул Брендин. — Я все объясню товарищу Бутину.
Выслушав его, Бутин пригласил прораба в круг и спросил так, чтобы слышала вся бригада:
— Эдуард Михайлович, почему не подвезли вовремя столбы для фундамента?
Прораб удивленно вздернул плечами.
— Заявка Ставорскому дана еще позавчера. Транспорт не обеспечивает.
— Должен обеспечивать! У Ставорского есть график подвозки материалов ко второму участку?
— Да, но ведь они же раньше своего графика выкопали котлованы под столбы, — возразил прораб.
Бутин замотал головой.
— Не-ет, так дело не пойдет! Вот что, товарищи, — обратился он к бригаде. — Я предлагаю начать соревнование с возчиками. Пригласите их к себе и обсудите.
— Правильно, нужно их немного прижать, а то работают, как на дядю.
— Пускай потягаются с нами!
Вечером неподалеку от площадки собрался целый обоз. Для переговоров к бригадиру пришел Пригницын. Смоляной чуб его закрыл весь козырек лихо сбитой на макушку кепки. Плотники обступили Пригницына. Они галдели, ругали возчиков, а он, отставив ногу, стоял в гордой позе, играя своими шельмоватыми глазами, и улыбался так, словно бы его не касалось все, что происходило здесь. Разглядев в толпе Захара, он махнул ему:
— Га, Жернаков, друг, здорово! Чегой-то все тут шумят?
Захар протиснулся к Пригницыну.
— Здорово, друг, здорово! — весело говорил тот. — Ну как? Тут мантулишь?
— Не мантулю, а работаю, — поправил его Захар. — А ты чего здесь?
— Соревнование пришел заключать, друг. Сам прораб прислал. Я, друг, теперь начальник, каким ты был! Ну, давай, бригадир, какое тут у тебя соревнование нужно заключать? — обратился он к Брендину.
Комсомольцы захохотали.
— Вот, черт, вроде лошадь пришел торговать! — в восторге заверещал Бонешкин.
— Да он дурака валяет, прикидывается, — заметил кто-то.
— Запиши наши требования, — сказал Брендин, — передашь их своему начальнику, и обсудите на бригаде.
— С превеликим бы удовольствием, дорогой, но грамоте только обучаюсь. — Пригницын оскалился в плутовской улыбке.
— Так за каким чертом ты пришел? — возмутился Брендин.
— Соревнование заключать, — как ни в чем не бывало ответил Пригницын.
— Ну тогда запомни наши условия: мы взяли обязательство каждый день выполнять задание на сто пятьдесят процентов. Мы вызываем вас на соревнование, чтобы возчики обеспечивали нам двухдневный запас материалов.
Пригницын хитро погрозил пальцем.
— Э-э, дорогой, меня не обманешь! Тебе подвезу на два дня, а что скажут в других бригадах? Давай, скажут, и нам на два дня! И тогда выйдет, что вы будете отдыхать, а мы должны мантулить! Не согласен, дорогой.
— Ну, а ты что предлагаешь? — спросил Каргополов.
— Я ничего не предлагаю. Чего мне предлагать?
Каргополов безнадежно махнул рукой.
— Видно, мы тут не договоримся. Завтра с утра сходим в конный парк и там на месте все обсудим с комсоргом.
— Ну все, дорогой? — спросил Пригницын. — А то нам лошадей кормить пора.
— Ладно, валяйте! — Брендин махнул рукой.
Пригницын повернулся к Захару.
— Слышь-ка, Жернаков, пойдем-ка со мной, друг. У меня к тебе дело…
Когда они отошли в сторону от толпы, Пригницын спросил:
— А послушай-ка, Жернаков, ты с Любкой крутишь?
— А что?
— Да так, спросить хотел.
— Ничего я с ней не кручу. Просто знакомы — и все, жил у них немного… А ты жениться на ней хочешь?
— Ага. Кто тебе сказал?
— Да никто не говорил.
— Эй, не бреши, друг Жернаков. — Пригницын лукаво заиграл глазами. — Кто-то стукнул тебе. Так вот что, раз у тебя с нею нет ничего, тогда не мешай мне, — в голосе его послышалась угроза. — Договорились?
— А что нам договариваться? Меня это не касается.
— Ну и баста! Дело ясное. Она от меня не открутится.
Пригницын проговорил это с угрозой, и у Захара тревожно сжалось сердце.
— Это все, что ты хотел мне сказать? — спросил он.
— Все, друг. Чтоб мы не столкнулись на одной дороге… Знаешь новость? Харитона Ивановича повышают.
— Да? На какую должность?
— По снабжению будет ворочать. Я вот подучусь, и он обещал тоже повысить меня — буду всеми возчиками командовать.
С чувством необъяснимой тревоги ушел Захар от Пригницына.
Назавтра, рано утром, делегация строителей — в ней были Каргополов и Захар — пришла в парк. Возчики еще не покинули двор. Ставорский вызвал Пригницына. Протянув ему лист бумаги с проектом договора на соревнование, Ставорский коротко сказал:
— Подпиши.
Пригницын нацарапал внизу каракули и вернул лист.
— Разрешите идти, Харитон Иванович?
— Да. И чтобы с сегодняшнего дня в бригаде товарища Брендина постоянно был двухдневный запас материалов.
— Есть, Харитон Иванович.
С этими словами Пригницын ушел.
Каргополов удивленно развел руками.
— Какое же это соревнование? Это просто приказ.
— А они все равно ничего в нем не понимают, — спокойно ответил Ставорский. — Вы не беспокойтесь, товарищи, они все сделают как надо.
— Харитон Иванович, а в бригаде есть комсомольцы, кроме Пригницына? — спросил Захар.
— Один еще есть — Куделькин. Но он такой лентяй, что ему не соревнование нужно, а хорошая палка.
Делегация ушла от Ставорского обескураженной. За воротами Иван сказал:
— Честное слово, он сам не понимает, что такое соревнование! Да разве ж может так относиться к этому делу руководитель?
— Вообще-то он человек со странностями, — согласился Захар. — Я с ним работал, но не понимал его никогда. А теперь он почему-то приголубил этого Пригницына и еще одного типа, Рогульника. И поселил их к себе на квартиру. А у меня никакого доверия к ним нет.
— Да, странно, странно… — Меж белесых бровей Ивана пролегли две глубокие складки.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Наступила осень — золотая пора в Приамурье. Ярче стала синева неба, будто вымыли его от летней мглы и знойной мути зачастившие дожди. В по-восточному пестрые платья переоделась тайга, еще вчера носившая только темно- и светло-зеленое.
Первыми нарядились в солнечно-желтые сарафаны рябина и горный тальник, рано поддающиеся холодным утренникам. Потом продрогли и пожелтели осинник, береза и лиственница. В вишнево-багряный цвет, хватающий за душу своей волшебной красотой, приоделся осанистый клен. Буровато-красным стал багульник, загрустивший на оголившихся склонах сопок. Только ель, пихта да кедр не собирались менять своих одежд: все такими же темно-зелеными стояли их толпы в хвойных шубах.
Лучшее время года на Дальнем Востоке сентябрь. Выйди ясным тихим утром в тайгу и попадешь на осеннюю ярмарку природы. В глазах рябит от невообразимого смешения красок. Стрекот, свист, пронзительные вопли наполняют лес — то резвятся выводки нынешнего лета. Они не нуждаются больше в родительской опеке: природа наготовила им уйму еды — ягод, орехов, грибов; и теперь они, ошалев от восторга, празднуют свое совершеннолетие, не подозревая о том, что грядет зима, а с нею жестокие морозы и лютые вьюги, злые хищники и голод.
Менялось лицо природы и там, где рождался новый город. На обширной равнине в левобережье Амура, за селом Пермским, лежала исхлестанная дорогами, тропами и канавами нагая земля, отвоеванная у дебрей и болот. Лишь пни да рытвины, мелкий кустарник да кучи слежавшегося за лето хвороста остались там, где прошли бригады корчевщиков. Далеко отступила стена тайги, исщербленная квадратами, клиньями, полукружьями вырубок.
