Две недели - Роберт Александрович Балакшин
«Знает! Знает все!» — догадался Столбов и изобразил на лице презрительное невнимание ко всему. Он пытался заранее играть невозмутимость, зная, что Капа: сейчас должна закричать на него.
Плита стремительно взмыла вверх и открыла эсэлку с нелепыми серыми лепехами раствора на всей поверхности.
Капа обернулась к Столбову и громко вздохнула.
— О-ой, — залепетал он, пытаясь посмотреть на нее, но не смог, — что это? Я и не видел. Правда, не видел…
— Ну что, Столбов, — прервала его необычно тихим усталым голосом Капа, — доверяла-то я тебе зря?
Столбов стиснул зубы и не ответил.
— Ну что? — сказала Капа.
Столбов упорно молчал. Волнение вдруг прошло, и ему стало зло, что она укоряет его, а он вынужден стоять тут, смотреть ей в затылок и не сметь сказать ни слова в оправдание. Капа остановилась взглядом на эсэлке, пальцы ее быстро-быстро, мелко перебирали рукоятку молотка. Столбов ожидал крика, но Капа, хотя и собиралась, закричать не смогла: у нее сдавило горло от обиды.
— Что ж ты, Столбов, — сказала она, — так и будем стоять? Ведь эсэлка-то грязная.
— Вижу, не слепой, — огрызнулся Столбов и, покраснев, побежал в цех за метлой, хотя собирался пойти вразвалку, засунув руки в карманы.
Сжав губы, он подбежал с метлой к эсэлке и стал с размаху отшибать черенком куски раствора. Он ожесточенно бил по раствору, промахивался и ободрал сразу три пальца.
Столбов обил раствор, обмел эсэлку и хотел обмести еще раз, но Капа сказала:
— Хватит, — и он, положив метлу на плечо, пошел в бытовку.
Он прошел по пролету, где уже работала вторая смена, и у самой двери бытовки остановился. «Завтра Капа будет следить за каждым его шагом, придираться к каждой плите, а он будет нервничать, злиться и молчать. Пройдет месяца два, когда все вернется. А может, и не вернется никогда. Может, извиниться перед ней? Извиниться! Еще чего! Нежности какие! На работе ведь ты, не в детском саду, не в школе. Да и перед бабой. Погано как-то все получилось. Хотел вроде как лучше, спешил. Что ж, извиниться — позор какой? Да, хорошего мало. — Столбов начал было стаскивать рубаху. — А мужики? Да не узнают они, они же все сейчас в душевой. Я потихоньку».
Столбов пошел обратно. «Только бы не ушла», — подумал он, побежал и, взлетая на лестницу, столкнулся с ней. Она думала, что он не к ней, и посторонилась, сделав строгое лицо. Столбов чуть не пробежал мимо, но удержался. Он хотел отдышаться, посмотреть на нее, но почувствовал, что если будет медлить, то не решится.
— Капа… Капа, — быстро говорил он. — Ты извини меня. Я торопился, спешил, вот и получилось. Понимаешь… — Но за множеством слов терялась искренность, и он замолчал, глядя на свои грязные, с засохшей кровью пальцы.
Капа хотела сказать ему что-то в ответ, но не сказала, только кивнула ему и тихо улыбнулась прощающей улыбкой.
В ГОСТИ К СЫНУ
В районной Сельхозтехнике на счастье Брусилова грузился самосвал из Великого двора. Подлипное, деревня, куда ехал Брусилов, была в этом сельсовете, а то бы жди попутной машины или выходи на дорогу и голосуй.
Брусилов помог шоферу закинуть несколько тяжелющих ящиков в кузов, потом они завернули в какую-то базу, закинули двадцать рулонов рубероида, затем перекусили в столовой, часа полтора ждали кого-то, но никто не пришел, и они поехали.
В Тотьме он мог бы повидаться с Фаиной, но разыскивать ее не было ни малейшего желания и охоты. Да он, по сути дела, и не знал, где и кем она работает. Кем-нибудь по ветеринарной части, наверное, по специальности. После развода Фаина уехала к матери, и он думал, что она в деревне живет, но года два назад, встретившись на базаре с ее братом — брат жил в Великом Устюге и приехал в Вологду на слет механизаторов, — Брусилов узнал, что Фаина живет в Тотьме. После разговора с ее братом Брусилов съездил в Подлипное, пожил около недели у тещи, и с тех пор посылал ей червонец-другой. А Фаина получала на сынишку алименты.
Самосвал, вздымая веера мутной воды и грязи, мчался по рытвинам лесной дороги. Брусилов, мотаясь в кабине самосвала, одной рукой ухватился за ручку, а в другой держал на весу сетку с гостинцами. Накупил он баранок, сухарей с маком, масла, ниток теще, сынишке кое-что, но по такой дорожке привезешь винегрет из гостинцев.
Они часто буксовали и наконец сели наглухо, и шофер, ругая и дорогу, и себя, что не надел кошеля на колеса, отправился в ближайшую деревню за трактором.
Брусилов вышел из кабины, походил взад-вперед, покурил, зашел в лес, и хотя хорошие грибы сошли — конец сентября, — насобирал газетный кулек губины.
Вокруг шумел желтый, лимонный, с красными листьями осин и темными пятнами елей сентябрьский лес, и было удивительно, что каких-то четыре часа назад Брусилов был в Вологде, а теперь бродит в тотемском лесу. Что значит техника.
Прибыл трактор, вытащил глубоко засевший самосвал, и через два часа грязный, усталый и измученный Брусилов поднялся на крутое, с жердиной вместо перил крыльцо, толкнул дверь с качнувшимся и брякнувшим кольцом и вошел в сени тещиной избы.
Тещу можно было понять: развелся с ее дочкой и еще имеет нахальство в гости приезжать. Два года назад она чуть не выгнала его, думала, он с Фаиной сойтись приехал, а он сына посмотреть.
— Чего смотреть — не икона, — бранилась старуха. — Жить — так жить, а нечего робенка смущать.
Однако же не выгнала, помнила, видать, как он приехал в самый первый раз, только они с Фаиной поженились: он тогда сена накосил ей — быстро наловчился, хоть и не как у деревенских получалось, голбец по уму изладил и вообще показался ей.
Как-то сегодня теща примет его?
На притолоке застыла крошечная, со спичечную головку, капля смолы. Брусилов потрогал ее пальцем и не без опасений — выпрет теща, где хочешь ночлег ищи — переступил порог избы.
Над головой полати, налево русская печь, в правом дальнем углу икона с дрожащим под ней лепестком огня. Праздник, что ли, какой, что теща лампаду зажгла? В том же углу, перед лавками — стол, хоть спи на нем, такой широкий и длинный.
— Кто там, крещеной? — спросила из-за печи теща.
— Это ж дядя Коля! — подбежал к нему не забывший его Саша.
— Дядя Коля, — вздохнув, сказала теща, выглядывая из-за печи. — Проходи, чего стоишь, ровно вкопанный.
Брусилов прошел к столу, положил на него сетку с гостинцами,
