Николай Плевако - Полнолуние
И все двинулись к сверкавшей вдали Иве. Шли через старый колхозный сад. Под деревьями было сухо и душно, земля под ногами пылила, усеянная желтыми свернутыми листьями. Кряжистые яблони вскоре сменились зарослями терна и вишняка. Кусты подступали к самой речке. Женщины шутили, смеялись и высыпали на песчаный плес шумной гурьбой, спугнув стадо гусей, которые захлопали крыльями и, сея пух, ринулись в воду, к непролазным камышам. На песок полетели платья и косынки, но вдруг кто-то крикнул:
— Мужик!
Одежду с песка как ветром сдуло. Поднялся невообразимый переполох, визг, и на деда Чопа, сидевшего с удочкой на противоположном берегу, посыпалась брань:
— Чего вылупил зенки, старый хрыч!
— Тю, сумасшедшие. Нету от вас нигде покоя. Разогнали рыбу.
Дед сплюнул, подобрал удочки и перешел на другое место, за камыш. Это происшествие развеселило женщин.
— Ой, бабы, что у нас случилось на неделе! — воскликнула Варвара, раздеваясь. — Идем мы с Нюрой на ферму, а навстречу нам Чоп, оглядывается и плечами пожимает. «Сколько я на свете живу, — говорит, — а такого не видывал». — «А что такое?» — «Да зон, вон синеет на выгоне под леском… видите? Я полчаса всматривался, ничего не понял, еще и солнце в лицо, баба то или черт? Черт вроде в женских штанах не бывает, а тут синие штаны и рога». Мы с Нюрой переглянулись, думаем, уж не хватил ли дед с утра лишку. Но Чоп был трезв. «А ну, дед, веди к твоему чуду в штанах», — говорю ему. Минули околицу, выходим на выгон. Смотрим, в самом деле у кустов синеют штаны и сверху рога. У меня аж сердце захолонуло. Подходим ближе, а это, будь она неладна, коза с козленком пасется, то траву щиплет, то станет на задние ноги, обрывает листья с дерева. А коза-то Семеновны, а сама она тем временем в лесу сено косит. Вот вы теперь и спросите ее, зачем она на козу свои штаны надела. Эй, Семеновна, объясни бабам! — смеясь, крикнула Варвара. Но тетка отмахнулась:
— Ну вас, пересмешницы. Надо было, и надела.
Семеновна переступила через юбку, которая легла к ее ногам, как парашют, и прямо в нижней рубашке полезла в воду, присела, заохала, заахала. Полотняная рубашка надулась пузырем.
— Где же твой купальник, Семеновна? — крикнули ей с берега, смеясь. — Не стесняйся, снимай рубашку.
— Нечего вам смотреть на мои грехи, — добродушно отозвалась Семеновна, плескаясь водой.
— Зачем же ты в штаны козу нарядила? — допытывались с берега.
— А знаете, зачем? — Варвара плутовато стрельнула глазами на Семеновну. — Оказывается, козленок сиську сосал, мало тетке молока оставлял. Ну не умора Семеновна, чего придумала, а?
Бабы охнули и залились смехом. А Семеновна, будто это ее и не касалось, сидела на корточках, плескала воду на грудь, на плечи и покряхтывала от удовольствия.
Женщины взяли под обстрел молодых. Начались намеки и ухмылки.
— Вот уберем урожай и погуляем на свадьбе.
— Много нынешний год свадеб ожидается.
— Кто же выходит замуж? Не та ли вон курносая?
Все посмотрели на смутившуюся Нюру, которая как сидела с платьем, прижатым к груди, так и осталась на месте, стыдясь своей наготы.
Варвара усмехнулась, покосилась на Елену:
— Вы до сих пор не знаете? Такой свадьбы вам в жизни не видать.
— Эх, бабоньки, я бы браги наварила! — отозвалась Семеновна.
— А я бы «казачка» сплясала!
Варвара разделась догола, гибкая фигура ее напомнила очертания скрипки. Сверкнув белыми бедрами, пряча в скрещенных руках груди, она с размаху плюхнулась в воду, и тихая речная заводь заходила ходуном.
— У, бессовестная, — сказала ей вслед Семеновна, загораживаясь от брызг.
Елена позавидовала полноте Варвары, сняла платье, легла на горячий песок, разбросав свои длинные ноги и закинув за голову руки. До чего же досужи хуторские бабы! Все им нужно знать, всюду они суют свой нос. Ну и пусть намекают, пусть подшучивают! Она им не откроется, ничего не скажет.
— А вы знаете, бабоньки, в хуторе Веселом сестра у брата объявилась, — сказала Семеновна и почему-то посмотрела на Елену.
— У кого же?
— У Матвея Стрельникова.
— Что ты мелешь! У него сестра в неметчине погибла.
— А вот не погибла, объявилась.
— Ну и брехать ты мастерица, Семеновна!
— Да что тут удивительного, ей-богу! — сказала Нюра. — Почитайте газеты. Сейчас только об этом и пишут. То родители разыскали детей. То дети родителей. Недавно я читала: пятнадцать лет мать не видела свою дочь, в концлагере их разлучили, думала, уже в живых нет, а дочь ее здорова, да какая красавица выросла, живет в Польше, замужем. Воспитывалась у приемных родителей. Все вместе и приехали к нам в Россию. Сколько слез, сколько радости было!
— Неужто через столько лет встретились?
— Вот чудеса-то!
— Посмотреть бы на Стрельникову сестру.
— Слушайте вы эту Семеновну! — сказала Варвара, склонив голову набок и выжимая из волос воду. — Все она перепутала. Это к секретарю Бородину бывшая жена Лида из Москвы приехала, вся расфуфыренная, и вагон барахла с собой приволокла.
Варвара, заметив, как смутилась, зарделась Елена, повеселела, даже сама покраснела от удовольствия.
— Да ну! — загомонили бабы, и пошли тут суды-пересуды. Бабы говорили как бы между собой, но Елене казалось, что это всё для нее.
После купанья лугом двинулись в хутор, отряхивая и вороша на ходу влажные волосы, вытирая мокрые лица косынками. Ноги по колено утопали в разнотравье. Подходило время второго укоса.
— Девчата, а цветы нынче какие!
— А ромашки сколько! А чебреца! — раздались отовсюду возгласы.
— Давайте венки плести.
— Старые мы для этого. Вот ежели только Семеновне увенчать голову, она у нас еще в девках ходит.
Женщины, смеясь, разбрелись по лугу. Тонкая белая полоска тумана, выползшая из приречных садов, надвое пересекла стог сена, и верхняя его часть шапкой повисла в воздухе. Из-под куста две крупные ромашки с любопытством смотрели на Елену желтыми глазами в лепестках ресниц. А дальше все было покрыто желто-белым цветом. Елена нарвала целую охапку ромашек и увидела нежно-голубые незабудки. Попались и красные маки с непрочными, осыпавшимися от порывов ветра лепестками, и даже семейка мраморно-белых тюльпанов, время которых уже прошло. На лугу, под увеем подступившего вплотную сада, словно вновь расцвела весна. Елена обрадовалась редким в это время года цветам, рябило в глазах от красок. Букет получился пестрый, в него попал и ворсистый, мягкий, как пух, шалфей, и одуванчик, и львиный зев, и пахучая мята. Елена сидела в траве, вытянув ноги, перебирая в подоле платья цветы. А что, если сейчас заявиться к Бородину? Мысль эта показалась дерзкой и заманчивой. Кто же все-таки приехал к нему? Неужто на самом деле объявилась жена из Москвы? Но в это не верилось. Врет, наверное, Варвара, все старается чем-нибудь досадить.
Дома Елена рассыпала цветы на столе и никак не могла от волнения подобрать букет. Бросила, стала переодеваться.
За окном, в палисаднике, негромко постанывал Филипп Артемович, он долго пролежал в постели и лишь второй день как стал выходить во двор.
— Ты куда? — спросил он, когда Елена спускалась по ступенькам крыльца.
— Варвара говорит, что к секретарю Бородину бывшая жена Лида из Москвы приехала… Дядя, что с вами?
Филипп Артемович как сидел на скамейке, так и обмер, сделался белее стены и зашарил в воздухе руками, точно слепой искал опоры.
— Да что с вами, дядя? На вас лица нет! Я вам сейчас воды принесу.
— Не… не… не может быть.
— Что не может быть?
— Не может быть, чтобы Лида…
— Да все говорят.
— Не может быть! — сказал Филипп Артемович, немного оправившись. — Иди, иди узнай, потом мне расскажешь. А я пойду полежу, весь день плохо мне сегодня.
Елена, поддерживая Филиппа Артемовича под руку, осторожно повела в комнату. Совсем он оплошал. В теле никакой силы, руки повисли плетями. Под глазами синие тени…
Букет цветов она забыла на столе и по дороге в райцентр воображала разные сцены при встрече с Бородиным. То он захлопнет перед нею дверь, как перед чужой, не сказав ни слова, то вместе с женой посмеется над ее растерянным видом. Она ускорила было шаг и вдруг остановилась как вкопанная: стоит ли идти к Бородину?.. Как со дна пруда потревоженные затонувшие листья, в памяти всплывали давние разговоры, мысли, впечатления. Она почему-то вспомнила приезд в город Филиппа Артемовича, вспомнила, как ей было тогда неудобно. Мужичок в сапогах, потертом рыжем пальто, шапке-ушанке, плохо выбритый, и высокая, с благородным лицом и тонкой фигурой, модно одетая девушка. Мужичок смотрит на нее с благоговением, радуясь, что у него такая красивая дочь, и в то же время чего-то стесняется. Дочери тоже неловко, оба больше молчат, чем разговаривают. Филипп Артемович спросит что-нибудь несущественное, и Елена без интереса ответит. Теперь она думает об этом, стыдясь, жалея Филиппа Артемовича, и боится, что вот так же свысока посмотрит на нее Бородин и она рядом с ним будет робеть, молчать. И ее давнее предчувствие, как во время болезни Никиты нефритом, оправдается.
