Нина Карцин - Беспокойные сердца
Но этого как раз и не случилось.
…Подходила к концу пятая опытная плавка. Началась она в ночную смену, и хотя был десятый час утра, Крылов и Терновой не уходили. Сменивший Виктора сталевар Локотков присматривался к не совсем обычному процессу плавки, а до смерти уставший Виктор все-таки находил в себе силы немножко фасонить перед ним.
Принесли анализ последней пробы. Валентин, посмотрев на цифры, сказал:
— Пора выпускать.
— А я считаю, что рано, — возразил Терновой.
— Он считает! А расчеты показывают, что пора, — вспылил Валентин. — Я приказываю выпускать!
— Отойди… диктатор, — негромко сказал Терновой, — мне надоело на помочах у тебя ходить. Встал бы сам на мое место.
Валентин не удостоил его ответом. За последнее время в его поведении появилась такая солидность, такая важность, словно он был лицом, облеченным чрезвычайными полномочиями.
— Дмитрий Алексеевич, мы загубим плавку, если она будет еще сидеть в печи, — обратился он к Виноградову.
— А что говорит Терновой? — спросил Виноградов.
— У Тернового уже ум за разум зашел, — резко ответил Валентин. — Можно подумать, что он собственным творчеством занимается, а не чужие указания выполняет.
— Замолчите! — невольно шагнула к Валентину Марина, сжав крепкие кулачки. — Что вы нам все время мешаете? Вы не верите ни во что, вы не хотите заниматься опытами, так лучше бы уж честно отказались — мы нашли бы, кем вас заменить.
— К счастью, это не в ваших силах! — дерзко ответил Валентин, но тут же спохватился и прибавил с подобием шутки: — У вас за последнее время жутко испортился характер. И не только у вас; Олесь тоже надел черный плащ мизантропа. Что с вами обоими, дети мои?
Валентин говорил с лукавым намеком, и Марина не нашлась, что ответить. Скривив губы в презрительной усмешке, она вскинула голову и поспешно ушла в газовую лабораторию — только бы не показать, как смутил ее этот прозрачный намек.
Впечатление, оставшееся после объяснения на набережной, черной тенью легло на ее отношения с Олесем. Куда девалась былая свобода обращения и простота! Теперь Марина боялась и подступиться к нему. Весь его вид говорил о том, что он затаил обиду, ничего не забыл, ничего не простил. Держал себя сурово и официально — этакий образцовый мастер, для которого существует только дело. Он не придирался, не повышал голоса, не ругал подчиненных, но работать с ним стало трудно. Даже Виктор, которому совсем недавно нипочем было бы и взбунтоваться, сейчас являл собою образец послушания.
Должно быть, Валентину было смешно смотреть на них со стороны… Но Марине вовсе не до смеха, когда перед глазами — суровое лицо, словно забывшее, что такое улыбка, с глубокой складкой между бровями и ледяным взглядом синих глаз…
Она не заметила, сколько времени просидела за столом, устремив глаза на чистый лист миллиметровки. От горестных мыслей ее оторвал приход Виноградова.
— Плавку выпускают. Возьмите пробы с разливки, а потом зайдите к секретарю Рассветова за актами прежних опытных плавок. Он должен был их утвердить.
Марина кивнула, быстро собралась и спустилась в литейный пролет. Мысли ее приняли другое направление. Дмитрий Алексеевич — молодец. Он, конечно, видит и понимает побольше Валентина, но уж никогда не позволит себе нетактичных замечаний…
А Валентин не пропускает ни одного ее шага — словно добровольно взял на себя роль злого духа. Вот и сейчас: подошел, остановился за спиной, а в голосе ехидная ухмылка:
— Ваш Виноградов — упрямый осел. За все его старания я не дам и ломаного гроша, пока Рассветов против опытов. — Марина не ответила на замечание. Вынимая из пробницы стальную палочку, спросила, не повернув головы:
— Плавка попала в химанализ?
— Как видите, — сквозь зубы, неохотно ответил Валентин.
— Так что не всегда и вас надо слушать, — не без ударения ответила Марина.
Валентин посмотрел ей вслед все с той же улыбкой превосходства: он-то лучше этих наивных энтузиастов знал истинное положение дел.
А в полдень Марина вихрем влетела в бухгалтерию мартеновского цеха; хлопнула входная дверь, сквозняк рванул страницы книги, которую читал Леонид Ольшевский. Все ушли на перерыв, и он один блаженствовал в пустой комнате за стаканом кефира и сборником стихов.
— A-а, Марина! Как всегда кстати, — рассеянно взглянул на нее. — Ну-ка, послушай, разве не великолепно:
Ночь уходила по лунному трапу,У причала звезду уронив…
Он не докончил. Марина яростно вырвала у него книгу и швырнула на соседний стол.
— Эгоист! Тупица! — воскликнула она со злостью и вдруг расплакалась, упав лицом на скрещенные руки.
— Марина! Да ты что? — растерянно и испуганно вскочил Леонид, даже не взглянув на книгу, по которой расползалось чернильное пятно. — Да полно тебе… Я ведь все вижу и понимаю. Только… ну, как тут вмешаться?
Не находя слов, он беспомощно топтался около стола, приглаживая растрепавшиеся кудри Марины, поправлял ее сбившуюся на затылок косынку и успокоительно похлопывал по плечу. С той же непонятной злостью Марина стряхнула его руку и выпалила:
— Можно помочь! Если бы ты был настоящим другом… А то одни любовные стишки почитываешь! — и она всхлипнула.
— Только ведь это же такое личное дело… — начал в смущении Леонид; он не представлял себе, как вмешаться в сложный узел отношений между его друзьями.
— Личное дело? — Марина подняла голову; мокрые, красные глаза ее широко открылись. — Бредишь? Дело самое общественное. Статью надо писать или жаловаться кому-то. Не может так дольше продолжаться. Посмотри, на что Дмитрий Алексеевич стал похож. Очень ему нужно так изводиться!
— Постой, постой, постой… — Леонид крепко потер лоб. — О чем ты?
— О чем, о чем! — передразнила Марина. — Где ты витаешь, поэт! В облаках? Я говорю о Рассветове. Опять нам палки в колеса ставит.
— Что там на этот раз? — сделал Леонид озабоченное лицо, а сам в душе ахнул: «Вот чуть не ляпнул глупость!»
— Не утвердил нам ни одного акта опытных плавок. Не помню, как я вышла от него… Говорил со мной так, словно перед ним козявка на задних лапках.
Теперь все стало понятно. Леонид сел, взял свою книжку, поскреб пальцем фиолетовое пятно и спросил:
— А нельзя обойтись без этих актов?
— Фу, как ты не понимаешь? Без этих актов никто нашу работу не примет. Рассветов знает — и издевается.
— Ты бы подождала горячиться, Марина. Ведь всего неделя прошла, как вы начали работать по-настоящему: Накопите побольше материала.
— И это все, что ты мне можешь сказать? Ты — мой друг? — и Марина, встав, окинула Леонида таким презрительным взглядом, что тот, несмотря на серьезность вопроса, развеселился.
— «Словно молния сверкнула, видел я в глазах твоих»! — Полно, Мариночка, не кипятись.
Против его ожидания, Марина не рассердилась и только печально сказала:
— Леня, дни-то бегут очень быстро. Оглянуться не успеем, как уже и уезжать надо, а у нас еще ничего не сделано. Виноградов сегодня сам идет к Рассветову объясняться. Как я не хотела бы этой встречи! Поцапаются они только — вот и конец нашим опытам…
И не дав Леониду возможности что-то сказать, как-то утешить ее, она ушла так же внезапно, как и появилась. Следовало пойти хоть немного соснуть после ночной смены, но разве можно было думать об этом, когда решался столь важный вопрос?!
И когда Виноградов ушел к Рассветову, Марина уселась в приемной и устремила взгляд на высокую обитую черным дерматином дверь, словно хотела пронизать ее насквозь. Из-за двери не доносилось никаких звуков — разговор велся в благовоспитанном тоне.
Рассветов и Виноградов еще не сталкивались так — с глазу на глаз. Посредником до сих пор был Вустин или Валентин, который входил все в большее доверие у главного инженера.
На этот раз Виноградов намеренно не взял с собой Марину. Ее вспыльчивость могла испортить все дело. Но он отнюдь не уклонялся от неприятной необходимости: если нужен разговор начистоту — пожалуйста, будем разговаривать.
Когда Виноградов вошел в кабинет, Рассветов разговаривал по телефону; бегло взглянув на вошедшего, он даже не указал ему на стул, а продолжал пристрастно выспрашивать и распекать своего собеседника. Речь шла об отгрузке металла, о перепутанных сертификатах, о чьей-то халатности.
Не дожидаясь приглашения, Виноградов сел. Он хорошо владел собой и ничем не выдал своих чувств — достаточно неприятных.
Тянуть телефонный разговор не имело смысла. Рассветов вдруг скомкал телефонную дискуссию, велел позвонить через четверть часа и швырнул трубку на рычаг.
— Ну? — отрывисто бросил он, повернувшись к Виноградову всем корпусом, и колючие глаза его впились в лицо ученого.
— Почему вы не утвердили эти акты об опытных плавках? — спокойно спросил Виноградов, раскрыв принесенную папку.
