Евгений Воробьев - Охота к перемене мест

теплый весенний день, отец взял его с собой на Кронверкский проспект, через Троицкий мост шли пешком; у дворца Кшесинской огромная толпа; Мотя сидел на плече у отца, чтобы лучше видеть и слышать дяденьку на балконе, видел его большой блестящий лоб и слышал, что он слегка картавит;

сами набьем мы патроны, к ружьям привинтим штыки; генерал Юденич уже обозревал в бинокль Нарвскую заставу Петрограда: фабричные окна как черные пустые глазницы; записался ли ты в Красную гвардию;

с ночи очередь за хлебом, рабочая карточка;

пролетарий, на коня; Буденный наш братишка, с нами весь народ;

сдох, сдох, сдох Пилсудский; сброшен в Черное море черный барон; и на Тихом океане свой закончили поход;

голод в Поволжье; позабыт, позаброшен с молодых юных лет; первые фабзайцы;

морозный воздух января разорван заводскими и паровозными гудками; портретов Ленина не видно, похожих не было и нет, века уж дорисуют, видно, недорисованный портрет;

биржа труда для подростков, ссуда в месяц двадцать девять рублей;

нэпманы раскатывают на лихачах, дутые шины, гулко стучат копыта рысаков по деревянному паркету Невского;

каждый делегат Василеостровской конференции комсомола мог со скидкой купить юнгштурмовку цвета хаки с портупеей и ремнем, галифе или юбку; кудрявая, что ж ты не рада призывному пенью гудка;

высоки крыши заводских цехов «Большевика», где меняли кровлю, но стапеля Северной судостроительной верфи еще выше;

нас побить, побить хотели, нас побить пыталися; в эту ночь хотели самураи перейти границу у реки;

твердозада́нцы, крепкие середняки, подкулачники, единоличники; прокати нас, Петруша, на тракторе; обрез — винтовка с коротко отпиленным дулом, удобно спрятать под полой, засунуть за пазуху;

поезд на Магнитку идет со скоростью верблюда, ходуном ходят шпалы, уложенные на примятый ковыль; котлован будущей комсомольской домны; скрипят колеса грабарок;

догнать и перегнать; или мы догоним, или нас сомнут;

время, вперед;

Чкалов мечтает слетать вокруг шарика; трескается, опасно крошится льдина, на которой зимуют папанинцы на Северном полюсе;

больное сердце Серго Орджоникидзе;

договор составлен на двух языках — немецком и русском, заверили друг друга в своем взаимном и совершеннейшем почтении;

чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим; работают все радиостанции Советского Союза, будет передано важное сообщение; вставай, страна огромная, вставай на смертный бой;

на первый, второй рассчитайсь, первый-второй, первый-второй; смерть немецким оккупантам;

ориентир номер четыре — горелая береза, до нее нужно доползти по болотистой поляне в обнимку с миной, а где-то за спиной, строго на восток, станция Мга; полз в пилотке; при близких разрывах прикрывал голову саперной лопаткой, но разве убережешься от всех пуль и осколков;

сестричка, пить; шестьсот раненых в госпитале, тысяча двести костылей, а сколько госпиталей по всей России;

между нами снега и снега; ребята, не Москва ль за нами; да, велика Россия, а отступать некуда — позади Москва;

сапер ошибается только раз в жизни, повезло — за четыре года не ошибся, да вот фашисты, для которых он четыре года был мишенью, не всегда промахивались;

и орден Славы уже второй степени, и орден Отечественной войны второй степени;

жди меня, Лида, и я вернусь; Гитлер капут, ехал я из Берлина;

ядовитый гриб над Хиросимой;

освещенные, без штор окна его пустой комнаты смотрят на Седьмую линию Васильевского острова; враги сожгли родную хату, а на груди его светилась медаль за город Будапешт;

самый лучший бетон замешивается на цементе, к которому добавлена щепотка пепла;

дунайские волны текут под фермами моста Дружбы, а он ползет по фермам и напевает себе под нос старинный вальс «Дунайские волны»; левый берег румынский, на правом — хороша страна Болгария;

прошем бардзо, дзенькуем, шановный пан Матфей; еще Польска не сгинела; Варшава, угол аллей Ерузалимских и Маршалковской; нравится ли вам Дворец культуры и науки;

несколько месяцев мистер Матви прожил в джунглях, как бы не выходя из парной бани, в которой водились кобры и другие змеи; мистер Матви в пробковом шлеме, его ученики в чалмах и босые; хинди, руси — бхай, бхай;

верхушка телебашни на двести метров выше купола Исаакия; город, как большая карта, дельта Невы со всеми рукавами, каналами, мостами;

инфаркт подкараулил высоко над землей, на отметке 268 метров; опускали стальную плиту, молоденький монтажник Олег не успел убрать ногу — перелом, ступня в капкане;

Михеич приподымал плиту, тащил пострадавшего по лесенкам вниз; кости срастаются быстрее и прочнее, чем стенки сердца, правильно говорят, что болезнь приходит бегом, а уходит медленным шагом;

ждал разрешения надеть халат и выйти в коридор, а пока подолгу сидел на кровати, с ужасом глядя на две кости, обтянутые кожей, бывшие свои ноги;

два месяца в палате реабилитации — так называется палата для тех, кто идет на поправку после инфаркта; посмертной реабилитации медицина не признает, хорошо хоть — иногда спасает от клинической смерти, посмертную реабилитацию признают только юристы;

небо в Останкине на двести с лишним метров выше ленинградского;

ангар в пустынной целинной степи; поехали, сказал Юрий Гагарин и улыбнулся; на пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы;

с некоторых пор Михеич не может смотреть на Луну без того, чтобы не вспомнить: по ней люди разгуливали, одного американца звали Армстронг, а фамилию другого позабыл, надо спросить у Антидюринга, если тот вернется в Приангарск; может, в космосе при невесомости нагрузка на сердце меньше, чем на Земле;

где-то на белом свете живут люди с чужим сердцем; интересно, чужое сердце тоже болит или те люди сердечной боли совсем не знают;

Шестаков прислал открытку, у них в Братске в общежитии стоит телевизор, «Орбита» передавала футбольный матч из Мюнхена; а радист седьмой роты Сёмушкин еще спорил, что передача изображения на расстояние — болтовня, а болтун — находка для шпиона, и ведь не переубедишь теперь Сёмушкина, утонул он вместе со своей рацией, когда форсировали Неман;

дети не могут взять в толк: как дедушки-бабушки жили без радио — какие-то пещерные люди...

Когда Михеичу стукнуло шестьдесят, ему выдали премию «в связи с достижением пенсионного возраста», нечего сказать — достижение; присвоили звание заслуженного строителя.

Официальная дата не вызвала у Михеича неприятных переживаний, поскольку она насильственно не прерывала привычную работу, в той дате не было ничего драматического. Хуже, когда человек стареет, опережая свой действительный возраст.

Но вот в последние годы здоровье пошло под уклон. И Михеич побаивался следующей круглой даты, когда он не только по официальному счету, а на самом деле будет стариком. Пока сам не состаришься, старика не поймешь.

Шестьдесят пять годочков — как одна копеечка. Давненько разменял седьмой десяток, уже истратил, износил половину его. Среднюю продолжительность жизни мужчин в нашей стране превзошел, живет сверхсрочно.

Если взглянуть на себя в зеркальце для бритья — ему много лет, а если обнять памятью все прожитые годы — еще больше.

Но ведь и видано-перевидано, прожито-пережито сколько! Две трети века, а новостей столько услыхал, что хватит и на целый век.

Юрий Гагарин полетел в космос по первопутку ровно через сто лет после отмены в России крепостного права. Так что если прадед Гагарина в 1861 году был крепостным, то какой-нибудь смоленский помещик запросто мог продать прадеда другому помещику.

Вот и получается, что за шестьдесят пять лет Михеич пережил события, которые не умещаются в столетие, — таким последнее столетие оказалось вместительным, так круто замесила его история, так продуло нашу планету сквозными ветрами из Советской России!

Многих пожилых людей не минует своеобразный временной обман зрения — молодые годы представляются им более емкими, значительными, более насыщенными историческими событиями, нежели все последующие годы.

Но можно ли упрекнуть Михеича в такой аберрации зрения, в искажении исторического взгляда? Разве только Михеича потрясли на всю жизнь пафос и волшебная сила всенародного созидания в первое десятилетие советской власти?

Он взволновался сегодня при одной мысли, что первую пятилетку отделяет от штурма Зимнего дворца такой же — с точностью до одного года! — отрезок времени, какой отделяет сегодняшний день от первого шага Юрия Гагарина за порог земного притяжения!

Михеич не мог представить себе, чтобы человек, который родился вот в эти дни и который проживет столько, сколько посчастливилось Михеичу, — проживет жизнь более интересно, содержательно.

Воображение и кругозор его — технический, географический, астрономический — не позволяли придумать такие открытия, предвосхитить такие новшества, какие ожидают человечество в ближайшие шестьдесят пять лет.