Андрей Упит - Северный ветер
Драгуны не отстают. Им приказали, и они должны выполнять. Мейер одевается и, мрачный, злой, уходит с ними. Опять зимней ночью шагать две версты.
Новый командир совсем не такой, как прежний. Даже по внешности. Он средних лет, высокий, худой, лысый, с седыми коротко подстриженными усами. Пенсне в золотой оправе висит на черном шнурке, прицепленном к петлице кителя. На шее какой-то орден. На левой стороне груди привинчен значок военного училища. Лицо неподвижное, хмурое. Серые глаза глядят надменно и недоверчиво, даже свирепо.
Мейер привык иметь дело с баронами и всякими знатными господами. Его этот холодный, надменный взгляд не пугает. Немного задетый тем, что его заставили чуть ли не целый час стоя дожидаться в холодном коридоре, Мейер старается независимо держаться перед офицером, который сидит за его письменным столом, скрестив ноги.
— Я пришел, господин фон Гаммер. Смею ли спросить, по какому спешному делу меня, старика, заставили среди ночи тащиться в такую даль?
В левой руке у Гаммера зубочистка. Он ковыряет ею в собственных гнилых зубах и в белых, блестящих, вставных. Правой рукой он поправляет на носу пенсне, и безукоризненно накрахмаленная манжета высовывается из-под рукава.
— Вы это сейчас узнаете, господин Мейер. Немного терпения.
— Я почти две ночи не спал, — продолжает Мейер, надетый за живое. — Прошагал сегодня более двадцати перст. И теперь опять две версты пешком.
— Весьма сожалею, господин Мейер, но ничего не поделаешь. Вам, наверное, придется еще не раз побывать здесь.
— Помилуйте… — Мейер в раздражении разводит руками.
— Попрошу вас держаться спокойней и разговаривать вежливей, — как ножом отрезает Гаммер, с ног до головы оглядывая управляющего.
Мейер чуть пожимает плечами и умолкает. Он не боится, но видит, с кем имеет дело, и понимает, что спорить и доказывать бесполезно.
— Вы, штатские, чересчур избалованы, — начинает Гаммер назидательным, начальственным тоном. Он не предлагает Мейеру сесть, хотя рядом стоит свободный стул. Вы брюзжите, если вам не удалось нормально поспать восемь часов. Мы, солдаты, привыкли иногда по неделе бодрствовать. Вот недавно, в декабре, во время мятежа в Москве. Вам не приходилось слышать о баррикадах на Пресне? Четыре ночи подряд мы с полковником Риманом глаз не смыкали…
— Вы… — Мейер чувствует, как поднимается в нем непреодолимая неприязнь к этому человеку. — Вы за это получаете жалованье.
Пенсне подрагивает на тонком горбатом носу офицера. Он засовывает длинный указательный палец с синим ногтем за тупой воротник и отгибает его.
— Вы еще осмеливаетесь утверждать, будто мы служим только за жалованье? Вам, разумеется, неведомо, что чувство долга перед царем и отечеством куда более высокое, нежели то, за что получают ежемесячное жалованье? Тогда не приходится удивляться тому, что здесь происходило. Тогда понятно, почему корни мятежа могли разрастись до того, что для уничтожения банды бунтовщиков уже недостаточно полиции и приходится прибегать к помощи войска. Тогда понятно, почему роскошные замки лежат в развалинах, а неоценимые сокровища искусства разграблены и брошены в канавы.
— Простите, но я не полицейский и не солдат.
— В том-то и беда, что вы все надеетесь на полицию и армию. Вы тут в имениях занимаете высокие должности, получаете солидные оклады и равнодушно взираете на то, как вокруг вас смутьяны сеют заразу. Вы тоже виновны. Может быть, больше всех. Вас надо судить наравне с теми, кто сидит у меня в подвалах замка.
— Кто ж вам мешает так поступить? Власть и сила в ваших руках. Хватайте на дорогах, в вагонах — повсюду, где попадутся. Сжигайте усадьбы, расстреливайте и вешайте беспомощных стариков. И детей! Зачем щадить детей? Как знать, не вырастут ли со временем из них революционеры?
— Попрошу не забываться! И зарубите себе на носу: не только революционеры, но и каждый, кто сочувствует им, не уйдет от наказания. Что вы тут болтаете? Да! Да! Всех надо вешать. До последнего! Неплохо бы весь этот дикий народец истребить. Все тут друг друга стоят. Надобно так их проучить, чтоб никому больше не приходило в голову бунтовать. Пусть узнают, что такое государственная власть. Понадобится, так сошлем в Сибирь половину этих разбойников и бунтарей. А то и три четверти.
Позабыв всю важность, офицер приподымается с кресла и синими ногтями узловатых пальцев скребет зеленое сукно на столе, будто хочет выцарапать оттуда притаившихся мятежников. Ноздри его нервно подергиваются, пенсне слетает. Порывистые движения и весь его вид выражают не только усердие полицейского карателя, но и личную обиду, жажду мести за пережитое оскорбление.
Бешенство как бы стирает ту гордую неприступность и неумолимую непреклонность, что вначале проглядывала в каждом его жесте и слове. Что-то мелкое, но зато по-человечески более доступное и ясное возникает в его облике.
— Уничтожить целый народ — не такая уж легкая задача. Вам придется взять за образец известный исторический пример — устроить варфоломеевскую ночь.
— Мы используем любые средства.
— Вам, вероятно, известны из истории последствия подобных действий. Чаще всего они достигают обратных результатов.
К фон Гаммеру уже вернулось самообладание. Сдержанно, с достоинством садится он на свое место.
— Я пригласил вас, господин Мейер, не для того, чтобы выслушивать уроки истории. Я слишком дорожу своим временем, чтобы предаваться подобным беседам… Вы должны указать бунтовщиков, поджигателей, грабителей, действовавших в октябре и ранее. Назовите тех, кого подозреваете. В особенности агитаторов и смутьянов. Они опасней всего.
Пауза между официальным вопросом и ответом затягивается. Ротмистр поднимает голову, но смотрит куда-то в угол — поверх Мейера.
— Извините, в этом я не смогу вам быть полезным, господин ротмистр. — Мейер тоже не смотрит на офицера.
Пенсне на горбатом носу дергается.
— Вернее, не желаете оказать нам услугу, если я вас верно понял, господин Мейер.
— Мои желания и возможности всегда совпадают. Можете мне поверить, господин фон Гаммер.
— Я прибыл сюда не для того, чтобы, выслушав, верить или не верить. Подавайте мне факты, и я их проверю. Вы все время оставались здесь, наблюдали мятеж от начала до конца. Вы, несомненно, знаете окрестных жителей, как и они вас. Нам известно и ваше деятельное участие в жизни местных крестьян — в их гулянках на лоне природы, балаганных представлениях и всяких там сборищах. Хорошо, если бы вы рассказали по порядку, с самого начала, как возник тут крестьянский бунт и как все шло дальше. Может быть, так мы доберемся до самых корней этой революции поджигателей и убийц, чтобы навеки покончить с ними. Мы намерены заняться не только поимкой и наказанием виновных, но и принять решительные меры к тому, чтобы подобные вещи никогда не повторялись. Мы научим этот дикий народ понимать и уважать порядок и законность. Поэтому я хочу верить, что вы окажете нам поддержку. Говорите, пожалуйста, я жду.
Ротмистр сжимает в пальцах остро отточенный карандаш.
— Прежде всего я попросил бы разрешения присесть. Я устал и немного нездоров.
— Садитесь.
Мейер садится. Молчание вновь длится дольше, чем принято в официальных разговорах. Ротмистр нетерпеливо постукивает костяным наконечником карандаша по блестящей крышке блокнота.
— Если вы думаете, что здешние гулянья, танцы или собрания обществ являются рассадником смуты, то вы заблуждаетесь. Общества занимаются лишь практическими вопросами. Они-то как раз и удерживают крестьян от участия в голой вредной политике, точно так же как балы и танцы отвлекают молодежь. А насчет балаганных представлений и варварства вам, видимо, наговорили бог знает что. Взгляды онемеченных управляющих имениями еще не все. Расспросите лучше местных помещиков, господин фон Гаммер. Они так охотно разглагольствуют о высокой культуре, принесенной ими в этот край, что говорить о каком-то варварстве не приходится. К тому же я видел на этих представлениях произведения Ибсена, Чехова и Шиллера…
Ротмистр, звеня шпорами, закидывает ногу на ногу и выпрямляется в кресле.
— Напрасно вы рассказываете мне об их театральных представлениях. Вы явно избегаете прямого ответа и не хотите говорить о том, что мне нужно. Пусть так. Я сам доберусь до причин здешнего разбоя. Теперь извольте отвечать как доверенное лицо и управляющий имуществом господина фон Зигварта-Кобылинского: кто запретил вам осенью взимать аренду и кто угрожал арендаторам, которые захотели бы платить?
— Ко мне приходили двое молодых людей, одетых по-городскому.
— Чужие? Имен вы не знаете?
— Простите, господин фон Гаммер. В таких случаях не представляются.
— Вооруженные? Угрожали?
— В руках у них ничего не было. Но я был уверен, что оружие у них в карманах. Угрожать, понятно, угрожали. Это и было единственным средством заставить меня подчиниться. Однако все это успеха не имело. Арендаторы приносили деньги тайком.
