Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин
Через две-три минуты Леон Спартакович, простившийся только с Ивой, сказав ей шепотом несколько слов, неторопливо спустился с лестницы, сел в «мерседес», кстати украшенный почему-то черным флажком, и уехал.
И почти немедленно началось то, что ученые из Института Вьюг и Метелей выразительно назвали бурей в маске. Хотя Сосновую Гору в это свежее осеннее утро можно было назвать одним из самых тихих мест на земле, здесь и там мачтовые сосны стали ломаться, как спички, а невидимая рука заставила кустарник, спасаясь, прильнуть к траве. Земля вздрогнула, а двери так задрожали, что Марья Петровна даже сказала, подумав, что кто-то стучится:
– Войдите!
Но никто не вошел, и через несколько минут в каждом доме стали повторяться слова «причудилось», «показалось». Однако лесники уже бежали к умирающим соснам, может быть еще рассчитывая помочь им, хотя на это не было никакой надежды.
Глава XI,
в которой Ива старается чувствовать себя счастливой и сердится, потому что чувствует себя несчастной
Вася за минувший год изменился так, что, глядясь в зеркало, не узнавал себя. Он вырос, окреп и по настоянию Ольги Ипатьевны впервые в жизни побрился. Он получил свидетельство об окончании школы, и когда Платон Платонович спросил его: «Природа или история?» – ответил: «Природа», решив поступить на биологический факультет.
Все это были перемены, которые в полной мере укладывались в несложное утверждение «а жизнь идет».
Ива рассказала ему о Леоне Спартаковиче, и он смеялся так долго, от всей души, что Ива даже прикусила губу, чтобы не заплакать.
– Я не понимаю, ты влюблена в него или нет?
– Если бы я знала, что такое влюбиться, – вздрогнув, ответила Ива. – В седьмом классе я была влюблена в Окуджаву, а потом оказалось, что влюблен весь класс, и я охладела. Знаешь, как Леон Спартакович рассказал бы тебе об этом? «После надлежащего выяснения того обстоятельства, что весь состав класса относится к вышеозначенному Окуджаве так же, как я, мое увлечение из горячего превратилось в прохладное и наконец покинуло меня, удалившись в неизвестном направлении».
– Любопытно, – сказал заинтересованный Вася. – И он так говорит всегда?
– В том-то и дело! Я решила, что только интересный человек может выражаться так сложно. И потом, он был очень красивый.
– Был?
– Ну, не очень-то был. Мы условились переписываться. Два раза в неделю, по понедельникам и четвергам, я получаю от него письма.
– А где ты с ним познакомилась?
– Наш школьный ансамбль выступал в Клубе железнодорожников, мы танцевали, и я ему понравилась, хотя Снегурочку исполняла Лена Долидзе.
– А ты не думаешь, что он просмотрел по меньшей мере десять ансамблей, прежде чем выбрать тебя?
– Ты сердишься?
Вася подумал.
– Кажется, нет.
Впервые в жизни он сказал неправду.
Было бы ошибкой думать, что слова лишены тени. Этот разговор отбрасывал длинную тень, в которой можно было различить то, о чем не было сказано ни слова.
Так или иначе, они продолжали встречаться, и даже чаще, чем прежде. С каждым новым стихотворением Ива прибегала к Васе. Они снова съездили в Кутуары. Соломенный мостик сохранился. Маленькое чудо оказалось прочным. Но ветка засохла – последнему яблоку она отдала последние силы.
Письма от Главного Регистратора приходили аккуратно, два раза в неделю. Они были написаны каллиграфическим почерком и чем-то походили на отчеты, доклады. Ни одного из них Ива не показала Васе. Может быть, она старалась считать себя счастливой и сердилась, потому что чувствовала себя несчастной? О «сцене изгнания» она упомянула мельком, хотя подумала, что Вася, вероятно, заинтересовался бы искрами, вылетавшими из Алексея Львовича, – все-таки это было явлением, малоизвестным науке.
Глава XII,
в которой Вася разговаривает с семейными фотографиями, а Ива просит его подарить ей свадебное путешествие
Едва ли кто-нибудь помнит в наше время старинное выражение «зарыть талант в землю». Так вот, Вася не только не зарыл свой талант, но занимался им старательно и строго. Он прекрасно понимал, что теоретически необъяснимое прежде всего нуждается в практике, и постарался сделать ее веселой и разнообразной. Как иначе назвать его проделку с туманом, однажды окутавшим поселок? Отхватив от него изрядный кусок, он превратил его в клейстер, чтобы переклеить свою комнату – ему давно надоели птички, зайчики и медвежата на выгоревших детских обоях.
Когда Платон Платонович входил в столовую, бокалы на буфете начинали мелодично перезваниваться, исполняя старинные романсы. Платон Платонович однажды удивился, услышав знакомый мотив, но потом привык – нельзя же все время удивляться.
Не надеясь научиться летать, Вася однажды все-таки прыгнул из окна второго этажа и сравнительно плавно опустился на землю. Он научился разговаривать с портретами в семейном альбоме, и случалось, что они рассказывали ему забавные истории. Бабушка Платона Платоновича, например, пересчитала
