Рюрик Ивнев - Богема
— Обязательно — не позже, как! — передразнил он Мариенгофа. — Это замечательно сказано. Ах вы, дети, дети!
Анатолий закусил губу.
— Не сердитесь, голубчик, я говорю откровенно, — продолжал Амфилов. — Поэты — настоящие дети. Я вам предлагаю дело серьезное, большое, которое даст много денег и вам, и мне, а вы сразу: дяденька, дай на карамельку!
— Послушайте, — встал со своего места Мариенгоф.
— И слушать не хочу, — засмеялся Амфилов, кладя свою громадную лапу на плечо Анатолия, помимо своей воли опустившегося на диван. — Я говорю правду! Я старше вас. Я вас учу. Надо быть дельцом или деловым человеком. Никаких подачек вы от меня не получите. Хотите работать вместе и делить прибыль — вот моя рука, не хотите — других найду. У меня дело не плачет.
— Я вас не понимаю, — нашелся Мариенгоф, — я попросил вас, как будущего компаньона, выручить нас. Кафе переживает денежный кризис, а вы… ополчились, точно я хотел вас ограбить.
— Ну, бросим об этом! Как я сказал, так и будет. Для кафе ищите деньги в другом месте.
Анатолий колебался. Ему хотелось крикнуть Амфилову: «Вон!» Но картина книжной лавки его соблазняла и не позволяла решиться на разрыв. «А, черт с ним, — решил он про себя. — Все толстосумы одинаковы. Если находишь выгодным иметь с ними дело, терпи хамство. Деньги даром не даются».
— Я еду дальше, — поднялся Амфилов. — В понедельник здесь, в два часа дня.
— Вы уходите? — спросил я, подходя к нему.
— У нас, — шепнул я Мариенгофу, — новые неприятности. Закрыли кабинеты.
— Что?! — вскричал Анатолий.
— Крышка! Пришла бумажка из Адмотдела. Вампир рвет и мечет…
Мариенгоф, не отвечая на поклон уходящего Амфилова, упал на диван, точно сшибленный ловкой подножкой.
— Что же будет?
— Надо хлопотать, — ответил я, разжевывая пирожное.
— Не хрусти зубами, — рассвирепел Анатолий.
— При чем тут зубы? — обиделся я.
— В минуту, когда… когда черт знает что творится, ты жуешь пирожное.
— Ты взбесился… А что, я должен пост объявить?
— Этот кретин Амфилов прочел мне лекцию, — забыв о пирожном, произнес Мариенгоф.
— Какую лекцию?
— Идиотскую!
— В чем дело? Что ты злишься?
— Удивляюсь тебе, как ты можешь не злиться, когда все оборачивается против нас… Денег нет… кабинеты закрыты… Амфилов отказал в ссуде…
— Вот скряга!
— Я думал, он размякнет… так увлекся будущим книжной лавки, сулил миллионы…
— Все они одинаковы. Их щедрость не идет дальше угощенья в кавказских погребках, да и то только в тех, где они хозяева.
— Как?! Амфилов имеет погребок?
— Да еще какой!
— Животное, духанщик, хам!
— Надо позвать Ройзмана, — сказал я.
— Звони. Я иду домой и ложусь в постель. До вечера не вылезу. Может быть, немного отойду.
— Ну ладно, иди, успокойся, вечером я зайду с Ройзманом и Есениным.
Анатолий вышел в переднюю. Снова зеркало, гладкое, холодное, послушное, бездыханное, отразило бледное лицо Мариенгофа, усталые глаза, холеные руки и зеленый лягушачий камзол швейцара, согнувшегося перед ним в три погибели.
Дельцы
Цепкие пальцы Вампира судорожно гладили большую, красную, похожую на сплющенного краба печать, висевшую на дверях отдельного кабинета. Казалось, его ногти готовы впиться в бесчувственное тело сургуча и разодрать до крови. Сказочный царевич, возлюбленную которого заперли за семью замками, не чувствовал такого отчаяния, которое испытывал он, мысленно погружаясь во внутренность недоступного теперь кабинета. Пусть эта комната тесна и темна, а стены запачканы сальными пятнами и испещрены непристойностями, пусть портьеры, висящие над дверьми, на самом деле похожи на пыльные тряпки и диван — питомник для насекомых, зато она, как и десять находящихся рядом, давала ему верный доход в виде денег, дрянненьких, бумажных, но ведь их легко перекачать в валюту, а ею можно смыть любую грязь. Недаром как символ чистоты в каждом кабинете на стене висят великолепные, в золоченых рамах олеографии — розовые роскошные тела богинь, сошедших с парфюмерных коробок, улыбающихся глазами, отапливаемые сахарином и наглостью. Каштановые пышные волосы их ниспадают правильными волнами на нарисованный ковер, в который упираются их розовые ножки.
И вся эта прелесть — там, за красной печатью, похожей на омерзительного краба, вытащенного из сорного ящика.
Руки Вампира судорожно впивались в ненавистную печать, но мозги не бездействовали, они работали, и работали лихорадочно. И план наступления на краба созрел у него в голове. Он его сорвет, раздавит, растопчет ногами, и по хрустящим останкам будут шествовать, как войска победителей, легкие женские каблучки, сопровождаемые тяжелыми мужскими сапогами, а в его кармане, мягком и эластичном, как дыхание влюбленного, будут снова шуршать бумажки и звенеть золотые монеты.
Взяв Мариенгофа за пуговицу, он шепнул ему с видом заговорщика:
— Отдельные кабинеты — ось нашего кафе, его спинной хребет. Без денег, которые нужны для взноса в Мосфинотдел, можно обойтись, но без кабинетов — никак, они дают главный доход. Вы должны во что бы то ни стало добиться, чтобы печати сняли. Идите в Моссовет, в Адмотдел, в Наркомпрос, куда угодно, чтобы кабинеты открыли не позже как через три дня, иначе я бросаю это дело, оно мне невыгодно.
— Мы попробуем, — начал было Мариенгоф.
— Не попробуем, — перебил его Вампир, — а добьемся. Меня удивляет ваше хладнокровие…
Сверху (все стояли в полуподвальном этаже) раздался голос Есенина:
— Куда вы запрятались? Вампирчик, Мариенгоф, идите, у меня новости…
— Спускайся к нам, — крикнул Толя, — там народ.
Сергей быстро спустился по деревянной лестнице в полуподвальный этаж, где были расположены отдельные кабинеты.
— Что вы запрятались в катакомбы, словно заговорщики?
— Хотели взломать печать, — засмеялся Мариенгоф.
— Нечего взламывать, — ответил Есенин весело, — завтра все будет улажено.
— Как улажено? Что? — воскликнули в один голос Мариенгоф и Вампир.
— Сейчас я звонил Троцкому…
— Троцкому?! — воскликнул Вампир.
— Ну да, Троцкому. А что?
— Но ведь это… Стоит ему сказать слово, все будет сделано.
— Разумеется, — захохотал Есенин. — Я знаю, кого подковать. Даром время не теряю!
— Откуда ты знаешь Троцкого? — недоверчиво спросил Мариенгоф.
— А кого я не знаю! Завтра в час он нас примет. Только, ребята, чур, идти целой делегацией, это произведет впечатление.
— Ладно, я пойду тоже.
— Не ты один — Рюрик и Мотя должны идти тоже.
— Рюрик пусть идет, но Ройзман… у него такая рожа…
— Какая там рожа!
— Да слишком уж спекулянтская, только испортит дело.
— Ничего, сойдет. Мы его оденем в косоворотку. Лучше его никто не может втирать очки. Да, Рюрик, забыл, тебя наверху Амфилов дожидается, — спохватился Есенин, — иди.
— Ах, черт, сегодня понедельник! Забыл, что у нас с ним свидание…
— Ну, идем вместе… Вампирчик, поднимите носик… не унывайте… Завтра пьем коньяк! Ладно?
— Какой там коньяк! Денег нет.
— Ну, насчет денег помалкивайте… вы у нас известный крез.
— Бог с вами! — он испуганно замахал руками. — Вы так шутите, а потом ходят всякие слухи, что я…
— Я был бы на седьмом небе, — перебил его Есенин, — если бы кто-нибудь распустил слух, что я богат, занимать было бы легче, а вы тужите…
Мы поднялись в общий зал. В ложе поэтов сидел Амфилов.
В дверях неожиданно выросла фигура Долидзе. Я пошел навстречу. Желая отомстить за отказ в деньгах, язвительно приветствовал его:
— Что, Федор Ясеевич, пришли записаться на бесплатные обеды?
— Зачем бесплатные? — меланхолически ответил Долидзе, не замечая или делая вид, что не замечает иронии. — Можно и платные.
Отвесив поклон, он сел в дальний угол и заказал стакан чая.
— Скряга, — пробурчал я, снова возвращаясь к своему столику, за которым уже восседали Мариенгоф и Есенин.
— Ну как, разрешение есть? — спросил Амфилов.
Мариенгоф, ни слова не говоря, достал из бумажника белый, вчетверо сложенный лист бумаги. В углу красовалась круглая торжествующая печать.
— Хорошо, — произнес Амфилов, густо и смачно, точно ласково ругаясь. У него вместо «хорошо» вышло «ка-ра-шо».
Пока обсуждали детали устройства книжной лавки поэтов, я, откинувшись на спинку полукруглого дивана, наблюдал за троими: Вампиром, Долидзе и сидевшим перед ним Амфиловым. Казалось, это личины одного человека. Долидзе похож на хищного зверя, притворяющегося ленивым и апатичным. Это представитель легального хищничества. Он не любил сомнительных дел. Его гибкий и подвижный ум рыскал в поисках законных способов обогащения, но аппетиты ничем не отличались от Вампира, скакавшего по скользкой дорожке мелких мошенничеств, надувательств и шантажа. Он стоял у буфетной стойки и своими мышиными глазками, которым недоставало только серых хвостиков, выискивал в толпе добродушные и податливые лица, чтобы оплести, надуть, высосать все соки. Громадное блюдо с пирожными закрывало его туловище, и мне казалось, что его круглая маленькая голова, снабженная розовыми ласточками щек, лежит на блюде, как сомнительное лакомство, представляющее нечто среднее между нелепыми овощами и пирожными.
