Иван Абрамов - Оглянись на будущее
— Ух-ах, — покачал головой Иван. — Давно ли ведром электроток носил?
— Ведром? Электроток? — смешливо морща нос, полюбопытствовала Зойка. — А как это — ведром?
— Ну, расскажи, не стесняйся, — попросил Иван Никанора, обняв его за плечи. — Гляньте — покраснел! Тогда я поведаю. Было такое дело, определил Никаношу его сердобольный дядя прямо в сварщики. Он, дескать, уже плешивый, дело знает, стричь-брить умеет, на кой ему еще учиться. Ну и припожаловал…
— Чо врешь, чо плетешь? — запротестовал Никанор. — Ты видел?
— То-то и оно, что видел, — подтвердил Стрельцов. — И слышал. Сижу на котле, слышу гомон: иди-ка, Никаноша, говорит ему Федька Фролов, в промежуточную кладовку и получи ведро электротока, наши аппараты перегрелись и грундучеть начали. Он, Федька-то, хотя и липовый сварщик, обыкновенного волосатика с лета видит. Вручил вот этому молодчику ведерку из-под солярки, накрышечку из рубероида и в путь его.
— Ну и что? — намеренно горячо заинтересовалась Зойка. Показалось Ивану, не все у них там в бригаде шито-крыто. Подумалось, что опрометчиво поступил Никанор, пригласив Зойку в свою артель.
— Как что? Все в порядке. Получил, турит. Полно ведерко, аж через край, плескает. «Куда лить?» — спрашивает. А ребята что — им не каждый день такая потеха. Лей, говорят, прямо на клеммы, они самое горячее место теперь. Ну он и шарах. А его током, а он копылки вверх. Заорал благим матом…
— Ба-асни, — осклабился Никанор. Он не обиделся, дело прошлое, но понял: неспроста Иван прилепился. Байки травить он не большой охотник, а тут вон как складно плетет.
— Насчет кронштейнов тоже басни? — искоса оглядев Никанора, жестко спросил Иван. — Сколько ж ты их наляпал, если судить по вашим нарядам?
— Кому надо, сосчитают.
— Какие кронштейны? — теперь уже искренне заинтересовалась Зоя. — Иван, на что ты намекаешь?
— Да не слушай, не знаешь его, — и опять попытался Никанор избавиться от попутчика и собеседника. — Надоело малому ярыжкам проповеди читать, под рабочих вздумал подкапываться. Сам в свою бяку и втопаешься. Не стращай, я тебе не Егурок директоров. На весь цех осрамился со своими пробами.
Ссориться не обязательно. Никанор и правда не из робких, а подымать гвалт — последнее дело. Прибавил Иван шагу, пожалев, что связался. Еще подумает Зоя… Зоя? При чем тут Зоя? И вспомнилось, что слышал где-то, совсем недавно слышал, что она уважительная, хорошей породы и собирается вместе с ним поступать в институт. Чушь какая! При чем тут порода? Но, как видно, правда, что во сне запоминается крепче, чем наяву. Ясно же, кто-то говорил эти слова. Недавно. Хотел остановиться, спросить Зойку, удивился такой несуразице, пошел еще шибче.
— Эка, припустился, хвост ему прищемило! — едко бросил Никанор, провожая Ивана настороженным взглядом. — Лучше их с дедом и людей нету. Мы тоже вкалываем…
— А что это насчет кронштейнов? — опять спросила Зоя. — Бригадир. Я ведь все равно докопаюсь.
— Ну, зачем же, все расскажу, — блудливо ухмыльнулся Никанор. — Я тебе хоть тыщу одну ночь, хоть про царя Гвидона… но в выходной день и в тихом месте. А, Зойк? Не съем же. Я ж сказал тебе: умру — не обижу. А?
— На выходные у меня других забот полно, — отказалась Зоя. — И стирка, и уборка, и уроки…
— Что-о?
— Уроки, — подтвердила Зоя. — В институт буду осенью поступать.
— Ну, скажешь! — неодобрительно покачал Никанор головой. — А после института что? Сотенка — и не чирикай? Да ты через годик по две сотни…
— Так что насчет кронштейнов?
— Чего не знаю, того не знаю. Хочешь — у Федора Пантелеича спроси. Он тут во всем кумекает.
— Придется, — соглашаясь и о чем-то предупреждая, сказала Зоя. Но пока она и сама не верила, что будет спрашивать и допытываться. Она и в бригаде-то без года неделю, у нее второй разряд. У того же Фролова пятый, он на заводе восемнадцать лет. Ну а разговоры бывают всякие. И от зависти, и в сердцах. Конечно, работа тоже разная. Можно пахать без передыху, а получишь, как говорит Никанор, рупь медяками. На то и бригадир, чтоб бригада впустую не вкалывала. Так везде. Сдельщики. И все же надо поспрашивать. Не у Мошкары, конечно.
— Не морочь себе голову, — посоветовал бригадир, переступив порог цеха. — Ты к нему самому приглядись. У Сереги ползаработка оттяпал, на «Москвича» копит. Танька наша сказала: пока не будет «Москвича», не будет свадьбы.
Никанор знал, куда ударить. Он был не таким простым, чтоб позволить Ивану изо рта кусок вырвать. Выложив этот козырь, опять предложил:
— Зойк, люди вон на пляжах манежатся, по театрам тоже. Куда скажешь, туда и ударим. Не в институт тебе надо, чо там, жить надо вон, как люди. Ты не подумай, я нахрапом не лезу. — И ляпнул напрямки: — Ну, чем я не жених?
— Вполне жених, — согласилась Зоя. — Только невесту тебе надо тоже с проплешиной.
Тягостно стало на душе. Пожалела Зоя, что согласилась уйти от лотка. Там народ, там свобода. Надоело стоять, марш в раздатку. Кинула лоток и на все четыре. А тут… Ну и пусть, и пусть! Пока на «Москвича» насшибает, пошире Никаноровой плешину прочешет.
Федор Фролов уже работал. Прилежный дядька. Приноровился кронштейники поливать, по триста процентов тянет. Вроде не очень заметно, что особо старается, но начинает почему-то хоть на пять минут раньше всех. Потом то газировочки попить пройдется, то просто воздухом подышать сядет за воротами, но к концу смены опять задерживается позже всех. Конечно, без разгиба всю смену не усидишь, спина лопнет, но все равно не так тут что-то.
Подошла Зоя к Фролову, крикнула весело:
— Привет, дя-а Федя! Ну, как, небось полнормы уже накидали?
— А вон, — приподняв защитную маску, указал Фролов на ворох кронштейнов. — Если б на себя, бутылка с прицепом, на всех подели — мне спичек неполный коробок.
— Это что — все нынешние? — недоверчиво спросила Зоя.
— Тепленькие.
Но видно же, видно, тепленьких в том ворохе на счет десяток. Шутит он? Если шутит, зачем новые в одно со старыми покидал? А если не шутит… Но поди разберись тут. Да и к работе приступать пора. Никанор не любит, когда другие прохлаждаются.
26
Стрельцов стоял на самом верху металлической стремянки и маленьким молоточком сбивал шлак с только что сваренного шва. Тюкал осторожно, будто шов по стеклу, то и дело наклонялся, высматривал что-то, удовлетворенно улыбался, кивал, будто разговаривал с этим своим швом. Сбив шлак, сунул молоточек в нагрудный карман брезентухи, взял металлическую щетку и принялся надраивать, будто чистильщик — лаковый сапог. Потом протер рукавицей, потом погладил пальцами. Не вытерпела Зоя, постучала кулаком по стремянке, окликнула:
— Эй, творцы чудес! Можно вас на минутку?
Посмотрел Иван на Зойку, улыбнулся, просветлев лицом. Посмотрел в сторону стеллажа, где трудился Федор Фролов, помрачнел. Накинул на голову защитную маску, взял «колчан» с электродами, намотал на левую руку провод с держателем и начал спускаться, чуть не на каждой перекладинке останавливаясь и оглядываясь. В чем, дескать, дело? В разгар рабочего дня ко мне на свидание? Или там у вас что-то не то? А когда ступил на гофрированный стальной лист эстакады, вымолвил ворчливо:
— А клеймо-то забыл поставить.
Оказывается, он тоже умеет забывать. Усмехнулась Зойка, тряхнула головой, дунула на локон, вопреки инструкциям выбившийся из-под косынки, сказала задиристо:
— На вас тут на самих пора клейма ставить. Очень деловитые.
— А вы, значит, по цеху гуляючи, денежку гребете?
«Ну а чего улыбаюсь я? Небось рот, как ворота, — подумал одновременно Иван. — Радости-то сколько, сияния некуда девать. Ваня. Ну-ка сморозь что-либо такое насчет луны и кипарисов. Может, споешь? Серенаду. Как это: «О, Мери-Анна, выдь под окошко, месяц сияет сквозь старый каштан…» Ну, шуруй…»
— Иван, а я насчет кронштейников разобралась, — выпалила Зоя, зардевшись непонятно от чего. — Федор за десять минут до смены начал, а накидал сто сорок штук. Мошкара принял все до единого и наряд подмахнул. Сто сорок. Получается нескладно.
— И все? — спросил Стрельцов, с какой-то летучей цепкостью рассматривая Зою. Не мальчишечка, не глупенький, не впервой видит, как девчонки краснеют. И слезы на глазах от досады, что не может скрыть смущения, и радость в зрачках. Губы пунцовые, шевелятся. И робостно девчонке, и не может не смотреть. И откровенности такой боится, и недосказанности не хочет. Они такие — девчонки.
— Не все, — наконец-то потупилась Зоя. — Ты же сказал: вместе в институт будем готовиться.
— Когда?
— Что… когда? Вечером. По воскресеньям.
— Когда я тебе говорил про это?
Опешила Зоя. И щеки, и уши сделались рубиновыми, губы задрожали, будто ее очень больно обидели, протестующе взметнулась рука. Ну, что ему сказать, что? И припустилась на свой участок, яростно подфутболивая кем-то оброненные в пролете концы.
