Михаил Булгаков - «Мой бедный, бедный мастер…»
Прилипши к стеклу венецианского окна, расплющив нос, на Рим ского глядел Внучата. Смертельный ужас Римского объяснялся не сколькими причинами. Первое: выражением глаз Внучаты – в них была странная горящая жадная злоба. Второе, что поразило Римско го, – это рот Внучаты: это был рот с оскаленными зубами. Но глав ное было, конечно, не это все, а то, что Внучата вообще за окном подсматривает почему-то ночью. И наконец, что было хуже всего, это то, что окно находилось во втором этаже, стало быть, пропав ший Внучата ночью поднялся по гладкой стене, чтобы подсматри вать, или же влез на дерево – липу, толстые ветви которой, чуть тро нутые зеленоватым светом луны, отчетливо виднелись за окном.
Римский слабо вскрикнул и невольно закрылся ладонью, тотчас ее отнял и, дрожа, глянул опять и увидел, что никакого лица Внуча ты за окном нет, да, вероятно, и не было. Дрожа, стуча зубами, Рим ский опять вспомнил про валерианку. У него мелькнула мысль тот час броситься к окну, распахнуть его и проверить, тут ли Внучата, но Римский понял, что ни за что он этого не сделает. Он приподнял ся, протянул руку к графину, расплескал воду, хлебнул, потом вытер лоб и понял, что лоб в холодном поту.
Тут дверь стала открываться. Римский взялся за сердце, вошел мужчина, и Римский узнал Внучату.
Директор даже отшатнулся и на некоторое время утратил дар ре чи. Внучата очень удивился.
– Что с тобой, Григорий Максимович? – спросил администратор каким-то не своим голосом.
Григорий Максимович оправился и произнес:
– Ты меня так испугал… вошел внезапно… Ну, говори же, где ты пропал?
И Римский протянул руку. Но как-то так вышло, что Внучата ее не пожал. Администратор развел руками и воскликнул:
– Ну и ну!
– Ну, ну, – нетерпеливо воскликнул Римский.
– Ну, в ГПУ и был.
– Я испугался, уж подумал, не задержали ли тебя.
– Зачем меня задерживать, – с достоинством сказал Внучата, – просто выясняли дело.
– Ты хоть бы дал знать…
Внучата хитро подмигнул и ответил:
– Дать знать… сказали – «не стоит», – и продолжал: – Ну-с, выяс нили нашего дорогого Степана Богдановича.
– Где же он?
– В Звенигороде, в больнице, – торжественно сказал Внучата.
– Позвольте-е! – возмущенно вскричал Римский и сунул послед нюю фотограмму Внучате, но тот даже и читать не стал.
– Плюнь и спрячь, – заговорил он, пододвинул кресло и, взяв сложенную афишу, заслонил ею лампу от себя. Римский глянул удив ленно, а Внучата пояснил: «Да глаз болит».
Тут Римский всмотрелся и увидел, несмотря на затемненный свет, что левый глаз у Внучаты запух, а под глазом синяк и что весь админи стратор выглядит очень плохо. Не то что бел, а даже желт, глаза странные, и, что кроме всего прочего, шея администратора завязана черным платком. Заметив, что Римский недоуменно глядит на чер ный платок, администратор пояснил с некоторым раздражением:
– Да все из-за сегодняшней кутерьмы. В такси садился, высунул ся… дверцей шофер и прихлопнул, и глаз повредил, и шею, прокля тый, изодрал. – Администратор потыкал в платок пальцем и вдруг так раздражился при воспоминании о неловком шофере, что даже зубы оскалил. Тут что-то стукнуло в голову Римскому, он вздрогнул и подумал, что все это странно. «Как же я?.. Был он в окне? Или не был? Фу, глупости! Не мог, конечно, быть».
«Но тогда… – еще мелькнула мысль, – выходит, что я галлюцини ровал?» Необыкновенно скверно и тревожно стало на душе у дирек тора. И, пожалуй, молчание продлилось больше, чем нужно, и при стально и тревожно двое смотрели друг на друга. Римский мучитель но хотел спросить – прошел ли Внучата через боковой ход из сада или через главный с улицы… «Спросить?» – резанула быстрая мысль.
И не спросил.
Вместо этого он попросил:
– Ну, рассказывай же.
Рассказ Внучаты был чрезвычайно интересен. В ГПУ обратили необыкновенное внимание на случай с директором «Кабаре» и разо брали его в один вечер. Все выяснили и всех нашли. И все расшифровалось.
Оказалось, что Степан Богданович, находясь уже, очевидно, в умо исступлении каком-то, не ограничился вчерашней попойкой в По кровском-Стрешневе, а начал, надо полагать, по инерции чертить и на следующий день. Так и было, как сказал Воланд по телефону. Сте пан взял машину и двух дам и, вместо того чтобы отправиться на службу, отправился, имея в машине водку, коньяк, а также Барзак…
– Как, и про Барзак известно? – спросил заинтересованный Рим ский.
– Ну, брат, видел бы ты работу! – сказал многозначительно Внуча та. – Красота! Стало быть, Барзак… расположился на берегу реки…
Римский втянул голову в плечи, а глаза и руки возвел к потолку. «Вы, мол, видите, добрые люди, какого директора посадили мне на шею?»
– …дам напоил до такого состояния, что просто непристойно рассказывать, сам нарезался до того, что отправился на телеграф за чем-то, свел там дружбу с телеграфистом, напоил и его, а затем стал, шутки ради, «садить», как выразился Внучата, эти самые глупые те леграммы в Москву…
– Это невероятно… – тихо сказал Римский, не спуская взора с Внучаты.
– …никакого Масловского помощника во Владикавказе нет и не было…
– Но позволь, – вдруг остановил Внучату Римский, – но пометка на телеграммах – «Владикавказ»?..
– Ах, я же тебе говорю, – почему-то раздражаясь до такой степе ни, что даже вскочил, отозвался Внучата, – напоил телеграфиста, тот печатал вместо «Звенигород» – «Владикавказ»!..
Римский даже глазами заморгал, подумал – «чего он все время раздражается», а вслух попросил:
– Ну, ну, дальше…
– Дальше оказалось лучше… Кончилось скандалом. Обоих арес товали… дам тоже…
Как ни был пышен рассказ Внучаты, какие бы в нем ни красова лись авантюрные подробности и лихие приключения с битьем мор ды какому-то звенигородскому дачнику, с совместным и бесстыдным купанием с дамами на пляже, – этот изумительный рассказ все менее и менее занимал Римского, внимание которого целиком поглотил сам рассказчик. И немудрено. Чем дальше повествовал Внучата, тем страннее становился.
За время своего семичасового отсутствия Внучата приобрел мерз кую манеру как-то не то причмокивать, не то присвистывать губами. Это было очень противно. Кроме того, Внучата стал беспокоен, еже минутно почему-то оборачивался на часы, как будто чего-то ждал. Ху же всего были глаза, в которых явственно читалась злоба, подозри тельность и беспокойство.
Сейчас, рассказывая о том, как Степа с револьвером в руках го нялся по пляжу за звенигородцами, Внучата, возбудившись, вскочил и продолжил речь, бегая по кабинету. Причем в самых неподходя щих местах начал как-то припрыгивать, от чего Римскому сделалось вдруг страшно. «Да что он… с ума сошел?..» – помыслил Римский.
Изменения в администраторе, лишь только он вскочил из затем ненного угла у лампы, выступили чрезвычайно отчетливо. Круглень кого, маслянистого, гладко выбритого Внучаты теперь и в помине не было.
Перед Римским беззвучно пританцовывал, рассказывая чепуху, восково-бледный, дергающийся, осунувшийся человек. В доверше ние всего Римский открыл еще одну странную деталь: угол рта у Вну чаты был вымазан чем-то ржаво-красным, равно как и правый подст риженный усик. Еще один пытливый взгляд и, сомнений быть не могло, – неряха Внучата, расколотив лицо дверкой автомобиля, не вытер как следует кровь – это она запеклась.
Но было, было еще что-то во Внучате, уже совершенно необыкно венное, но что это именно, Римский не мог понять никак. В то же время ему казалось, что если он поймет, то упадет в обморок. Он морщился, воспаленными глазами следил за администратором, те перь уже мимо ушей пропуская половину того, что тот сообщал.
А тот, покончив со Степой, перешел к Воланду. Степино дело кончи лось худо. Когда его схватили за буйство в Звенигороде, оказалось, что надлежит его помещать не в тюремный замок, а в психиатрическую ле чебницу, что и было сделано. Ибо Степа допился до белой горячки.
Что касается Воланда, то тут все обстоит в полном благополучии. Приглашен Наркомпросом. Гипнотизер. Совершенно незачем за ним следить…
Тут новенькое что-то приключилось с администратором. Изложив все, что следовало, он вдруг утратил свою раздражительную живость, закрыл глаза и повалился в кресло. И наступило молчание. Множест во встречных вопросов приготовил Римский Внучате, но не задал ни одного. Упорным взором он уставился в восковое лицо Внучаты и хо лодно, решающе мысленно сказал себе: «Все, что сейчас говорил здесь Внучата, все это ложь, начиная с дверцы автомобиля… Степы не было в Звенигороде, и, что хуже всего, сам Внучата и не думал быть в ГПУ!..» Но если так, то здесь кроется что-то непонятное, пре ступное, странное… Лишь только об этом подумал Римский, как жи денькие волосы с пролысиной шевельнулись на голове побелевшего Римского. Всмотревшись в кресло, в котором раскинулся админист ратор, Римский понял то необыкновенное, что было хуже окровав ленной губы, прыжков и нервной речи. Кресло отбрасывало тень – черные стрелы тянулись от ножек, черная спинка лежала громадой на полу, но головы Внучаты не было на полу, и если глянуть на тене вое отражение, то было ясно, что в кресле никто не сидел! Словом, Внучата не отбрасывал тени! «Да, да, не отбрасывал! – задохнувшись, подумал Римский. – Ведь когда он плясал передо мною, тень не пры гала за ним, то-то я так поразился! Но, Боже, что же это такое?»
