Февраль - кривые дороги - Нина Артёмовна Семёнова
— Эй, эй! — вдруг закричала Нанка и заспешила к выходу. — Эй, погоди!
Но, когда они выбрались наконец наружу, там никого уже не было.
— А кого ты видела, Нанка?
— Вроде Сережка в окне метнулся. — И строго добавила: — Ходит тут, шляется.
Наверное, Нанка обозналась, потому что Сережку они в этот день так и не увидели, зато встретили у конторы Васильевну.
— Мамочка! — обрадовалась Нанка и кинулась на шею матери, но та отмахнулась от нее, как от мухи, ей было сейчас не до Нанки.
— Ты что мне революцию устраиваешь? — кричала она на бригадира Петра Ивановича, который медленно, задом пятился от нее.
— Спокойней, баба, спокойней. Притормози чуток.
— Ага, притормози! — горячилась Васильевна и снова теснила бригадира к плетню. — Ты сколько сегодня тракторов на профилактику поставил?
— Сколько, сколько? У тебя не спросился. Ну три, а что?
— Так ведь земля же сохнет!
— Вся не высохнет, — невозмутимо заявил Петр Иванович. — А ты перестань на меня кричать, а то возьму да как… обниму!
— Я тебе обниму! Развлекатель нашелся! Я тебе так обниму, что собственная жена не узнает!
Васильевна разошлась уже вовсю, а бригадир посмотрел на нее жалостно-жалостно и сплюнул.
— Эх, Васильевна, смотрю я на тебя, из-за чего суетишься? Ну, была б ты взаправду агроном, а то так — одно название. Вот приедет из города с дипломом, тебе от ворот поворот. Сейчас все по-научному. А ты что? Знай кричишь да руками размахиваешь.
— Ты мои руки не трожь! — она совсем распалилась. — Ну и жди своего дипломника. А мне диплом ни к чему, мои руки и так землю чуют.
Петр Иванович воспользовался моментом и, перепрыгнув через плетень, побежал через огород к фермам. Васильевна ринулась вслед за ним.
Они уходили, привычно и зло переругиваясь, а Нанка посмотрела им вслед и вздохнула:
— Вот мамка, хлебом ее не корми — дай поругаться. А зачем? Лучше б мне новый портфель купила. В школу скоро пойду, и без портфеля. В чем я отметки домой приносить буду?
КАК-ТО СОВСЕМ НЕЗАМЕТНО ПОДОШЛА ЛЕТНЯЯ СТРАДА, будто кошка подползла на мягких лапах. Подул с полей ветер и принес запах свежего сена. Лина уже приметила: каждый ветер здесь имел свой запах. Тот, что дует с юга, пахнет горькой смолой — там лес, большой, сосновый; западный ветер нежит медом, с пасеки деда Силыча; восточный же несет с собой запахи лугов и трав, а северный — молока и навоза — там колхозная ферма. С наступлением же сенокоса восточный ветер прогнал все другие ветры и наполнил деревню сладким сенным духом, который будоражил кровь, звал куда-то.
С утра Лина убиралась, топила печь, готовила завтрак, а Нанка сидела у окна и слушала, как шлепаются в лужу капли. Дождя не было, он прошел, видно, ночью, и земля уже почти высохла, но со стрехи еще капало: плём-плём, плюм-плюм.
Нанка прислушалась: капли будто разговаривали меж собой. Но о чем? Ей так захотелось узнать это.
Она даже открыла рот, чтоб лучше слышать, и вдруг в самом деле услышала:
«Ой-ой-ой! — закричала одна капля, падая. — Держите меня, держите меня!»
«Цела будешь», — ответила ей другая, звонко шлепаясь следом за ней в лужу.
Но первая капля все не унималась:
«Ой-ой-ой! Я, кажись, ногу вывихнула».
«Ничего. До свадьбы заживет».
— Что ты там бормочешь, Нанка? — спросила Лина, и капли сразу замолчали.
Нанке стало скучно, и она вышла на улицу. На улице тоже никого не было видно, а тут тополь подвернулся под руку, она взяла и взобралась на него, уселась на суку, запела:
Куплю платок огняненький,
Приходи ко мне милой,
Окаяненький.
Внизу загудела машина, и Нанка увидела Сережку. Сережка тоже увидел ее и свистнул. Нанка обиделась: свистит, как собачонке, и отвернулась. Сережка опять свистнул.
— Ну, чего свистишь? — спросила Нанка. — Делать больше нечего, да?
— Позови учителку, — сказал Сережка.
— Ага, позови, — ответила Нанка. — Ее, может, наверно, дома нету.
Здесь, высоко в небе, она чувствовала себя в полной безопасности и ничуть не боялась Сережки.
— А где ж она? — спросил Сережка.
— В школу пошла.
— В школу? Зачем ей в школу? — начинал уже злиться Сережка. — Позови. Слышишь? Дома она, я знаю.
— И дома нет. Она еще спит.
— Нанка! — сказал Сережка, и голос его стал угрожающим. — А ну-ка слезай, я здесь с тобой поговорю.
— Не-е, не слезу.
И она еще удобнее устроилась на суку. Потом помолчала немного и, как бы между прочим, заявила:
— А тетя Линочка говорила, что она на одной дорожке с тобой и встречаться не хочет. Вот.
— Чего, чего? — сдвинул брови Сережка.
— Ничего. Ты вчера с Варькой Скворчихой за сараем стоял? Стоял, я видела. Вот тетя Линочка и не любит тебя. Она говорила…
Нанка сверху вниз глядела на Сережку и молчала, испытывая его терпение. Сережка тоже молчал.
— Ну, и что она говорила, твоя тетя Линочка? — наконец не выдержал Сережка.
— Она говорила, что ты, что ты… петух! Вот кто!
— Я — петух? А ну-ка скажи еще раз!
— И скажу! И скажу!
Нанка похлопала в ладоши, потом снова приняла независимый вид и отвернулась.
— Ну ладно, — миролюбиво сказал Сережка, — так матери и доложу, что ты не хочешь ехать.
— Куда не хочу? — встрепенулась Нанка.
— На луга.
— Ах, на луга? Чего ж ты мне раньше не сказал? Эх, Сережка, Сережка!
Она мигом сползла с тополя и кинулась в хату.
— Сереженька, миленький, мы сейчас.
Вскоре она появилась вместе с Линой и, не долго думая, забралась к Сережке в кабину. Лина села рядом с ней.
— Но, поехали!
Луга, знаменитые лазоревские луга начинались прямо за рекой. В хорошие годы трава здесь вставала по пояс. Нынешний год тоже выдался на славу, и травы стояли, как хлеба, ровные, стройные. Чуть подальше к лесу, сверкая на солнце ножами, шли в ряд три косилки, а ближе к реке уже стояли стога, с круглыми, словно подстриженными, макушками.
— Туда, туда! — закричала Нанка, и Сережка послушно повернул к стогам.
Лина опустила стекло и подставила лицо ветру. Над полями летел запах сена, и земля вся будто томилась в этом запахе, чуть сладковатом, настоянном на разнотравье, а звон кузнечиков в траве делал его, этот запах, еще и слышным, потому что все было неотделимо одно от другого: и запах сена, и кузнечики, и роса на траве, и дальние людские голоса, и свет неба, и жар солнца, и легкий холодящий дух земли. Лина протянула руку, ловя встречный ветер, и,
