Николай Садкович - Человек в тумане
Тут же карикатура английского художника Викки (из еженедельника «Нью-стейтсмен»).
Большой, добродушный русский медведь спокойно смотрит на человека в цилиндре, в темном фраке, на тонких ножках. По всей вероятности – это Джон Буль. Он приставил револьвер к своему виску и, предупреждая медведя, грозно заявляет:
– Еще шаг – и я стреляю!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Два газетных сообщения:
Правительство Великобритании дало согласие на оборудование специальных баз для запуска ракет под контролем США.
Самолеты-бомбардировщики, носители водородных бомб, уже начали осуществлять тренировочные полеты над Англией!
Рисунки и фотографии: Очередь у парламента. Люди хотят объясниться со своими депутатами.
Митинг, небольшая демонстрация, несущая письма-протесты.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Крупный заголовок в газете:
ЭМОЦИИ КРУЖАТ ГОЛОВЫ!
По всей стране люди, которые многие годы оставались равнодушными к политическим проблемам, теперь вдруг стали сознавать печальную действительность современного мира водородной бомбы. Это хорошо! Но эмоциональные факты, какими сопровождается это пробуждение, грозят создать у людей путаницу в головах и помешать вынести объективные суждения по этим вопросам.
Нельзя забывать о будущих выборах, во время которых можно потерять немало голосов.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Фотография английского унтер-офицера.
Один из шести, кому доверена перевозка водородных бомб по дорогам Англии.
Вчера полиция задержала его. Унтер-офицер сел за руль в нетрезвом состоянии.
Глава тринадцатая
Как ни мал жизненный опыт полюбившей впервые, как ни слабы еще силы молодой женщины, зреющий материнский инстинкт нередко подсказывает ей наиболее верный путь и наделяет решимостью, большей, чем мужчин, необходимой для защиты своей любви. Конечно, у каждой это проявляется по-своему, и то, что Катлин казалось единственно правильным, могло не совпасть с надеждой Яна. Так оно, в конце концов, и случилось. Но с первого дня, когда Ян рассказал о себе все, достаточно ярко обрисовав опасность, снова нависшую над ним, Катлин удивила его неожиданно вспыхнувшей энергией.
Она защищала то, что не хотела отдать никому. Ни русским, ни англичанам. Сначала с трудом произнесенные Яном слова: «Меня считают предателем Родины» и «виновен в убийстве друга» испугали Катлин и на мгновение отшатнули от Яна.
– Боже мой, как это плохо… Разве можно связать свою жизнь с таким человеком?
Затем, видя страдания любимого, она подумала: «Как ему тяжело… Кто же первый должен помочь?» И наконец, лихорадочно сопоставляя услышанные подробности с тем, что она уже знала о долгих скитаниях Яна, Катлин вдруг с облегчением вздохнула: «Да ведь тогда он был еще мальчик, совсем мальчик».
Но Катлин не поделилась спасительной догадкой. Боясь потерять свое тревожное счастье, она решила, что все еще не развеянный страх и продолжающиеся угрызения помогут ей навсегда удержать Яна возле себя.
– Вот что, дорогой, – сказала Катлин, – лучший врач – это время. Остальное я беру на себя. Пока никто не должен знать, где ты находишься, даже мистер Хамильтон…
Она едва удержалась, чтобы не сказать: «Лучше моя тюрьма, чем другая».
Катлин не сомневалась, что люди, разыскивающие Яна, могут обратиться за помощью к Биллу Хамильтону и от него узнать о существовании ее – Катлин, а это наведет на верный след. Потому она и поехала к старому музыканту, разыграв отчаяние покинутой не хуже актрисы.
Взволнованный старик не заметил обмана, он даже не спросил ее адреса, а если бы и спросил, Катлин, не задумываясь, назвала бы любой другой адрес, только не адрес дома, где в ее студенческой, по-девичьи своенравно обставленной квартирке томился Ян.
Оставаясь один, Ян считал часы и минуты до возвращения Катлин. Десятки кукол, в костюмах разных племен и наций, смотрели на Яна вытаращенными глазами с причудливо изогнутых полок, занявших всю левую стену комнаты. Он знал, что Катлин не просто коллекционировала предметы дошкольной радости, но забавлялась ими, составляя из кукол трогательные и смешные компании. Шила им платья, причесывала. Это затянувшееся увлечение уже не вязалось с тем, что происходило перед немигающими взорами принцесс, шотландских крестьянок и французских балерин, когда по условному стуку Ян открывал дверь нетерпеливой хозяйке. Полосатые, словно разлинованные шторы, украшенные аппликациями нот, и маленький голубой рояль, на котором грудой лежали опусы Шумана, Чайковского, Равеля и других авторов, делали комнату скорее похожей на жилище ждущего признания музыканта, чем будущего врача-педиатра.
Несмотря на любовь Катлин к музыке и желание послушать песни Яна под собственный аккомпанемент, рояль не открывался уже несколько дней. Ее квартира, состоящая из одной комнаты, кухни и ванной, имела самостоятельный выход в переулок, что позволяло не встречаться с соседями по дому. Однако мужской голос мог быть услышан из открытых окон или проникнуть сквозь стены и вызвать подозрение. Это злило молодую женщину.
И Ян и Катлин подошли к тому невидимому рубикону, когда кончаются сладостные для влюбленных шепот, тайные встречи, недосказанные слова и появляется чувство, похожее на протест. Что же это? Словно любовь у кого-то украдена…
«Как все же нелепо устроен мир, – размышляла Катлин. – Люди сами придумали законы для себя, потом стали искать пути, как обойти их. Конечно, есть еще бог или, скажем, какая-то таинственная сила, заключенная во всем, что нас окружает. Мы подчиняем ей свою душу и свою плоть. Но почему? Разумное существо должно иметь право спросить и получить ответ. Интересно знать, чего ради я должна подчиняться? Условия общества? Приличия? Да разве свобода моего духа и моей плоти не сбросила бы их, если они только абстрактные понятия? В том-то и дело, что в них, в этих понятиях, так же заключена своя сила. Таинственная сила расчетов за наши поступки, конкретная, непреодолимая сила материальной обусловленности.
Я люблю Яна, и Ян любит меня, – вот простые слагаемые, когда после знака равенства стоит слово – супруги. И дальше – семья! Как раз тут вступает закон. Иметь и не иметь права. Я имею право выйти замуж, но не имею права нарушить волю покойного отца и получить то, что мне полагается по закону. Я могу нарушить волю отца, отказаться от наследства и выйти из-под опеки тетушки Уотс, но я не могу отречься от завещанных мне денег, так как это лишит меня слишком многого и вызовет презрение окружающих.
Я хочу стать законной женой любимого человека, но не могу выйти замуж за мужчину, не принявшего закон моей страны… Нет, видно, сразу не выбраться из этого. Нужно еще какое-то время, пока Ян поймет и примет условия…»
Чувство Катлин и Яна было одно. Не одинаковы были их мысли.
«Я люблю Катлин, – думал Ян, – и она любит меня. То, что произошло между нами, было неизбежно и естественно. Мы оба, в равной мере, несем ответственность. Но я мужчина, я первый должен найти выход из того положения, в котором мы оказались. Какой выход я могу предложить? Жениться и больше не скрывать нашей любви. Но пока еще я сам должен скрываться. И потом, как оформить наш брак? Катлин наверняка побоится осуждения родственников и захочет венчаться в церкви. Я не могу пойти на это. Другое дело, если мы уедем из Англии, тут Катлин можно уговорить обойтись без церкви. Но уехать на мою родину Катлин может только как моя жена, а для меня сейчас невозможно официальное обручение. Кажется, по английским законам я должен сначала „натурализоваться“, получить паспорт, то есть, принять подданство». Этого никогда не случится. У меня есть подданство… Пусть нас зарегистрирует советское консульство, после того как мне выдадут советский паспорт. И тогда… Захочет ли Катлин бросить свою родину, друзей, близких? Уехать не просто «за границу», а в другой мир. Так ли велика ее любовь?»
Охваченный противоречивыми мыслями, Ян боялся отказа Катлин, угадывая его в мелочах, в интонациях, в расспросах о Советском Союзе и откладывая окончательный разговор со дня на день.
Катлин неожиданно сама начала.
Яна всегда удивляла ее способность проникать в его думы, казалось бы, ничем не обнаруженные.
– Я знаю, мой дорогой, – говорила Катлин, разглаживая щеткой волосы Яна, – ты грустишь не потому, что больше не любишь меня, а потому… потому…
– Что люблю еще больше… – сорвалось у Яна.
– Это как раз то, что я хотела сказать, – Катлин засмеялась, прижав его голову к своему плечу, – и ты не можешь оставить меня, а я не могу быть без тебя…
– Да. – Ян прикрыл глаза, чтобы, кроме этих слов, ничто не существовало вокруг.
– Значит, мы всегда должны быть вместе…
– Да, Катя…
– И тогда, когда ты захочешь покинуть эту страну?
– Да! Да!
Ян вырвался из объятий и так прижал к себе Катлин, что она вскрикнула: «О! Дарлинг…» – и, смеясь, стала увертываться от поцелуев, а Ян ловил ее и, отбрасывая золотистые волосы, целовал шею, щеки, губы, плечи и говорил, говорил. Теперь Катлин, как только хватало ей воздуха, отвечала: «Да… да… да…» – Хотя она почти не слышала слов, она только знала их смысл. И этого было достаточно.
