Евгений Дубровин - Дивные пещеры
– Понял! – радостно прохрипел в трубку Громов. Его тренированное сердце билось неровно. – Гена! Если ты сделаешь… Если ты сделаешь… Мы с тобой такое! Мы с тобой черт знает что прокрутим!
– Сделаю! – пообещал далекий Гена. – Теперь все от тебя зависит! Не подкачай!
– Не подкачаю, – заверил Евгений Семенович. – В лепешку расшибусь!
– Расшибаться не надо. Ты нам еще пригодишься.
Щелчок. Далекие гудки. Громов сидел, прижав трубку к уху. Голова его слегка кружилась.
– Поговорили с Москвой? – спросила телефонистка.
– Поговорил… Спасибо…
Евгений Семенович положил трубку. Слово «Москва» резануло его сердце пополам. Неужели… Неужели еще можно выкарабкаться? Можно! Он выкарабкается!
Громов проехал на рынок. Торговля уже почти кончилась, но несколько человек в больших кепках еще торговали южными фруктами да у входа стояли три бабки с букетами цветов. Евгений Семенович купил килограмм желтой спелой хурмы, не торгуясь, взял у бабки самый лучший букет и поехал в больницу.
Больница в Петровске была неплохая, построена среди парка еще в стародавние времена, с большими палатами, высокими потолками, толстыми стенами, сквозь которые не доносился городской шум.
В больнице вот уже пятый месяц лежал директор завода Иван Иванович Смыслов. Внезапно прямо на совещании его поразил инсульт, а уже в больнице инфаркт.
Иван Иванович был прекрасным человеком, но плохим организатором, и, когда на завод прибыл Громов, он обрадовался, увидев его хватку, умение быть в курсе сразу многих дел, умение заставить людей подчиняться. Иван Иванович с готовностью переложил на плечи Громова почти все свои функции, советовался почти по всем вопросам, а потом и полюбил как сына. Он даже так и называл его: «сынок» или «сынок Женя». После несчастного случая с директором практически вся власть на заводе перешла к Евгению Семеновичу. Громов, навещал Ивана Ивановича часто, как только выдавалась свободная минута, ехал в больницу или звонил сестре, справляясь о самочувствии. По пятницам же он приезжал к директору по всем правилам: с цветами и фруктами.
Все здесь знали Громова. Евгений Семенович, раскланиваясь с больными и обслуживающим персоналом, прошел в палату к Смыслову. Палата была отдельной, большой и светлой. Ивану Ивановичу несколько раз предлагали переехать в областной центр, но он упорно отказывался: здесь все свои, ухаживает жена, рядом завод… Впрочем, его часто навещали крупные специалисты из Суходольска, а один раз даже специально прилетело светило из Москвы.
Смыслов явно обрадовался приходу Евгения Семеновича. Он заулыбался, попытался приподняться, но Громов ласково, но настойчиво уложил его на подушки. Иван Иванович еще не вставал с кровати, но мог двигать руками, ногами, слегка приподниматься. Разговаривал он невнятно, стеснялся этого и во время посещений почти все время молчал. Впрочем, главный инженер старался не утомлять начальника разговорами.
– Как дела, Иван Иванович?
– Хо… шо…
– Ну и отлично! – От Евгения Семеновича так и излучались бодрость и энергия. – У нас тоже все в порядке. Приезжает комиссия на предмет изучения вопроса расширения завода. Будем гигантом машиностроения, Иван Иванович! Вы станете называться генеральным директором!
Смыслов кивнул, улыбнулся. В его глазах стояли слезы.
– Мо-ло-дец… сы-нок…
– Вот хурмы вам купил. Вы же любите.
Директор действительно питал слабость к хурме.
– Спа-си-бо…
– Комиссию мы встретим по всем правилам. На этот счет не беспокойтесь. Покажем все, расскажем, угостим на славу. Большие люди приезжают. Сегодня устрою им уик-энд. Небольшую встрясочку после московской постной жизни. Жаль только, вас с нами не будет. Ну ничего, через пару месяцев вы снова будете в строю, и мы такой пир закатим… Я специально для этого случая гаванский ром держу. Называется «Гавана-Клуб». Сухой, старый, золотой.
Директор кивал головой с полными слез глазами.
Евгений Семенович еще посидел у кровати Ивана Ивановича, рассказывая заводские новости – в основном байки, сплетни, анекдоты, потом пожал слабую дрожащую руку и ушел. У дверей он оглянулся. Директор молча смотрел ему вслед. Во взгляде была любовь.
…Громов доехал до дома, прислонил велосипед к стене, поднялся в квартиру. Холостяцкий беспорядок, немытая посуда, пахнет кислой капустой, летают мухи. Громов поморщился, прошел в спальню. Кровать не заправлена, разбросана одежда. Все-таки не в характере мужчин следить за порядком, создавать уют. В квартире должна быть женщина. Скоро… Скоро он снова будет на белом коне… И тогда… Тогда можно подобрать жену по вкусу. Он возьмет себе в жены спокойную, домовитую женщину, не молоденькую, такую, чтобы особо не ревновала, вкусно готовила, обожала его и была далека от всяких приключений. Приключения ему надоели.
Громов снял туфли, влез на кровать, дотянулся до висевших над постелью больших красивых оленьих рогов, снял их. В кухне он протер рога мокрой тряпкой, и они засветились, словно только что с оленя. Рога ему подарили давно, когда еще работал в Москве, и Громов всюду возил их с собой – они ему напоминали о счастливых днях, полных надежд.
Из чулана Евгений Семенович достал веревку, обмотал рога газетной бумагой, закрыл квартиру и вышел на улицу. Двор был пуст. Только что вернувшиеся с работы люди мылись, ужинали.
Подошел почтальон, подал телеграмму. «Встречай комиссию. Еду Сочи. Приезжай. Саша», – было написано в ней.
Громов привязал рога к багажнику велосипеда. Это было не очень удобно, но иного выхода у главного инженера не имелось: свой «газик» он с утра отправил в областной центр на аэродром встречать комиссию, о прибытии которой сообщил ему сегодня Гена. Пусть для комиссии это будет приятной неожиданностью. Начнут мыкаться в поисках остановки автобуса, такси, а тут, пожалуйста, их встречает персональная машина. Машину, конечно, может дать и область, но не то даст, не то нет: там столичные гости не редкость.
Громов сел на велосипед и, обогнув центр, поехал на западную окраину городка. Встречные не обращали на него внимания: в Петровске многие ездили на велосипедах, тем более Евгений Семенович переоделся в будничный костюм, надел соломенную шляпу – их особенно любили петровцы – и теперь ничем не выделялся.
На западной окраине Евгений Семенович подъехал к магазину «Мясо – рыба», но не вошел через главный вход, а постучал в служебную дверь. Появился большой человек с волосатыми руками.
– Вася, – сказал Евгений Семенович. – Я прибыл.
Вася молча кивнул и ушел в магазин. Вернулся он со свертком, тщательно завязанным шпагатом.
– Парное, – сказал он. – Семь, как просили.
Главный инженер привязал сверток к багажнику рядом с рогами.
– Насчет щепы ты не беспокойся, – сказал Громов. – На той неделе будет, сразу получишь.
Человек с волосатыми руками кивнул, дотронулся до рогов.
– Рога, что ли?
– Ага. Леснику везу. Выпросил. Говорит – что же я за лесник без рогов. Неудобно перед людьми.
Вася засмеялся щербатым ртом.
– Ну бывай, – сказал ему главный инженер, вскакивая на велосипед. – Звони на той неделе.
– До свиданьица. Позвоню.
Евгений Семенович проехал двумя улицами и очутился за городом. Хорошо утоптанная тропинка вела через уже сжатое поле к синеющему вдали лесу, за которым была река, а на противоположном берегу реки – Дивные пещеры.
Громов покатил по тропинке. Под садящимся солнцем блестела золотая, словно отполированная, стерня, над которой, цепляясь, летела седая паутина. По кучам соломы прыгали перепела. И над всем этим – и над сверкающим до боли в глазах полем, и над синеющей вдали щеткой леса, и над угадывающейся по далекому мареву рекой с белыми меловыми горами, прошитыми ходами Дивных пещер – раскинулось голубое августовское бездонное небо с редкими черточками облаков, таких прозрачных, словно это были не облака, а быстро тающие клочья снега, несущиеся по весенней реке.
И на душе у Евгения Семеновича было так же спокойно и прозрачно, как это августовское небо. Всем своим существом: мозгом, сердцем, тренированным сильным телом, по которому бежала отличная, неоднократно проверенная и вызывавшая у врачей восхищение кровь, Громов чувствовал, что удача идет ему в руки, что сегодня все будет складываться как нельзя лучше, что, захоти он сейчас невозможного, и невозможное случится.
На краю поля тропинка расширилась, нырнула в невысокий редкий кустарник терновника, замелькали колючки с ягодами, подернутыми еще не очень синей пыльцой; полянки с крупными ромашками; потом тропинка порхнула в лес и стала лесной дорогой. Велосипед запрыгал по корням деревьев.
Это был лиственный лес, преимущественно дубовый и осиновый, редкий, весь пронизанный солнцем. Земля уже была темной, от нее начинало тянуть ночной свежестью, но стволы и кроны деревьев горели на солнце и пахли горячей корой, нагретыми за день листьями, хмельным, видно, кое-где выбивавшимся из стволов и забродившим на солнце древесным соком.
