Андрей Платонов - Рассказы.Том 2
На опушке того пескоукрепительного древонасаждения виднелась еще одна ночная труба, оставшаяся от погорелой избушки, в которой жил, должно быть, в мирное время лесной сторож- старичок.
Харчеватых сразу сообразил своей действующей мыслью, что тут можно и необходимо нужно улучшить, использовать и организовать для постановки культработы: он сразу и однократно решил превратить это угодье в парк культуры, гимнастики и отдыха.
Ради того в одно светлое майское утро Харчеватых пошел в обход всей лесной посадки, имея при себе топор и лучковую пилу. Он хотел подумать, попланировать и разметить на месте, как оно тут все должно быть и непременно будет. В черном лесу было тихо и безлюдно; только по низу земли свежела оживающая зелень молодой поросли леса и над нею летали бесшумные бабочки да у печного очага погоревшей избы, что была на опушке, стоял неизвестный красноармеец с непокрытой головой.
Харчеватых вышел к той погорелой избушке, посмотрел оттуда на ближнюю местность, сообразил, и оттуда ему все стало понятным и определенным. Он тут же начал подпиливать и подсекать горелые деревья, а зачавшуюся поросль сносил вовсе топором, чтобы она не мешала его мероприятию. Харчеватых хотел пока что лишь наметить круговую линию, внутри которой следует затем уничтожить все начисто, дабы образовать там первоначальную плошадку для всевозможных игр и танцев. Повалив несколько деревьев и посекши поросль возле них, далее Харчеватых удовлетворился одной зарубкой на стволах; ему достаточно было, как руководителю культработы, только очертить границу круга будущего веселья. После того Харчеватых подошел к печному очагу и ударил топором по обгоревшим кирпичам, чтобы обрушить это безобразие, портившее будущий пейзаж.
— Что вы делаете? — испуганно спросил красноармеец, бывший дотоле безмолвным.
— Тут наш дом был, тут мой отец с матерью жили…
— А где ж они? Их теперь тут нету! — сообщил Харчеватых. — А неблаговидность эта нам ни к чему, она настроение нам портит!
— А зачем вы это все делаете, к чему вы тут хлопочете, когда у меня сердце болит? — тихо спросил красноармеец.
— Как зачем, как к чему? Вот тебе раз! — удивился Харчеватых. — Нам так, стало быть, нужно! Обгорелые дерева на корчевку, почву спланировать вровень в одну площадку, а сверху мы парк устроим: карусели, фруктовая вода, бой конфетти, ребята на баянах заиграют, кормленые девки придут и лодыри с ними — на отдых, на развлечение ума и развитие мускулов, и ты приходи тогда, если здесь еще будешь, — чего на домашней разрухе торчишь? — ну был дом с отцом, и нету его, — эка штука — дом с отцом! — другой со временем организуешь, без отца проживешь! — а сейчас ступай отсюда прочь, дай мне сообразить!
— А зачем, зачем же здесь парк культуры устраивать! — не понимая, спросил красноармеец. — Кругом же пустая степь, там свежая земля…
— Стало быть, что вот как раз так надобно, что именно тут, а там в степи нам неинтересно,
— подробно объяснил Харчеватых. — Чего тут горелому, побитому лесу зря находиться! Жителей здесь нету, и уж считай, что все про здешнюю местность навеки забыли…
— А я не забыл, — произнес красноармеец. — И забыть никогда не могу…
Старшине Харчеватых стало досадно, что постоянно и повсюду есть помехи его неотложным прогрессивным начинаниям:
— Ну ладно — не забыл! Памятливый какой! — дай вот все отсюда прочь уберем, всю эту природу, и ты все позабудешь: того места тогда, где сейчас стоишь, нипочем не найдешь: тут ферверок будет иль квас по кружке отпускать — от жажды. Нам наслаждаться пора! Понял теперь?
— Нет, — удивленно сказал красноармеец. — Я того не понимаю.
— Потом поймешь — не враз!
— Не пойму, товарищ старшина, — робко говорил красноармеец. — Если б я понял, я бы вам работать помог…
— Чего ты не поймешь? Я для тебя же и для вас таковых стараюсь! Ты хоть постепенно старайся понимать!
— Я стараюсь, — произнес красноармеец, — а никак не могу… По нашей области в прежнее время пески двигались, их ветер целыми тучами поднимал, товарищ старшина, и они у нас удобные земли губили, от них угодья плохо рожать начинали, вода в прудах иссыхала и реки мелели…
— Ну и что ж тут такого! — недовольно удивился Харчеватых. — Это вполне понятно!
— Потом у нас на летучих песках леса посадили, и пески угомонились, — говорил далее красноармеец. — Сосны выросли и стали на страже, как бойцы. А теперь опять растопчут танцами пески, и они полетят на хлебные поля…
— Что ж, я, что ль, буду тогда, по-твоему, виноват! — воскликнул Харчеватых. — Все одно тут лес замертво лежит!
— Нет, товарищ старшина, — ровным голосом говорил красноармеец, — лес этот живой, в нем новая поросль пошла, а деревья постарше тоже не все умерли, многие потом оживут, я здесь вырос и знаю — деревья валит буря, убивает молния, а они опять потом живут или у них дети бывают…
Харчеватых слушал, а сам улыбался знающим, довольным, обширным лицом:
— Так ты же чушь и невежество мне говоришь, отсталый ты человек! Ты приходи ко мне в четверг на консультацию — я тебе все объясню в целости. Ты науки и техники давно не знаешь! Теперь же нам песок дороже хлеба, может быть, нужен! Из песка же оконное стекло делают! А сколько нам нужно стекла? Да стекло это тоже еще мало дело. Из стекла теперь материю, шерсть и сукно готовят! Понял теперь? А в будущем и еще достигнут кой-чего — может, ты сам будешь еще варенье кушать из песчаного сырья… Песок разводить нужно, а не губить его! У тебя, я вижу, какое-то неверие во что-то есть!
И Харчеватых тут же начал ворочать тяжелый остаточный камень из-под фундамента избушки, изнемогая в усердии ради желанной цели.
— Ишь ты, дьявол, неподатливый какой!.. Смешно и забавно тут будет! Мороженое, компот в чашках, двор смеха в загородке. Я в больших довоенных населенных пунктах бывал
— в Москве, в Борисоглебске — и все там видел, все постиг, а теперь обратно свою науку стране отдаю… И тут же силомер будет и труба — на звезды глядеть: где, что и как там, отчего все произошло и куда потом денется; оказывается, мы все из тумана явились — так выходит по науке. А дальше — дальше еще лучше будет!..
Харчеватых возбудился от своего воображения и кричал тонким, но убежденным голосом из маленького рта, расположенного посреди большого, пространного лица, полный явственного представления о близком будущем времени.
— Дальше — вон видишь где — там буфет откроют: харчи, жидкие напитки, вафли, изюм, простокваша, блины, холодец, горячая говядина — что хочешь! Тут целый парад красоты будет, тут прелесть что такое начнется! А ты что стоишь? Говори — хорошо ведь получится?
— Хорошо, — коротко и задумчиво сказал красноармеец.
— А горелое, павшее дерево это тоже в дело пойдет, а золой и мусором мы овраги засыплем, — я всему найду свое улучшение… А сам я потом, если мне состариться когда- нибудь придется, сам я силомером здесь буду заведовать либо конфеты в бумажки заворачивать,
— легкая, чистая работа! Туда-сюда, и день прошел, и не уморился, и деньги заработал, и сыт по горло: везде же знакомство: и на кухне, и в буфете — где пирожок возьмешь, где жамку, где щей с ходу похлебаешь… Так и жизнь доживешь — незаметно, а приятно, в полный аппетит, культурно, с удовольствием, чувствительно и неутомимо вперед!..
И здесь Харчеватых, расшевелившийся всем своим вспотевшим туловищем, запел от радости песню затейников:
Ту-ту-ту-ту: паровоз!Пыр-пыр-пыр-пыр: ледокол!Ту-ру-ру-ру: самолет!..
Однако Харчеватых не успел закончить эту песнь веселья, потому что он увидел начальника тыла армии, генерал-майора, стоявшего невдалеке и, наверно, уже издавна слушавшего его.
Генерал молча дышал тяжелым сердцем и ничего не произносил, ни осуждения, ни наставления. Харчеватых сейчас же явился на всякий случай перед лицом генерала и вытянулся, как следовало по службе, замерев дыханием. Генерал тихо плакал печальными слезами.
— Разрешите обратиться, товарищ генерал-майор!
— Обращайтесь, обращайтесь, старшина.
Харчеватых тут же сообразил, как нужно немедленно улучшить состояние генерала.
— Я больше не буду, товарищ генерал-майор… Я сейчас же подвину камень обратно на место, а всю поросль, что ошибочно, бессознательно я топором нечаянно повредил, я нынче же посажу обратно, и она еще лучше будет расти. А деревья, какие чуть-чуть я подсек, так я им ранки глиной замажу, они ничего не почувствуют. А что повалил я там одну иль две сосны — это нам на пользу пойдет, на кухню все равно топливо неминуемо нужно… Я теперь, товарищ генерал-майор, все ясно предвижу, что мне необходимо немедленно делать!
— А вот что нам с тобой надо делать, счастливый корнеплод, я не предвижу! — сказал генерал.
