Самуил Гордон - Избранное
Проходит несколько томительных минут, а тишина все еще длится. Кто-то, вероятно, пропустил подпору или недостаточно подпилил ее. Все ждут — кого бригадир пошлет в затаившуюся темноту. Но бригадир направляется туда сам. Узенькая полоска света от лампочки, мечущаяся впереди него на дороге, исчезает вместе с ним в густой темноте, доносится только отзвук его удаляющихся шагов.
Колеблющий землю могучий грохот обвала загоняет посадчиков назад, в укрытие. Потом бегут к заваленной лаве. В штреке застают бригадира Калмена Зберчука — он стоит в нише, словно прирос к стене.
Возможно, что все это выглядело не так, как Шева рассказывала тогда Алику, а теперь дедушке. Но в ее представлении шахта с далеко уходящими штреками, со спускающимся горизонтом, с низкими лавами выглядела именно так, как описала сейчас. И закончила Шева коротко, точно сама только что выбралась из глубины обрушенной лавы:
— Вот!
Нехемья тяжело отдышался и не столько внучке, сколько самому себе сказал:
— Богатырь Самсон, надо полагать, на такое не согласился бы. Одно дело — расшатать столбы здания, стоящего на земле, и совсем другое дело — расшатать столбы, на которых держится земля, то есть кровля… Это же страшная гора камней. — И, нагнувшись к Шеве, сидевшей против него на кушетке, Нехемья весело подмигнул:
— Рассказываешь о шахте, как настоящая шахтерка.
— Будь я мальчишкой, пошла бы работать только на шахту и только посадчиком.
— Думаешь, что девушки не работали посадчиками? Во время войны, можно себе представить, на шахтах было женщин не меньше, чем мужчин. Там и теперь еще встречаются женщины, но уже на легких работах — машинисты на электровозах и, главным образом, у ленты на отборке породы, ну, где отделяют уголь от камней. Будучи там, я однажды тоже присел к ленте. Работа не трудная. Сидишь себе на низенькой скамеечке, вроде сапожничьей, с коротким веслом в руке, лента движется снизу, из шахты, вверх, в бункер, совсем как у вас тут в метро эскалатор. Сидишь и выбрасываешь породу. Вот и вся работа. Но что же? С непривычки кружится голова, тебе кажется, что лента стоит, а ты едешь, и в ушах стоит непрерывный гром от падающих камней.
Он подмигнул в сторону двери:
— Вообще странный народ шахтеры. Прожил я в гостях у твоего дяди больше двух недель. Наговорился там до отвала. А наслушался — не пересказать, и все про шахту. Чуть не сделали меня шахтером. Смотри, доченька, как бы этот реб Калмен сын Ошера не сделал твою маму шахтеркой. Они на это большие мастера, эти интинцы, ух и мастера!
— Дедушка! — Шева обхватила руками его шею. — Дедушка…
— Ну, ну, дедушка тебя слушает.
— Дедушка, — она крепко сомкнула глаза и так тихо, что сама едва слышала себя, прошептала: — Дедушка, как бы ты, например, поступил… Ну, представь, что было принято решение, а ты за него не голосовал, ну, ты отсутствовал, когда голосовали… Одним словом… Ну, понимаешь, дедушка…
— Понимаю, доченька, понимаю! — Нехемья на минуту задумался. — Представь, что со мной однажды такое произошло. Было это давным-давно, еще во времена царя Николки. Случилось, что как раз тогда, когда наш полк принимал присягу, меня не было в казарме. Ну и что? Я разве иначе служил, не был таким же солдатом, что и все, хотя особенно большим другом Николке, как ты сама понимаешь, я не был.
— Начинается… Ты уж совсем как Веньямин Захарьевич — чуть что, сразу же тебе пример из армейской жизни.
— Потому что в армии, доченька, всегда действует правило: один за всех, и все за одного.
Он провел рукой по ее волосам.
— А ты что хотела от меня услышать? Поступи, как понимаешь… Ты уже не ребенок. — И, опустив приподнятое плечо, Нехемья добавил: — Только знай, доченька, сердечко часто очень плохой советчик, оно может ой как сильно иногда подвести.
— Отец, ты все еще смотришь телевизор? — послышался из соседней комнаты голос Цивьи.
— Нет, мы тут болтаем с Шевой.
В комнату вошла нарядно одетая, подстриженная по-мальчишески Цивья.
— Где ты была весь вечер, Шева?
Шева увидела у матери на покрасневших мочках ушей новые бирюзовые клипсы и ответила с улыбкой:
— В Лужниках. На венском балете.
— С чего это вдруг?
— Совсем не вдруг, я уже давно собиралась пойти посмотреть…
Цивья прикрыла дверь.
— Ты знаешь, что приехал Калмен Ошерович? Очень красиво… Приехал гость из Инты, а вы тут оба прячетесь… Очень красиво…
— Во-первых, мама, Калмен Ошерович теперь прибыл не из Инты, а с Кавказа. Во-вторых, мы не прячемся, а в-третьих, мамочка… — она обняла мать, поцеловала и, подхватив под руку мать и дедушку, вошла с ними к гостю.
— Будьте знакомы! — обратилась Шева, еще стоя в дверях, к поднявшемуся навстречу Калмену. — Это моя мать Цивья Нехемьевна, а это мой дедушка, который хочет, чтобы его называли только так, как написано у него в паспорте, — Нехемья Эльевич.
Зберчук крепко пожал Шеве руку и, не выпуская ее руки из своей, произнес:
— Молодчина! Молодчина!
— За что бы это?
Он еще крепче сжал ее руку и снова повторил:
— Молодчина! Цивья Нехемьевна мне все рассказала.
Шева пожала плечами.
— Что мама могла вам такого рассказать про меня? Вот про вас… Я уже сегодня рассказала про вас… Да, дедушка?
— Да, доченька. Сын мой Шая тоже кое-что рассказал мне про вас, но я не знал, что вы и есть тот самый Зберчук. Что мне вам сказать, реб Калмен? Вы, конечно, заслужили величайшую благодарность нашу… В те времена, не дай им бог повториться, было большим риском проявлять человечность к таким, как мой Шая. Вы же ставили свою жизнь под удар.
— Я там был не единственный…
— Знаю. Знаю. И за это всем вам от нас большущая благодарность. Вспоминаю, с каким благоговением говорил мой Шая о вас, а мой Шая, да будет вам известно, знает толк в людях.
— Как и дедушка, — шаловливым тоном вставила Шева.
— Тебе таки не мешает знать, что твой дедушка разбирается в людях.
У Калмена нахмурились брови. Цивья приняла слова отца как одобрение ее выбора и покраснела.
— А как вы чувствуете себя теперь? — обратился Калмен к Шеве, выводя и себя и Цивью из замешательства.
— Нормально.
— Хорошенькое нормально… Если бы этот бандит, упаси бог, угодил на волосок выше, он попал бы ей финкой прямо в сердце.
— Их не надо учить, дедушка, орудовать финкой… Они свое дело знают… И вообще не о чем говорить. Как вы отдохнули на Кавказе? Там еще купаются?
— Есть и такие, что еще купаются. — Калмен обратился к Нехемье: — Ваша внучка не могла тогда в троллейбусе иначе поступить. Не могла и не должна была.
Разливая чай, Цивья вдруг вспомнила:
— Совсем забыла тебе сказать. Был сегодня Борис. Ему очень нужно видеть тебя. Просил, чтобы ты ему непременно сегодня позвонила.
— Хорошо! Я знаю — он хочет устроить меня у них на заводе. — Шева взглянула на часики. — Позвоню ему завтра. Надо было сказать Борису, что собираюсь к дедушке в колхоз.
— Ты разве еще не сказала ему об этом?
По тому, как Шева закусила нижнюю губу и опустила глаза, Цивья поняла, что дочь нарочно поехала в Лужники, чтобы Борис не застал ее дома. Цивья последнее время стала замечать, что с дочерью происходит что-то странное. Не зная, как завести с ней об этом разговор, мать все ждала подходящей минуты. Может, она дедушке доверила свои девичьи тайны? Цивье сейчас хотелось знать одно — с кем Шева была сегодня в Лужниках?
— Почему бы тебе не позвонить ему сегодня, раз он так просил? — настаивала Цивья.
— Куда я сейчас потащусь искать автомат? Завтра позвоню… Я же тебе сказала — он хочет, чтобы я поступила к ним на завод.
— Что это за завод? — спросил Зберчук.
— Механический. Но меня туда не тянет.
— А к чему, например, вас тянет?
— И сама еще не знаю. Пока решили, что я еду с дедушкой в колхоз.
— Если уж ехать, да к тому еще зимой, то почему не к нам в Инту? Знаете, что за красота у нас на севере зимой! Как раз теперь начинается там полярная ночь. Почти круглые сутки видите луну и звезды. А северное сияние! Красивее ничего нельзя себе представить. Вообразите: полнеба пронизано лучами всех и всяческих цветов — золотые, серебряные, красные, желтые, бронзовые, зеленые, — не описать, говорю вам… А как начнут эти лучи метаться по небу, носиться, переплетаться!.. Одним словом, красота такая, глаз не оторвать! А где вы найдете еще такие терриконики, как у нас? Вот ваш университет на Ленинских горах, ночью, когда он светится, смахивает малость на наши терриконики. Короче говоря, стоит посмотреть! Ну, а пронестись по заснеженной тундре на нартах! Бубенчики на запряженных собаках или оленях звенят, как, бывало когда-то, на почтовых. Эх, послушайтесь меня, тем более что дядя ваш мне тысячу раз наказывал, чтобы я не смел вернуться один… А если удастся, сказал он, привезти вас в гости обеих, будет совсем, совсем хорошо.
