Александр Русов - В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)

Андрей Аркадьевич смешался с устремившейся к выходу толпой. Его место заняла приземистая фигура Павла Игнатьевича Стружчука.

— Интересно, но фантастично. Готов спорить.

— С кем? — спросил Сергей Сергеевич, вопросительно взглянув на Инну.

— С вами, с вами, — не стал уточнять Павел Игнатьевич и направился к ряду красных откидных кресел, будучи уже уверен, что те двое пойдут за ним. — Кротоны никоим образом нельзя превратить в кетены. Это абсурд.

Сергей Сергеевич заговорил о неожиданных свойствах фосфорсодержащих кротонов, Инна при сем, что называется, присутствовала, а Павел Игнатьевич продолжал недоверчиво хмыкать, провоцируя Сергея Сергеевича на все новые доказательства, заставляя его сообщить не содержавшиеся в докладе Инны данные в пользу такого превращения. Наконец острый интерес Павла Игнатьевича к проблеме угас. Он сделал попытку подняться с кресла.

— Вы не убедили меня, но дали интересную информацию для размышления…

Лукаво сверкнув накатившей старческой слезой, Павел Игнатьевич удалился.

— Его обычный испытанный метод, — усмехнулся Триэс. — Раззадорить собеседника, вызвать на откровенность, выведать новые идеи. Не пройдет и года, как он напечатает об этом статью.

— Что тут смешного? — возмутилась Инна.

— Пускай. Будем считать, что заполучили еще одного пропагандиста кетеновой тематики.

К исходу дня Инна чувствовала себя до того измотанной, будто ее били палками. После вечерних выступлений час отводился на дискуссию по докладам. Необходимо было присутствовать, поскольку кто-то мог затронуть и ее тему. Однако намеченное ледовое побоище не состоялось. Итовки и ионговки, чьи ряды заметно поредели после обеда, без особого энтузиазма сошлись в коротком, чисто символическом поединке. Видно было, что судьба насекомых, грызунов, кошек, собак и обезьян в седьмом часу вечера беспокоит уже не так, как утром, — во всяком случае, куда меньше, чем предстоящая экскурсия к подножью Эльбруса, объявленная во второй половине дня доцентом Казбулатовым.

По другим докладам прений не было, так что Сергей Сергеевич закрыл второе вечернее заседание раньше намеченного часа, в результате чего 4 июля, в среду, рабочий день тех немногих делегатов конференции, у которых хватило терпения высидеть до конца, окончился в 18.25 по местному времени.

Хотя людей оставалось совсем мало, в зале скопилась духота, и Инне сделалось дурно: закружилась голова, кровь отхлынула от лица, волна дрожи пробежала по отяжелевшему вдруг телу. Будто в потоке невидимых смертоносных лучей, все сжалось и начало отмирать в ней. Схватившись за спинку кресла, чтобы не упасть, она почему-то подумала, что это Дина, жена Сергея Сергеевича, посылает ей свое проклятье. Неверной походкой она дошла до двери и только там, возле открытого окна фойе, понемногу начала приходить в себя.

ГЛАВА XI

Дина толкает стеклянную дверь столовой. Переступает порог. Вспыхивает на дневном свету ее яркое платье. Красочной и необыкновенной, словно впервые видит ее Гурий в единый краткий миг на зыбкой границе тени и света.

«Зазналась, — думает. — Едва здоровается. Возомнила себя образцом добродетели. Сколько же грехов приходится ей отпускать Сережке? Прохлаждается там сейчас с ее заместительницей. Шило на мыло променял, дурак. Даже имена похожи. Ну и дела! Валерка, балда, тоже четыре раза женился на одинаковых. Свихнулись мужики. Мучаются, страдают, платят алименты. Чего ради?»

Дина достает помаду, зеркальце, обкусывает губы, облизывает, заново красит, бросает помаду и зеркальце в сумку, щелкает замком, но Гурий не видит всего этого, не может видеть: ее уже нет за прозрачным стеклом входной двери.

Солнце скрывается. Гигантская туча, еще не покинувшая пределов Лунина, незримым грузом придавливает к земле все живое.

Далеко разносится дробный стук каблучков. Дина Константиновна идет по асфальтовой дорожке. «Томка, паршивка, — вспоминает она. — За целый месяц только одно письмо», — и ощущает вдруг прилив нежных чувств к дочери, к мужу, и уже готова простить навсегда его трудный характер и скучную, неинтересную жизнь в этом захолустье, частые приступы раздражения, мужнины причуды… Пусть только они долго живут вместе и умрут в один день…

Так думает Дина Константиновна, полагая, что высшее для нее счастье заключено в доме, в семье.

Но в мире устроено так, что человек полагает, а бог располагает. Недалеко от поворота дороги Дину Константиновну ожидает встреча, которой суждено всколыхнуть невнятные тревоги, поставить под сомнение очевидные истины, едва не перевернуть всю ее жизнь.

За сыном покойного академика, а именно его должна была встретить у поворота дороги Дина Константиновна, давно и прочно закрепилась репутация человека в высшей степени странного. Разговоры о том, что членом-корреспондентом он стал лишь благодаря отцовским связям и собственной изворотливости, сочетающейся с обычной у таких людей беспринципностью, со временем поутихли, поскольку Сергей Павлович много лет не принимал участия даже в тех минимально необходимых, жизненно важных учрежденческих играх, коих практически не удается избежать ни одному из занимающих столь высокое положение. Более того, с некоторых пор Скипетров-младший не признавал даже настольных игр. Любая игра, требующая партнеров, вызывала у него самое настоящее физическое отвращение. И хотя Сергею Павловичу едва перевалило за сорок пять, от дел он почти отошел, веселых компаний не посещал, держался особняком. Словно карабкался человек на крутую гору, но сорвался, повис на веревке, да так и остался висеть, никому не нужный. Впрочем, внешние знаки почтения ему продолжали оказывать. Ведь спящий в берлоге медведь мог проснуться в любую минуту — и тогда берегись тот, кто вовремя не оказался предусмотрительным и осторожным. Поэтому каждый играющий в большие институтские игры или собирающийся играть в них постоянно держал Сергея Павловича в поле своего неусыпного внимания.

Институтские старожилы находили, что внешне Скипетров-младший походил на своего отца. Подобное сходство и еще живая память о деяниях академика повергали их в суеверный трепет и благоговейный страх, а у кого-то перехватывало дыхание при одном только упоминании о той горе, куда поднялся этот в общем-то довольно еще молодой человек.

Он был членом всех ученых советов, комиссий, его именем прикрывались как надежным щитом, от его имени объявляли войну, карали и миловали. С ним непременно советовались, его слова имели силу закона. Его молчание так или иначе истолковывалось. Одного его взгляда оказывалось достаточно, чтобы институтская жизнь сложилась не совсем так, направилась не совсем по тому пути, каким бы пошла, посмотри он чуть иначе. Впрочем, о необыкновенных свойствах взгляда Сергея Павловича уже говорилось.

По существу, он влиял на любое более или менее серьезное решение руководства, зачастую сам о том не подозревая. Так, затеянная Правой лабораторией кампания по проверке токсических свойств кетенов в значительной мере стимулировалась мимолетным замечанием Сергея Павловича о загрязненности химическими отходами институтской территории. С другой стороны, заместитель директора Владимир Васильевич Крупнов не мог не принять к исполнению просьбу Вигена Германовича Кирикиаса о переводе в его отдел специалиста-химика, поскольку имел достоверные сведения о высказанном членом-корреспондентом пожелании — чтобы отдел информации давал специалистам более грамотные в научном отношении переводы. И не случайно Игорь Леонидович Сирота остановился в своем выборе именно на Левой, а не на какой-то другой лаборатории, ибо в определенном смысле это был дружественный жест в сторону Правой лаборатории, ратующей за всемерное очищение и защиту окружающей среды. Словом, и без того сложная институтская жизнь, помимо намерений самого Сергея Павловича, усложнялась им до такой степени, что остается лишь диву даваться, какими поистине выдающимися способностями должно было обладать руководство, чтобы не посадить на мель вверенное ему судно.

Дину Константиновну следовало считать редким, если не единственным, исключением из общего правила. Она словно не замечала демонической силы Сергея Павловича. Он не казался ей ни страшным, ни даже грозным. Напротив, Дина воспринимала его как человека милого, душевного, отзывчивого. Однажды прошлым летом они случайно встретились в институтском парке, разговорились, и когда Сергей Павлович узнал, что ее дочь собирается поступать в химико-технологический институт, то сам вызвался помочь, тогда как просить его об этом она бы, конечно, не стала. Помнится, он куда-то звонил, с кем-то договаривался, но Дина до сих пор пребывала в полной неизвестности относительно того, поступила ли Томка благодаря собственным способностям или лишь с помощью этого доброго человека.