Владимир Шмерлинг - Дети Ивана Соколова
Я нарисовал ей дом в саду.
Трудно мне было с Олей. Бывало, возишься с ней, мальчишки на меня косятся, да и взрослые говорили, что при мне Оля капризничает.
А как-то я несколько дней не был в корпусе у девочек. Капитолина Ивановна меня встретила и сказала:
— Не стесняйся быть ласковым с Олей.
Теперь, вспоминая об этом, мне хочется сказать, что не только я любил Олю, но и другие наши мальчишки любили девочек. Ведь все они были нам сестренки! Но в этом ни один другому тогда не признался бы.
После того как в августе 1945 года позывные возвестили о победе наших войск над фашистской Японией, мы стали ждать наших отцов и с другой стороны.
Мы были уверены, что именно на Дальнем Востоке задержались наши отцы: надо только вооружиться терпением и по-прежнему ждать.
Много прошло времени, пока мы наконец увидели и у нас в городке медаль «За победу над Японией». К нашему школьному товарищу Рафе Козодону вернулся отец.
Мы с Сережей подошли к нему, когда он стоял у дома. Сережа внимательно разглядывал розовые, синие, зеленые полосочки на груди Рафиного отца.
А когда мы вернулись в свою спальню, Сережа плюхнулся на койку, уткнувшись лицом в подушку. Он лежал так несколько минут, а потом вскочил и схватил меня за руку:
— Почему это за нами не едут отцы? Ведь был же и у меня какой-нибудь папа, и мама, должно быть, была. Хоть бы кто-нибудь из них приехал!
Что я мог ответить Сереже?
Сережа выбежал из спальни. Во дворе он нашел пустую бутылку, поставил ее на бочку и метким ударом камня разбил.
У нас в детдоме все мальчишки любили швырять камни. Один только Слава не кидал камней. Он был среди нас самым аккуратным и вежливым; его рубашки словно не пачкались и не мялись, на его ботинки боялась садиться пыль. Он хорошо учился и двоечников называл «тюфяками». Говорил он медленно, не спеша; любил, чтобы его слушали. Он постоянно подчеркивал, что видел всякие виды в жизни, и смотрел на всех нас несколько свысока.
Особенно часто Слава навещал палатку, в которой неразговорчивый дяденька в темных очках принимал пузырьки, бутылки, тазы без дна, исписанные тетрадки и даже лошадиные хвосты. Слава любил ходить по рынку. Однажды он взял с собой Сережу и угостил его сладким донским каймаком.
И вот, когда мы играли в доме Степана Разина, Слава сказал нам насмешливо:
— Эх вы, голытьба!
Себя он, по-видимому, счел атаманом.
— Некоторые из вас нюни распускают, чего-то ждут, на почту надеются. Все это пустяки и ерунда.
Никогда раньше Слава так не говорил.
— Никто нас не ищет. Да и вообще, кому это может прийти в голову искать нас в такой дыре. Мы сами должны искать, а для этого прежде всего нам нужны деньги.
— Правильно! — подхватили мы.
— Мы должны дать объявление во всех газетах, объявить по радио, что Гена Соколов ищет отца, Ивана Соколова…
Слава посмотрел мне в глаза. У меня сильно забилось сердце.
Как это раньше мы до этого не додумались!
— А твой портрет мы должны повесить в окнах многих фотографий и в Москве, и в Ростове, и в Сталинграде. Не может быть, чтобы среди тысячи прохожих не нашелся хотя бы один человек, который знал тебя раньше, — сказал Слава, не спуская глаз с Сережи.
А тот едва стоял. Ему не терпелось как можно скорей сфотографироваться.
Через несколько дней на кладбище мы сняли железную ограду, окружавшую заброшенную могилу, и сдали ее утильщику.
Ваня Петров под руководством Славы в районе городской мельницы срезал хвост у лошади.
Один из нас уже знал, что ему не надо искать отца. Это был Андрей Давыдов. Детский дом еще осенью 1945 года получил письмо из части, где воевал его отец. Командование сообщало, что отец Андрея погиб смертью храбрых во время штурма Берлина.
А еще через несколько месяцев Капитолина Ивановна собрала нас всех в зале. Мы почтили память отца Андрея. Командование прислало сыну орден отца — орден Отечественной войны 1-й степени.
Этот орден лежал в несгораемом шкафу в кабинете нашего директора.
Андрей перестал ходить на ходулях, и теперь уже никто не подтрунивал над ним.
…Новый, 1947 год мы встретили костюмированным балом.
Под звуки детского духового оркестра плясали друг с другом рогатые чудовища и бабочки с марлевыми крылышками.
Андрюша играл в оркестре.
Ваня Петров бил в барабан.
Только Слава со скучающим видом, прислонившись к стене, стоял в стороне.
Вот к нему подскочил заяц и поднял лапки.
— Эх ты, косой! — произнес Слава и отвернулся от зайца.
Мне даже показалось, что больше всего он смотрит не на танцующих, а на электрические лампочки, которые в этот вечер светили особенно ярко.
Бывало, на некоторых улицах темно, а у нас — всегда яркий свет.
Когда после бала я лег спать, Слава и Сережа еще не пришли. А потом я увидел, как тихо, на цыпочках, боясь потревожить спящих, они вошли в спальню.
Сережа держал в руках несколько лампочек. Он заметил, что я не сплю, подошел ко мне и шепотом поведал очередную тайну.
Эти лампочки они вывернули, когда кончился маскарад, а вместо них ввернули другие, перегоревшие. Вывернутые лампочки Слава передаст одному дяденьке на рынке. Этот дяденька хорошо за них заплатит. Скоро мы наберем денег и объявим о себе во всех газетах и по радио.
Я, конечно, понимал, что не так уж хорошо вывертывать лампочки в своем доме и нести их на рынок какому-то дяденьке. Но, признаюсь, я думал — раз за это взялся Слава, наши объявления о розыске родных появятся и в районной газете и в «Сталинградской правде». А может быть, даже по радио передадут на весь Советский Союз…
Только начали тяжелеть веки, как сквозь сон увидел я няню Дусю с кочергой в руке.
Она подошла к Славиной кровати.
— Ах ты, дрянь, улегся, как ангел! — произнесла она «шепотом» на всю спальню.
— С Новым годом, бабуня! — ответил ей Слава.
— Говори, куда лампочки дел? — строго спросила
няня.
— А ты залезь на пожарную каланчу и посмотри. Прошу не мешать спать детям! — отрезал Слава.
Няня Дуся подняла кочергу:
— Выкладывай лампочки.
— Попробуй вдарь только!
Няня Дуся ухватила рукой Славино одеяло. Слава поднялся и не спеша извлек лампочки. Няня Дуся завернула их в фартук, собралась уходить, но вдруг передумала и сказала:
— Знаю я, чем ты дышишь. Так только жулики и проходимцы поступают.
— Хватит, хватит панихиду читать! — попытался прервать ее Слава.
Но няню Дусю уже трудно было остановить.
— Кочергой этой подучить тебя уму-разуму. А заявление в детсовет я напишу, хоть и царапаю пером, как курица лапой, — сказала няня Дуся. — Надо жить честь по чести!
И с этими словами она вышла из спальни.
Глава двадцать восьмая
МАНЕКЕН
Учились у нас в школе две сестры: одна — со мной, другая — на класс старше.
Переменки они всегда проводили вместе. Обе они были высокие, худые и носили очки в позолоченной оправе. Их называли цаплями.
Жили они в собственном домике, окруженном палисадником. Зимой в их доме не замерзали окна, так как между ставнями стояли граненые стаканы, в которых была налита жидкость желтоватого цвета.
Мать этих девочек часто приходила к нам в школу: то завтрак дочкам принесет, то калоши.
Многие в городе называли ее с особым почтением- Евгенией Петровной. Она была портнихой.
«Мадам портниха», как узнал Слава, была недовольна, что детдомовцы стали ходить в ту же школу, где учились ее дочери. Она хлопотала, чтобы для нас устроили специальные классы, даже подписи родителей хотела собрать, но ничего у нее не вышло; пристыдили ее за это, вот она и злится.
Нашего учителя Захара Трофимовича срочно вызвали в Москву — получать новый протез правой руки. Его заменяли другие учителя, и Галина Ивановна тоже приходила заниматься с нами.
Прозвенел звонок, а мы одни в классе. Было шумно. Вдруг приоткрылась дверь, и мы увидели Евгению Петровну. Пока она раздумывала, входить ей или не входить, мы дружно встали.
Она вошла, окинула нас всех взглядом и сказала: — Садитесь.
В это время прямо к ней навстречу выехал верхом на палке Ваня Петров.
Недаром Светлана Викторовна называла его «невозможным». Действительно, невозможно было не рассмеяться, когда Ваня начинал смешить. Его выставляли за дверь, а он и там смеялся. Часто Ваня смеялся без всякой причины, просто потому, что он хорошо выспался, вкусно поел или увидел нахохлившегося воробышка на телеграфном проводе.
Он так и ждал, что в ответ Евгения Петровна, так же как и другие взрослые, улыбнется и дружный смех всего класса вознаградит его за выдумку.
Но портниха вовсе не собиралась смеяться. Она никак не могла подыскать подходящие слова, чтобы выразить свое негодование.
Никогда еще Ваня не терпел такого полного поражения. Он растерянно смотрел на Евгению Петровну.
Евгения Петровна несколько раз прошлась по классу.
— Вот как вы себя ведете! — процедила она и зло посмотрела на Ваню.
