Евгений Воробьев - Незабудка
Как она и рассчитывала, подполковник оставил ее в покое.
Но сама Незабудка еще долго помнила эту историю, потому что испытывала хроническое чувство неловкости, даже стыда.
В сущности, она поступила безнравственно. И не сейчас, а тогда, прошлой осенью. Как назвать ее теперешнее поведение? Кажется, это называют шантажом... Уж если ей привелось случайно узнать о лживом донесении, она обязана была тогда же сообщить: ефрейтор Аверин погиб от разрыва гранаты, когда глушил рыбу для подполковницкой ухи.
Но в драке с нечестным противником камень за пазухой — тоже подходящее холодное оружие, оно понадобилось для самозащиты.
3
Незабудка рассказала парню в тужурке о своих нынешних злоключениях. Он посоветовал поискать удачи в Бобруйске, город покалечен меньше Гомеля. Парень поманил Незабудку к краю тротуара и перешел на шепот: он слышал, что туда переведут какие-то тыловые службы фронта, в казармах, где перед войной стояли танкисты, ведут сверхсрочный ремонт, одной масляной краски извели сорок бочек.
И она решила вернуться в Бобруйск, мимо которого бездумно проехала вчера.
Вокзал в Бобруйске встретил ее такой же суматошной толкотней и тем же букетом запахов.
Чтобы попасть в город, надо сойти на станции Березина, а станция Бобруйск — для товарных поездов.
Поезд пришел перед полуночью, и она, в ожидании утра, пристроилась на вокзальной скамейке. На вокзале коротали ночь и местные жители; диктор по вокзальному радио советовал ночью, тем более в одиночку, в город не идти.
Оказалось, рядом с вокзалом в пакгаузе товарного двора, за железной перегородкой, принимают на хранение ручную кладь; про это в Бобруйске ко времени вспомнили. Она сдала свои вещмешки и отправилась в город налегке. А багаж, чтобы не мыкаться, не толкаться с ним у кассы, можно забрать уже с билетом на руках.
Утром на площади у вокзала пассажиры осаждали одного-единственного извозчика. И фаэтон дряхлый, и возница старик, и лошадь престарелая, и сбруя из обрывков ремней и веревок. Незабудка к фаэтону и близко не подошла, ей такой транспорт не по карману. Как-то встретит ее город?
Утром в поисках крыши она обошла ближнюю окраину. Немощеная улица густо заросла травой. По улице так редко ездили, что колея едва угадывалась. А тротуар — вытоптанная в траве песчаная дорожка.
Посередине улицы спокойно и домовито разлеглись козы. Они блеяли на разные голоса — кто дискантом, а кто басом. И почему-то их кличут немецкими именами: Марта, Луиза, Берта.
«Всегда коз так называли или окрестили после оккупации? — мельком подумала Незабудка. — И как этим козам удалось выжить?»
Сколько доставал глаз, все дома на улице целы, но тем чаще, поднявшись на крыльцо, постучав в дверь и изложив свою просьбу, она слышала отказ — ни комнаты, ни угла.
Несколько домохозяев участливо посоветовали обратиться в жилищный отдел горсовета....
Вот не думала Незабудка, что такую роль в ее жизни после войны будет играть «жилая площадь», или, как здесь говорят, «жыллева плошча».
Завгоржилотделом посмотрел на нее так, словно она в чем-то перед ним провинилась и пыталась скрыть вину. Ему стоило взглянуть на ее фигуру, чтобы уличить, вывести на чистую воду. Не предложил даже сесть!
Она пожалела, что на гимнастерке у нее нет нашивок за ранения, нет наград. Увидел бы, что просит его не замухрышка какая-то, а заслуженная фронтовичка, возможно, переменил бы отношение. Но надевать парадную гимнастерку, когда ремень распущен до последней дырочки, она стеснялась.
«До чего отчетливо все написано на лице этого зава! — Незабудку обидело отношение к ней. — Некоторым природа помогает скрывать ограниченность, они даже выглядят умниками. А этого насквозь видно, казенная душа. Отказал мне с удовольствием...»
Незабудка протянула красноармейскую книжку, по зав не заглянул туда, а снова оглядел ее фигуру, и во взгляде этом можно было прочесть: «Как же это ты, гражданочка?.. Кто воюет, а кто подолом крутит...»
— В военкомате покажете. А что вас, собственно, связывает с Бобруйском — родственники или случайные знакомые?
Такого вопроса Незабудка не ожидала и не сразу нашлась, что ответить.
— А где мне теперь жить? В немецком доте, который не успели взорвать? Вернуться на передний край? Найти блиндаж в пять накатов?
— У меня для вас землянки и под одним накатом нету... И все почему-то прутся сюда, в Бобруйск...
— Разве я не вольна жить, где хочется?
— Ну и живите, где вам хочется. Но я не могу потакать всем проезжим. Тем более вам требуется, — он снова неторопливо оглядел посетительницу с головы до ног, — площадь на двоих. А документов семейных, какие полагаются, у вас нет.
«Бессердечный истукан», — выругалась Незабудка про себя. Она с трудом удержалась, чтобы не наговорить дерзостей, с трудом удержалась от слез. Да такого толстокожего и не промочишь слезами.
Обратная дорога до станции показалась длиннее, чем была утром, когда шагала в город. Потому ли, что устала, или потому, что злилась на грубияна по жилищным делам?
Мысленно она уже прощалась с Бобруйском. Хорошо, что на всякий случай попросила выписать воинский литер до самого Соликамска, поедет к деду на Урал. За деда она могла бы поручиться — он не посмотрит косо на ребеночка. А бабка станет коситься на «суразенка», так в их местах, на сибирский манер, называют ребенка, прижитого без мужа... Если бы дед жил дома, он бы ей помогал, как мог. На бабку она не рассчитывала, у нее зимой снега не допросишься. А вообще-то, конечно, легче жить там, куда война не добралась, где ничего не разрушено, откуда уже уехали эвакуированные, если они там жили, где ни одна крыша не сорвана взрывной волной, ни одно стекло не разбито осколком, пулей, где даже бумажные полоски не наклеивали на окна и затемнения не знали. Впрочем, их Усть-Боровое и в мирное время «затемнялось» — три фонаря горели на всю окрестность...
Незабудка стала в очередь к билетной кассе, длинный выстроился хвост. Судя по всему, придется простоять полдня. Настроение у Незабудки препаршивое, и симпатичная женщина, стоявшая перед ней, несколько раз озабоченно посмотрела на ее расстроенное лицо, в котором было и что-то очень женственное, и мальчишеское, затем спросила: что за беда случилась?
Незабудка рассказала о неудаче в Гомеле и Бобруйске. Хотела устроиться поближе к тем местам, где довоевывает муж, чтобы поскорее встретиться. На Урал же едет только потому, что деваться некуда.
Симпатичная женщина сказала, что она тоже из армейских; впрочем, это было заметно по тому, как она подтянуто держалась. На ней кирзовые сапоги, юбка цвета хаки, но шелковая кофточка с широкими рукавами и берет трофейного происхождения.
Выслушав про бессердечного истукана, она сказала:
— Безуважливый, невнимательный человек. А ты, дочка, без разведки в атаку бросилась. Надо было тебе к самому ППШ на прием пробиться.
Речь шла о председателе горсовета. С начала войны к нему приклеилось партизанское прозвище Товарищ Ш., а в городе его называли ППШ, что в житейском обиходе как будто означало Петр Петрович Шапошников, а может статься, его крестным был попросту наш автомат.
В очереди объявили, что касса закрывается, продавать билеты на брянский поезд будут после шести вечера. Началась перекличка. Парень в рыжем зипуне и сам рыжий обходил очередь с чернильным карандашом. Каждый слюнявил левую ладонь, и рыжий парень рисовал на ней цифры.
Симпатичная женщина посоветовала Незабудке, когда их перенумеровали, еще раз сходить в город,найти горсовет и, если удастся, поговорить с ППШ. Об очереди пусть не тревожится — она не отойдет от кассы, будет стоять как вкопанная, ей не впервой — на зенитной батарее она дневалила и дольше.
«Чем болтаться без толку в зале ожидания, — подумала Незабудка, — пойду в город. Чем я, собственно, рискую? Только тем, что выслушаю еще один отказ»
4
Старый особняк на улице Карла Маркса, при оккупантах здесь помещалась городская управа. А сейчас обосновался горсовет, это рядом с базаром.
Незабудка сидела в приемной председателя горсовета и озабоченно думала — как бы не пропустить очередь за билетом. Вернется на вокзал, а симпатичной женщины в кирзовых сапогах и в берете уже и след простыл?
Она сжала в кулак левую руку, на ладони цифра «93». Не хотелось, чтобы председатель увидел чернильный номер.
— Сядь, нехай полы не висят, — ППШ подвинул ей стул.
ППШ оказался человеком внимательным и дружелюбным. Ей не пришлось долго рассказывать о себе. Он перелистал красноармейскую книжку и вложенные в нее справки о ранениях, выписки, наградные удостоверения.
— Считать мужем и женой, — прочел ППШ в полковом приказе и понимающе поглядел на посетительницу. — Ну, а раз вы замужняя, то и помочь вам следует не только как демобилизованной, но и как жене военнослужащего, находящегося на фронте.
