Георгий Черчесов - Прикосновение
— И мне далеко от земли никак нельзя, — послышался с веранды голос Урузмага. — Я должен ее запах чувствовать и во сне.
— Врешь ты, — сурово прервал его хозяин комнат. — Те, кто к земле хотят поближе, в город не устремляются. — Он сощурил глаза: — И еще я слышал, как ты уговаривал горбатого поменять свои комнаты на нижние…
— Это чтоб поближе к Руслану быть, — оправдывался Урузмаг. — Вместе лучше, чем порознь.
— Завтра все бумажки оформляй, — приказал ему хозяин. — Не хочу больше дни здесь проводить попусту. — Он оглянулся на Руслана, кивнул на вещи на полу: — Посмотри, если что надо — оставь себе…
— Нам ничего не надо, — отрезал Урузмаг, и его добродушия как не бывало: — Не нищие. Кое-что у нас есть. А чего нет — приобретем. И мы дорогу на базар знаем.
Хозяин вытянулся, упер руки в бока, изучающе окинул взглядом дядю, произнес, чеканя слова:
— Спекулянтов хочешь обогащать? Советую пореже бывать на базаре. Мы и спекулянтов, и тех, кто у них покупает, в одну каталажку сгребаем… Попадешься мне — не взыщи.
— Не попадусь! — засмеялся Урузмаг. — Ты завтра будешь далеко от города…
Хозяин дома аж вздрогнул от такой наглости, рука его непроизвольно потянулась к кобуре. Дядя забеспокоился, съежился. Но тот вовремя спохватился, в сердцах рубанул воздух рукой:
— Завтра же чтоб все оформил. Не сделаешь за день — катись! Раздумаю тебе продавать. Понял? Я бы и сейчас отказал, да слово тебе дал и мальчонку жаль: вон как ему здесь понравилось. — И уже с порога обернулся к Руслану: — Здесь у каждого свое заведение, без которого не обойтись. То, что ближе к обрыву, будет твоим. Как новое станешь копать — бери вправо. Вправо, слышишь? Влево — провалишься. Да к реке близко не ставь кабину: не разрешается — антисанитария! — он кивнул на кучу барахла: — А это на помойку, выбрось. С чем в город приехал — с тем и уеду!
Дядя молчал до тех пор, пока не затих скрип лесенки и не заглохли шаги кованых сапог где-то в глубине первого этажа.
— Попадись в руки такого — худо будет, — вздохнул дядя. — Его из милиции в пожарные определили, а ему скучно. — И, подсев к барахлу, он начал перебирать вещи одну за другой, раскладывая их на две кучи…
…И началась жизнь Руслана в городе. С месяц они устраивались. Потом Урузмаг поехал за семьей, строго-настрого предупредив племянника, чтобы он ни под каким предлогом не покидал дома. Он звал и его с собой в аул, но Руслан наотрез отказался от поездки.
Руслан лежал в комнате или сидел на подоконнике. Иногда на веранде слышались шаги. Он уже угадывал, кому они принадлежали. В однокомнатной квартире жили три подружки — работницы швейной фабрики. Каждой из них было лет за пятьдесят, но семьей ни одна из них не обзавелась. Двое — Клава и Вера — были казачки из Архонской. К ним часто наведывались родственники. Все свои выходные дни они проводили в станице. Приезжали с полными кошелками, и тогда примус весело шипел на веранде, разносился запах яичницы на сале. Они и Руслана пытались угощать. Но он отказывался. Они часто заглядывали к нему. Подозревая, что он голодает, они для переговоров с ним выталкивали подружку — Асият. Она стучалась в дверь и спрашивала по-осетински, не хочет ли он есть, и, когда Руслан отнекивался, огорченно вздыхала.
Жили они коммуной, в складчину. Львиная доля их зарплаты уходила горбуну за квартиру. Но они не унывали, ожидая скорого переселения в общежитие, стены которого были возведены, и работы оставалось на полгода. Узнав от горбуна, что Руслан племянник Урузмага и квартира, которую он занимал, куплена за большую сумму, подружки перестали надоедать, решив, что деньги у него водятся и он не живет впроголодь. Руслану было приятно слышать их смех, который вечерами то и дело разносился из их комнатушки по всему дому. Слыша его, он невольно вспоминал комбинат, барак, девушек и ребят… Как к казачкам попала Асият, для него было загадкой, но относились они к ней, как к близкой и любимой подруге, и приезжавшие из Архонской гости тоже все ее знали и обращались к ней, как к своей… К Асият из родственников никто не наведывался, и она сама ни разу не уезжала в горы Дигории, откуда она была родом, судя по говору. Здесь была какая-то тайна. Асият часто грустила, и это еще больше утверждало Руслана в его догадке.
В двухкомнатной квартире жил горбун — владелец второго этажа. В отличие от многих горбунов он был большого роста, не стеснялся своего уродства, утверждая, что до тридцати лет у него не было горба, а вырос он у него из-за болезни с замысловатым названием. Вырос за полгода, и вот теперь не избавиться от него до самой смерти. И еще он рассказал, что жена стала стыдиться мужа, и он выгнал ее, а вернее сказать, поехали они к ее родным и он там ее оставил, сказав, чтоб она не возвращалась домой до тех пор, пока не перестанет морщиться при виде мужа. Жена, видимо, до сих пор не могла перебороть себя. И понять ее было нетрудно, потому что горбатый великан со свирепыми и наглыми глазами производил тяжкое впечатление.
На второй день после вселения в новый дом Руслан был разбужен криком. Из-за стены доносились три голоса. Кто-то требовал немедленной платы за жилье. Он кричал, что мог бы продать комнату, но не продает из жалости к своим жильцам. Но они обнаглели и не платят пятый месяц. Женщина с нежным голоском оправдывалась, обещая заплатить, как только муж получит деньги. И говорила, что сама скоро начнет работать на швейной фабрике. Асият, Вера и Клава обещают устроить ее, она уже бывает в цехе, все ее там знают, но пока нет места. Но будет же оно когда-нибудь!
— Мне не надо когда-нибудь, — ревел домовладелец. — Мне платите сейчас, а не то выметайтесь из дома! Комната пустовать не будет! Многие ищут жилье!
— Да нет у нас денег! — уверяла женщина.
— Нет? — кричал он. — А мужу покупать сапожки с застежками можешь?!
— Ну, купила, чего ж тут теперь? — раздался мужской голос. — Сказали — оплатим, значит, оплатим… — Хотя он старался говорить жестко, по тону слышно было, что растерян. В ответ на очередной взрыв ругательств горбуна он вдруг просительно залепетал: — Ну, брось ты, Петр. Видишь же, нет грошей, чего еще?
В ответ громко хлопнула дверь.
Через несколько минут в дверь Руслана постучались. Невысокая молодая женщина вошла, с любопытством поглядела на него, весело спросила:
— Вы все слышали?
Руслан не стал отнекиваться.
— Вы это еще не раз услышите, — предупредила она, и ему показалось, что женщина даже подморгнула, чего вроде бы никак нельзя было ожидать от замужней женщины. Да и женой-то ее трудно было представить, такой она была юной и хрупкой. И все ее действия шли, это чувствовалось, от ее жизнерадостности и чистоты. И просьбу свою она высказала так, будто уверена была, что в этом ничего нет особенного — взять и попросить взаймы у человека незнакомого, которого видишь впервые. — Выручайте, — сказала она: — Я своему Геннадию такие краги отхватила! Теперь он как дипломат!
Он невольно глянул на ее платьице. Было оно аккуратное, как и все на ней, но отвороты выдавали солидный возраст одежды. Она поймала его взгляд и съежилась, но тут же выпрямилась и махнула рукой:
— Я скоро начну работать и принаряжусь. А сейчас и это сойдет. Так даете вы мне взаймы до получки? — И заулыбалась: — На хлеб и на крупу. Мне мать маслица прислала, теперь на недельку хватит…
Он вытащил все, что у него осталось. Она взяла деньги, пересчитала их, разделила поровну и заявила:
— Это вам хватит до Гениной получки… — и ушла.
Она не работала, но каждое утро, проводив мужа, вместе с подружками из соседней комнаты отправлялась на фабрику. Спускались женщины по лестнице шумно и в ответ на крик горбуна: «Потише!» — заразительно смеялись.
Считая себя инвалидом, горбун никуда не спешил, ибо нигде не работал, а существовал на плату жильцов. Готовить ему еду приходила женщина из соседнего дома. Она же ему и стирала. Время свое горбун проводил во дворе дома, у курятника, возле которого всегда копошилось с десяток кур. Пока женщина готовила ему обед, урод вертелся на веранде, глухо рассуждал о скачущих ценах на базаре, переменчивой погоде. Бабка молча стряпала, Руслан подозревал, что она ни слова не слышала из того, что бубнил горбун.
Руслан любил время после пяти часов, когда возвращались подружки и жена Гены, Женя. Он долго не знал, как звать ее, потому что, обращаясь к ней, женщины называли молодухой, а муж милахой. Как только она появлялась дома, казалось, что все вокруг молодело, веселилось. Поднимался с кровати отдыхавший после работы Гена и выходил на веранду. Он поразил Руслана своей красотой. Понятно, как влюбилась в него Женя. Был он молчалив; Руслана не покидало ощущение, что этот парень себе на уме. Он не вмешивался ни в какие разговоры, точно перепоручив все своей милахе, которая спорила с горбуном, вела расчеты и беспокоилась о еде… Казалось, что будущее их целиком зависит от нее, от ее расторопности и хозяйственности. А что она нигде не пропадет, можно было судить по ее жизнерадостности и энергии. Она бегала по соседям, возилась у примуса, а он скучал, глядя в окно, и молча ждал, когда она позовет есть. Он любил демонстрировать краги. Жесткие голенища с застежкой на икрах плотно облегали его стройные ноги. И ему нравилось стоять, облокотившись на оконную раму, и молча поводить глазами. Будто он случайно вошел в этот дом и ждет момента, когда можно будет покинуть эту жалкую веранду и копошащихся на ней людей… Во двор въехала бедарка, и Урузмаг звучно позвал племянника, Руслан выскочил из комнаты. Фаризат несмело протянула ему трехлетнего Измаила. Тот сонно обхватил его ручонками за шею, и так это было необычно отвыкшему от таких нежностей Руслану, что он весело захохотал. И тут он заметил, как горбун, стоявший возле курятника, и Гена, находившийся на своем посту у окна, переглянулись так, будто увидели перед собой нечто из ряда вон выходящее. Руслана передернуло, он не хотел замечать их, но глаза невольно следили за ними; с удивлением, с гримасой осуждения наблюдали Гена и горбун за тем, как сгружался с бедарки скарб Урузмага, и все время, пока они носили вещи в комнаты, Гена и горбун кисло усмехались. Они едва сдержали смех, когда с бедарки извлекли люльку и вытаскивали почерневший от времени самодельный ткацкий станок, чесалку, треножный стол… Но особое веселье вызвал у них огромный чугунный котел, который Гагаевы с трудом опустили на землю. И Руслану стало не по себе, когда он увидел на дне арбы многопудовые жернова, что устанавливаются на водяных мельницах. Он не хотел было выгружать их, но Урузмаг хмуро и непреклонно возразил:
