Виктор Шкловский - Энергия заблуждения. Книга о сюжете
Кутузов первоначально дан за пределом оценок своего времени, потом показан осмысливающим свой характер. О многих можно сказать так же, как о Кутузове, что Кутузов романа более историчен, чем Кутузов донесений того времени.
Андрей Болконский, он же Андрей Волконский, должен был поехать в армию, кажется, первоначально в Бессарабию. Отец дал письмо к Кутузову. Они друзья.
Юноша приехал к историческому лицу. Болконский смущен. На балу историческое лицо, генерал, которому почти поставлен памятник, уже сам на три четверти бронзовый, подвязывал бальный туфель молдаванке.
Но мы движемся дальше.
Кутузов на Бородинском поле не отдает приказов во время боя, и он не мог этого сделать. Ни телефона, ни телеграфа не было. Посылать верхового адъютанта было затруднено, по верховым стреляли, он мог не доехать.
Время идет, напрягается историческое, не романное, время.
Расходятся полки, звучат имена, которые потом станут историческими.
Андрей Болконский снова встречается с Кутузовым. Но теперь у них другой автор. Это тоже Толстой, но Толстой другого времени своей художественной работы.
Кутузова встречают с иконами, с надеждами. Квартировать он будет в доме священника и его жены, красивой женщины; Кутузов дарит ей несколько золотых, разговаривает с ней.
Толстой пишет, что Кутузов вышел через полчаса.
Происходит как будто какой-то бытовой армейский роман. Вне значения времени и действующих лиц. Время Бородина, художественное время, это не время по часам.
Это время по значению.
Этот странный роман Кутузова поставлен здесь потому, что в подобных чертах Кутузова упрекали все, и даже Толстой в тексте «Войны и мира». Но в то же время эта странная обыденность не унижает, а возвышает Кутузова. Он находится в обычном своем состоянии, может быть, несколько подчеркнутом в момент великого военного напряжения.
Сцена в избе священника подчеркивает разницу между Кутузовым и сусальной торжественностью Наполеона – он велел вывесить портрет своего сына перед боем, – этой по-своему очаровательной подробностью жизни другого лагеря.
Наполеон нарисован с некоторой карикатурной догматичностью.
Французы уже могут видеть церковь, рядом с которой живет эта попадья.
Но Кутузов не волнуется. Читает французский роман. Потом проводит время с женщиной.
Женщины, с которыми встречаются в Бородине, и отношения мужчины и женщины – и отношения мужчин и женщин на балу – в искусстве – разные, у них разное время.
При встрече на балу Болконский видит человека, обремененного огромной ответственностью, занятого пустяками, что слабо оправдано тем, что дело идет на балу, а не на линии боя.
Кутузов выключает на время Наполеона, с которым он воюет, а не сражается.
Он как бы пренебрегает им.
Это тот Кутузов, который в сцене отступления, сражаясь с турками, только что притворился, что он разбит; стоял за рекой, не чинил укреплений, давал солдатам в лагере свободно представляться праздными. При переходе турецкого паши на берег Кутузова Кутузов сразу дает сражение и, не заканчивая его, переправляется на другой берег. Захватывает лагерь, берет пушки.
Потом, освобождая себя от забот, почти не имея на это права, заключает мир с Турцией.
Он знает, что скоро будет война с Францией.
Знает будущее.
Историчен Кутузов, но историчен и роман Толстого, владеющий временем.
Кутузов учитывает зиму, хочет дотянуть хотя бы до осени, а пока на Тульском заводе, который находится почти рядом с имением Толстого, приказывает укоротить ружейные дула, заказывает зимние подковы, пики и вызывает себе с Дона молодых, еще не натренированных казаков.
Он герой не поля битвы, а поля войны.
Он готовит бегство отступающего Наполеона: обставляет охраной легкой кавалерии трубу, по которой должны потечь отступающие французы.
Труба оказалась довольно широкая, и пики плохое оружие. Пики еще остались в армии, и раны от пики редко смертельны. Пики – оружие времен Боккаччо.
Оно доживает свой военный срок здесь, в России.
Когда под Малым Ярославцем, в отступлении, Наполеон хочет выпасть из трубы, вырваться от параллельно следующей за ним русской армии, то Кутузов допускает, что неприятель прорвется. Но он одной волей переиначивает действительность.
«Что ты меня пугаешь, – отвечает он. – За свою жизнь я Аустерлиц проиграл. Я буду полагать, что он не прорвался».
И неприятель не прорвался.
Время в романе Толстого – истинное время; более настоящее, чем время на часах.
Это время сохраняет в себе напряжение, и под Тарутином Кутузов прежде всего хочет не предупредить неприятеля преждевременными победами над ним.
Время длится.
Кутузов провожает Наполеона почти торжественно. Ему не нужно брать этого героя в плен. Он его хочет выпустить из русских границ, потому что Наполеон враг Англии, он почти что союзник; и Кутузов не препятствует выходу его из русских границ.
Проживание романа – это решение старых задач высокого теоретического искусства, задач, которые замечательны тем, что в них нет аксиом; нет аксиом в этой математике.
2 × 2 не 4, а что-нибудь.
Л. Толстой видел, что времени как бы нет – оно «стоит».
Он любил говорить, что у тулупа со временем появилось только две пуговицы сзади, он стал сюртуком.
Он видел иллюзорность настоящего.
Он очень враждебен к индустрии.
И в то же время, может быть, именно вследствие этого, он хорошо видел как бы насыщенность времени, его плотность, его движение; он знает будущее.
Толстой написал письмо Николаю II (неотправленное).
Толстой писал, что если не будет коренных изменений, нового императора постигнет судьба его несчастного деда – Александра II.
Так вот.
Время в романе «Анна Каренина» реально. Это время определяется обычной работой дня, работой подмастерья. Время определенного костюма, определенной дамской моды, определенного способа здороваться.
Дамы у Толстого уже не делают реверансов, они приседают; так приседает подруга Кити, барынька, там, на иностранных водах, где подчеркнуто притязательно запаздывание обычаев.
Но время трагичнее. Время откладывает бремя войны и вины на всех, ибо люди живут по-разному, но в одних границах.
Николай Толстой, любимый брат, заменял в ранней юности Толстому отца. Он как будто нечаянно посоветовал Толстому Льву ехать на Кавказ.
И было так: Лев, артиллерийский офицер, Николай и Сергей Толстые в те севастопольские времена встретились после войны в Ясной Поляне. В доме не было ни простынь, ни одеял. Трое графов ночевали на соломе. Но земля дорожала, и то, что называется аграрными беспорядками, и отношения между дворянами и крестьянами, грань между ними становилась все железное. Путь между ними как бы увеличивался.
Они были как огромные ледяные поля, которые весною получали трещины и расходятся. Они еще будут сталкиваться во время бурь.
V. Внутренний монолог
Последовательность можно строить с любого места, с любого конца.
Временная последовательность.
Античная драма.
Декамерон.
Толстой.
Чехов.
Но есть внутренняя последовательность.
Фольклор.
Античное построение.
Античное построение на уже известных темах (мифов) – это и есть внутренняя последовательность.
Повторяю, что Пушкин указал смысл смены античной трагедии – драмой.
«Истина страстей, правдоподобие чувствований» пришли на смену притупляющим ощущения кровавым зрелищам.
Второе обстоятельство этой смены в том, что существует «множественность» героев драмы Шекспира, романов Толстого. Это прежде всего смена противоречий в их изменении.
В романах Толстого герой делает то, что нужно, что ему предлагают обстоятельства.
Герой изменяется. Это заметил Н. Чернышевский по первым вещам гения.
В новых обстоятельствах он, по существу, становится новым героем.
Правильно разбирая какое-нибудь художественное произведение, разделяя анализ так, как разделяет работу архитектор, у которого есть нулевой этаж, подготовка почвы, на которой встанет постройка, затем время возведения каркаса, тогда кажется, что художественное произведение расслаивается: – Это зрительное, это, как показал Виноградов, – внутренний монолог героя.
Как бы расслаивается.
Существуют большие поля, возможно, они отделены друг от друга или мы их отделяем друг от друга; отделяем и должны их как-то назвать; как иероглиф называет неназванную тайную жизнь.
Но внутренность этого монолога заключалась в том, что говорилось в публику.
Человек как бы разрывал театр.
Внутренний монолог сохранился и в театре.
Это делал Островский, это сделал Гоголь.
Но вот само дело «о внутреннем монологе», оно непростое.
Монолог «Исповеди» Руссо, он не только «внутренний монолог».
Он предназначается для выступления, это проповедь; проповедь с примерами, с измерением жизни – из своего опыта.
