Нотэ Лурье - Степь зовет
Собрание постановило снять Хонцю с предколхоза и взыскать с него в рассрочку недостающие сорок пудов.
Временным председателем избрали Эльку.
Когда голосовали оба решения, Элька несколько раз украдкой поглядывала на Хонцю. Он сидел с опушенной головой, непрерывно курил, веко вытекшего глаза сильно дергалось. Эльке стало мучительно жаль его и как-то неловко за себя, точно она была перед ним виновата. До этой минуты она деловито вела собрание, давала слово, сама что-то говорила, но сейчас, глядя на Хонцю, почувствовала, что больше не может вытерпеть.
Она без всякой надобности поправила волосы и обвела собрание нерешительным взглядом.
Колхозники, видимо, заметили ее замешательство. Стало тихо. Слышно было, как похрипывают ходики, висевшие за ее спиной.
— Вот что, товарищи, — начала Элька, покусывая нижнюю губу. — Только что мы с вами голосовали. Сняли Хонцю… Ну что ж… Ничего не поделаешь. Не хватает хлеба… Я, товарищи, тоже поднимала руку. — Элька с трудом перевела дыхание, словно ей не хватало воздуха. — Но я не верю! — вдруг выкрикнула она. — Что хотите говорите, но я не верю! Не такой Хонця человек. Вы все хорошо его знаете. Знаете, как он живет. Беднее всех на хуторе… И чтоб он… Он кровь за нас проливал! За нас всех! А мы… а мы…
Элька на минуту остановилась. «И зачем я это говорю? — мелькнуло у нее в голове. — Ведь уже проголосовали…» Но колхозники слушали с молчаливым вниманием. Хома, сидевший напротив, смотрел на нее блестящими глазами и одобрительно кивал головой.
— Я это к тому говорю, товарищи: не мог же хлеб пропасть сам по себе. Раз Хонця его не брал, — а я голову даю на отрез, что это так, — значит, кто его взял? Наверно, тот, кто писал. И мы выясним, кто это, мы докопаемся. Мы раскроем эту провокацию… Тут чья-то рука… Может быть, та самая рука, которая и скирду в Ковалевске подожгла. Скирда тоже не сама собой загорелась… И надо смотреть в оба, как бы не случилось еще чего. Кулаков мы выслали, но кто-то остался… Я вот узнала, что Патлах… — Элька запнулась. — Словом, как только выяснится, я вам все расскажу, — торопливо закончила она, чувствуя, что сказала лишнее.
Ведь толком еще ничего не установлено… А если правда, что этот тип поджег? Ему еще передадут и… Нет, на этом собрание заканчивать нельзя…
— Еще одну минуту, товарищи! — Элька подняла руку. — После собрания я еду в Ковалевск. Есть такая мысль: давайте вызовем на соревнование Ковалевск. Они предлагают взять нас на буксир, а мы…
Юдл, сидевший в задних рядах, больше уже ничего не слышал. Его била дрожь, в ушах шумело. «Патлах… Патлах, сказала она… Проговорился, проклятый…»
— У них был пожар, а они еще и помощь предлагают, — донесся до Юдла голос Эльки.
«О, чтоб ты сгорела! Где она могла его видеть? Что он успел ей выболтать?» Съежившись за чьей-то спиной,
Юдл сверлил глазами Эльку, и ему показалось, что она тоже посмотрела на него.
— Но, товарищи, соревноваться с Ковалевском — это не борщ хлебать…
«Заговаривает зубы… Что делать? От Патлаха избавиться нетрудно. Утонет, сломает себе шею в канаве — тоже никто не заплачет… Но она…»
— Надо взяться так, чтоб колеса трещали! И тогда увидите, какой станет Бурьяновка через два-три года…
«Ты у меня уже ничего не увидишь…» — почти вслух проговорил Юдл и, вздрогнув, оглянулся. От страха, что его могли услышать, он вспотел, как мышь. Но никто не обращал на него внимания.
После собрания Элька задержала членов правления. На час ночи было назначено бюро партийной ячейки в Ковалевске, и она хотела кое о чем посоветоваться. Юдл Пискун прислонился к окну, сделав вид, будто что-то рассматривает.
Элька его заметила и сухо попросила удалиться.
— Собрание уже кончилось, — громко сказала она. — У вас, я думаю, есть свои дела…
Юдл, осклабившись, вышел из комнаты. Постоял во дворе, потом бросился назад и припал ухом к двери.
Сперва он услышал высокий голос Эльки, которая несколько раз назвала Хонцю, потом загудели мужские басы. Разговор пошел о соревновании. Говорили о молотилке, называли какие-то цифры. Кто-то, кажется Коплдунер, вызвался проводить Эльку.
— Что ты вдруг забеспокоился? Сама дойду, — раздался голос Эльки у самой двери.
Юдл кошкой метнулся во двор.
«Ты у меня дальше балки не уйдешь». И он крепко прикусил свой тонкий ус.
Через минуту Элька вышла из правления.
На небе собирались тучи. Из-за бугра налетал прохладный ветерок, свежо, чуть горько пахло полынью. Элька поднималась по травянистой тропинке. Проходя мимо двора Шефтла Кобыльца, она замедлила шаг. Ей Показалось, что за невысокой изгородью прошел Шефтл, один-одинешенек, и ее вдруг потянуло туда. На сегодняшнем собрании она его не видела. Он, единственный из всех хуторян, не пришел. Надо же вразумить его, поговорить так, чтобы он наконец понял…
Шефтла во дворе не было. На завалинке покряхтывала старуха, ей ломило спину. К дождю…
— Добрый вечер! — негромко сказала Элька. — Что это вы тут одна, в темноте? Шефтла нет?
— Еще с вечера уехал… На Нечаевский хутор понесло его. Хотел на день-другой человека нанять. Дождь собирается, ворох стоит открытый, а он мечется, прости господи, как ошалелый.
Элька присела. Ничего, она немного подождет. Может, вернется Шефтл, а тем временем она накроет ворох.
Девушка поднялась, взяла вилы и проворно стала накидывать солому на кучу непровеянной пшеницы. Вилы быстро ходили в ее сильных, умелых руках.
— Не надо! Зачем вам беспокоиться! — благодарно вздыхала старуха. — Спасибо вам… Мне уж не под силу… Эх-хе-хе, старость не радость…
Вокруг было так сумрачно и глухо, таким заброшенным выглядел этот двор и эта одинокая, охающая старуха… Эльку охватило странное чувство. На минуту ей представилось, что именно так должен выглядеть двор последнего во всей стране единоличника.
Элька кончила накрывать ворох. Быстро стряхнула приставшие к платью соломинки и подошла к старухе.
— Скажите своему сыну, что я заходила, — тихо сказала она, — что я хотела его видеть, ждала…
Элька сделала несколько шагов и остановилась.
— Вы ему передайте, что я еще зайду… завтра.
Она ушла.
Тьма все сгущалась. В стороне, во дворе Юдла Пискуна, мигнул и погас огонек.
Элька была уже за хутором. Впереди лежала ночная степь, на небе черными пластами громоздились тучи.
Навстречу порывами задувал резкий ветер, завивал платье вокруг ног. На ходу Элька потуже обвязала голову клетчатым платком, чтобы ветром не трепало волосы. Она пыталась собраться с мыслями. На бюро надо поставить вопрос о помощи, которую Ковалевск обещал бурьяновскому колхозу. Это раз. О соцсоревновании — это два… И надо поговорить о Хонце… Как тут быть? И, непрошеная, приплеталась мысль о старухе, которую она оставила одну, в темном дворе, и о нем, о Шефтле…
Там и сям в черной степи глаз смутно различал бугорки копенок.
Начал накрапывать дождь.
«Хотела бы я посмотреть, какой она станет через несколько лет, наша степь…» — подумала Элька.
Внезапно за ближней копенкой что-то зашуршало, и раздался короткий сухой треск. Элька сделала было шаг к копне, но упала. Черное небо прорезала молния, коротко пророкотал гром. Или это ей показалось?…
Элька попробовала подняться. Словно в тумане увидела она маленькую тень, скользнувшую по гребню балки. У нее звонко застучало в голове, острая боль пронзила то ли правую руку, то ли бок, и она вытянулась на земле. Ей послышалось громыханье колес на горе. Или это гром гремит и ветер свищет в ушах?…
Ветер свистел по степи и стегал землю крупным, холодным дождем.
Далеко окрест дышали желанной влагой массивы колхозных паров. А вниз по горе, погоняя буланых, несся Шефтл Кобылец. Он свистел лошадям: «Фью-у, айда!» — и на всю степь клял свою мужицкую долю.
Часть вторая
Перевод Р. Рубиной
1Калмен Зогот, весь в пыли, с застрявшей в бороде соломенной трухой, торопливо шел с тока к своему заросшему травой двору. Уже подоспело время обеда, и у него сосало под ложечкой. Во дворе, около колодца, жена доила рябую корову. Не выпуская из рук влажного, теплого вымени, Геня-Рива живо обернулась к мужу и с волнением крикнула:
— Шлойме-Калмен! Шлойме-Калмен! Какое-то письмо пришло! На кухне лежит, на подоконнике. Под синей кастрюлей…
— Письмо? — недоверчиво переспросил Калмен. — Что за письмо такое?
С тех пор как в гражданскую войну убили Хаима, его сына-красноармейца, Калмен Зогот не получал писем. Ему никто не писал, и он никому не писал.
— От кого бы это, а? — недоумевал Калмен.
Он подтянул штаны и вытряхнул из своей густой черной бороды полову, словно дома его ожидал почтенный гость.
В тесной кухоньке пахло свежими огурцами. Калмен подошел к оконцу, осторожно приподнял синюю кастрюлю и увидел на подоконнике большой желтоватый конверт.
