Владимир Садовский - Алмазная грань

Стоявший в углу деревянный топчан, прикрытый лохмотьями, был засыпан землей. На топчане лежал подгнивший корень упавшей балки. Сквозь обвалившийся потолок землянки виднелось ночное небо и спокойно мерцавшие звезды.

— Вот она и правда твоя, Яков, — промолвил Костров, снимая шапку. — По справедливости жить хотел, по совести. А зачем она мужику? Доски простой совестливому негде взять. Хотел вот нору твою починить, а теперь тесок на другое понадобится: домовину вам с Марьей придется делать. Простите меня, окаянного, если в чем виноват... Смирная душа у тебя была, Яков. Плохо такому жить, когда кругом волки рыскучие.

Не снимая холщового фартука, за поясом которого было заткнуто долото, Василий присел на угол своего сундучка и присмотрелся к собравшимся в землянке. Многих из них он видел сегодня впервые. Но выражение какого-то непоколебимого равнодушия на лицах делало и этих незнакомых людей похожими на других жителей Райков, с которыми Костров встречался уже не раз.

«Похороню Якова, заберу Ванюшку — и домой. Наработался. А тесин, пожалуй, не хватит. Нешто сходить, пока темно, да пару досок прихватить», — подумал плотник.

Поманив Ванюшку, отец шепнул ему:

— Пойдем еще разок, а то две домовины не соберешь из того, что принесли.

Они выбрались из землянки и заспешили на постройку. Дорогой оба молчали, но, когда подошли к темнеющему большому срубу, где работали днем, Ванюшка не выдержал и сказал:

— Боязно, тятя

— Ничего, Ваня. Трещотки не слыхать? Сторож в поселок, поди, ушел. Стоять на холоде всю ночь не мед. Погляди-ка, где тес лежит.

Ваня на ощупь отыскал две доски. Василий взвалил их на плечо и поволок. Все сошло благополучно.

Сын снова шел позади, поддерживая концы тесин. Вдруг мальчик испуганно вскрикнул и выпустил доски. Выскочившая откуда-то большая собака с лаем неслась вдогонку. Следом за собакой бежала, путаясь в полах тулупа, темная фигура.

— Стой! — крикнул бегущий. — Стой!

— Пропали, тятенька! Сторож!

— Откуда его нечистый взял? — встревоженно подумал вслух Костров. — Шум теперь подымет. И надо же было ему, проклятому, вывернуться. Без крышки хоронить придется... Видно, такая уж твоя планида, Яков.

Сторож подбежал. Ободренная присутствием хозяина, собака бросилась на Ваню и вцепилась в рукав полушубка.

— Что за люди? — спросил сторож, оглядывая Василия. — Кажись, из плотников?

— Убери от греха собаку, — мрачно сказал Костров.

— Из плотников, значит, — словно не слыша его, повторил сторож. — Добро хозяйское воровать в потемках...

— Убери, говорю, собаку! Вишь, напугала мальчонку.

— Ты не ори! Собака свое дело знает. Воровать не путались небось?

— Упокойнику на домовину две тесины взял. Не обедняет хозяин от того. Пусти нас, милой.

— Не уговаривай! — оборвал сторож. — К чему упокойника приплел? Пропить, поди, нечего?..

— Да на тебе крест-то есть? Говорю, упокойника схоронить.

— Меня не касается. Знаю одно — воры вы с парнем.

— Ну, пошла, проклятая! — ударив собаку ногой, крикнул Костров.

— Не замай собаку! — взвизгнул сторож. — Куси их, Полкан!

Собака бросилась на Кострова, едва успевшего отскочить в сторону.

— Ох, нечистый дух! — пробормотал Василий. — Ну погоди, я тебя усмирю.

Полкан снова наскочил на плотника, проворно выхватившего из-за пояса острое долото. Хрипло взвизгнув, собака упала, захлебываясь кровью.

— Ты что наделал, разбойник? За что пса убил? Караул! Ратуйте, люди добрые!..

— Заткни кадык! — рявкнул Василий и, не помня себя, ударил сторожа кулаком. Запутавшийся в полах тулупа сторож мягко повалился рядом с подыхающим псом.

— Пока не очухался, давай-ка, Ваня, побыстрей к дому. Доски бросать негоже — донесем.

Вспотевший от быстрой ходьбы и нелегкой поклажи Костров едва дотащился до землянки. Немного отдышавшись, плотник зажег смолистую лучину и принялся за работу. Стараясь не разбудить ребят, спавших в уголке, Василий распилил доски и стал сколачивать гробы.

Проплакавшая всю ночь Катя под утро задремала, продолжая всхлипывать во сне. Костров осторожно прикрыл своим полушубком вздрагивающие плечи девочки и с жалостью поглядел на опухшее от слез лицо.

— Как жить-то теперь будешь, сиротина? — невесело сказал плотник. — Ни родных у тебя, ни двора. Эх, горе горькое!

— На работу пора? — встрепенувшись, спросила Катя, с трудом открывая глаза.

— Спи. Какая работа ноне.

Словно что-то припомнив, Катя встревоженно взглянула на него, потом перевела взгляд на сдвинутые рядом скамьи и снова беззвучно заплакала...

Призрачный свет утра пробивался в разоренный угол землянки, когда Костров, отставив в сторону готовый гроб, принялся делать второй. Но кончить его не пришлось. Наверху послышались шаги и громкие голоса. Дверь распахнулась рывком, и кто-то с злобной радостью крикнул:

— Вон он, разбойник!

Вместе со сторожем, брезгливо поморщившись, в землянку вошли урядник и десятник с постройки.

— Правильно говорил я, где надо искать, — удовлетворенно сказал урядник. — След-то здесь кончался. А вот вам и доски. Эй ты, ворюга!

— Не вор я, ваше благородие, — тихо отозвался Костров. — Упокойникам на домовину...

— Молчать! Добром не мог спросить, разбоем взять захотел? Я тебе, мерзавцу, покажу.

Проснувшиеся от шума ребята и Катя заплакали.

— Собирайся! — приказал урядник.

— Куда? — спросил плотник, чувствуя, как закипает в нем раздражение, и решительно добавил: — Никуда я не пойду. Похороню сначала.

— Без тебя похоронят, — перебил десятник. — Собирайся без канители.

— Не пойду!

— Уговаривать, думаешь, будем? Ну-ка берите его!

Сторож и десятник схватили плотника за руки и потащили к двери. Ванюшка и Тимоша бросились к нему.

— Назад, сопляки! — крикнул урядник и ударил наотмашь подвернувшегося под руку Ваню.

— Не тронь ребят, ваше благородие! Худо может быть.

— Начальству грозить?..

Отлетевший в сторону десятник гулко стукнулся головой о притолоку.

— Вяжите его! — закричал сторож, заметив, что Василий потянулся за топором. — Я подержу разбойника.

Навалившись втроем на Кострова, они стали вязать ему руки. Под крики и плач перепуганных ребят плотника вытащили за дверь. Провожаемого взглядами обитателей Райков, высыпавших на шум, Василия Кострова повели в поселок. Тимоша и Ваня с плачем бежали за ним всю дорогу. Около корниловского дома Василий, повернувшись к ребятам, крикнул:

— Домой уходи. Ваня! Матери скажи...

Но что ей нужно было сказать, Ванюшка не услышал. Урядник заревел и ударил плотника в спину. Тот неловко покачнулся и упал.

Разбуженный криком, донесшимся с улицы, Алексей Степанович проснулся. Прислушался, стараясь понять, кто это кричит под окнами, но стало опять тихо. Тихо было и в доме.

Ироническая улыбка не сходила с лица, пока Георгий Алексеевич читал письмо, старательно написанное неровными печатными буквами. Отбросив в сторону полученную кляузу, Корнилов вынул из кармана платок и невольно потер пальцы. Ему казалось, что он сейчас касался чего-то неприятного и грязного.

«На что же рассчитывал автор этого доноса? — спросил Корнилов самого себя. — Денег получить нельзя, потому что я не знаю, кто писал... да он, наверное, не очень-то и уверен в том, что ему заплатят. Писал, конечно, не рабочий. Мастеровые недолюбливают управляющего, но меня они просто ненавидят: ведь я низвел мастеров хрусталя до положения простых рабочих. Довольно всяких поблажек! Изящные безделушки и затейливые забавы не могут интересовать предпринимателя. Доход, возрастающий с каждым годом, — вот единственный бог, которому служат торговля и промышленность. Мне не нужны ни выдумки, ни поиски чего-то необычайного. Необходима работа по моим указаниям. Непрерывная, четкая работа — вот чего я требую... Фу, кажется, в моей новой отчизне с ее загадочной славянской душой я тоже становлюсь философом...»

Георгий Алексеевич рассмеялся.

«Впрочем, на досуге можно и пофилософствовать, — развеселясь, решил он. — Жаль, что нет Картузова. Интересно посмотреть на него после того, как он прочтет донос тайного моего доброжелателя... Менять Максима, конечно, не буду. Он старомоден, но зато удобен. Максим честен, предан хозяину, а главное, умеет вытянуть из рабочего то, что мне нужно...»

Непохожий на себя Максим Михайлович, позабыв свое правило не входить без стука, ворвался к хозяину. Взглянув на побледневшее лицо управляющего, тот понял — случилось нечто необычное.

— На работу опять никто не пришел, Георгий Алексеевич, — растерянно произнес Картузов.