Ледовое небо. К югу от линии - Еремей Иудович Парнов
— Отдохнул уже?
— А я и не устал.
— Ну-ну…
Взобравшись на плоскую подковообразную вершину, они обогнули заболоченную осоковую падь. Кустарник поредел, тропа расширилась и повела под уклон, вихляя меж ржавых сухостойных лиственниц, обезображенных мертвым мохом и паутиной.
Под ногами лопались и рассыпались в пыль высушенные до черноты мухоморы. Отчетливо различался гул падающей воды, заглушенный дотоле горой.
— Кажется, дело идет к тому, что я застряну у вас до осени, — сбивая очередную шляпку, заметил Лосев. — Увижу грибы, растущие выше деревьев…
— Эка невидаль! Мы с тобой еще на буровые махнем, на стойбищах побываем. Найдется, на что поглядеть, о чем рассказать… Статьи в Москве писать будешь? Когда вернешься?
— Почему так думаешь?
— Был вроде такой слушок…
— У нас, как и деревне, все про всех известно, — усмехнулся Герман Данилович, прислушиваясь к нараставшему с каждым шагом шуму водяного каскада. — Два материала я уже отправил на прошлой неделе, с самолетом.
— Ну! — то ли удивленно, то ли с разочарованием воскликнул Андрей Петрович. — Даешь прикурить!.. А показать? Просто так, по-товарищески?
— В газете прочтешь… Под рубрикой «Письма с заводов и фабрик».
— Перед свершившимся фактом ставишь? — Мечов задержал шаг и, оглянувшись, с треском сломал качавшуюся перед глазами ветку. — Красиво!
— Перестань. Неужели ты думаешь, что я приготовил тебе неприятный сюрприз?
— Не о том речь, — с напускным безразличием отозвался Мечов. — Не о себе пекусь, о деле. Все-таки мы посвятили тебя в самые сокровенные, так сказать, планы и нам, естественно, не безразлично, какое они получат освещение. Тем более, что от этого многое зависит. Слишком многое.
— Доверяй и надейся, — добродушно пообещал Лосев. — Главное, как всегда, впереди. Итоговый очерк, где все будет разложено по полочкам, я пока не написал.
— Тебе виднее, — отчужденно отозвался Мечов, перепрыгивая через ручей. — Осторожно, здесь топкое место, — предупредил.
— Со стороны всегда виднее. — Лосев благополучно миновал поросшую болезненно-сизым мохом ложбинку и остановился на краю каменистого каньона, где бушевал, срывающийся с вертикальной скалистой стены, поток. Вывороченные с корнем деревья образовали внизу завал, в котором металась, не находя выхода из теснины, яростная пена.
— Тут бы турбинку поставить, и остров оживет, — Лосев тихонько толкнул ногой лежавшую у самого обрыва сланцевую плитку.
— Мало ли где можно построить электростанцию. Пока нам хватает. По крайней мере так видится изнутри.
— Поверь, Андрей, что я очень старался сделать ваши проблемы своими, личными. Собственно, так оно и случилось в конце концов. Но стать чьим-то рупором я, откровенно говоря, не желаю. Это противоречит самой сути профессии журналиста. А я горжусь своей причастностью к ней и хочу сохранить за собой право на собственный взгляд. В особенности здесь, в заполярном городе, где так легко соскользнуть на привычную стезю бездумного восторга.
Из-за грохота водопада говорить было почти невозможно, и они, незаметно для себя, перешли на крик, сопровождаемый энергичной жестикуляцией. Так уж случилось, что разговору, назревавшему неделями, суждено было завязаться в самом неподходящем месте, на краю ревущего сырого ущелья, где только пена взлетала клочьями и клубился холодный туман.
— За идиота меня считаешь? — наступал со сжатыми кулаками Мечов. — От такого человека, как ты, я меньше всего ожидаю барабанной дроби. Нам она совершенно без надобности. Иное дело серьезный, философский, между прочим, анализ. Здесь мы вправе ожидать не только постановки каких-то наболевших вопросов, но и конкретной помощи.
— В чем именно? Хотите заполучить на постоянное владение атомный ледокол? Но вы сами пока не решаетесь говорить о круглогодичной навигации, поскольку еще не готовы к ней, не все учли, продумали… Считаете, что комбинату следует дать статус главка? Но ты сам говорил мне, что это лишь полумера, — кричал в ответ Лосев. — Не вижу пока предмета для спора.
— О чем же ты пишешь тогда в своих очерках?
— О невиданных темпах, о широком размахе и одновременно о проистекающих отсюда сложностях.
— И даешь конкретные рекомендации?
— Пока только поднимаю вопросы.
— Но ответы на них содержатся в моем плане.
— А ты разве заявил о нем во всеуслышание?
— Но послушай, Герман, с твоей помощью было бы значительно легче пробить любой вопрос!
— Допустим, — поторопил Лосев. — Что с того?
— Мне же ставят палки в колеса. Я скован по рукам и ногам.
— Ничего удивительного. Элементарная диалектика жизни.
— Строители, и Кусов в этом полностью их поддерживает, считают, что все силы должны быть брошены на «Надежду».
— А ты?
— Я полагаю, что одновременно следует реконструировать существующие цеха. По нашим расчетам мощность медно-никелевого производства может быть увеличена на пятнадцать процентов. Пока этого хватит. А когда пойдет руда «Глубокого», подоспеет рудник «Надежда».
— Логично. Но это ведь не твоя идея? Ты просто следуешь прежнему курсу, сохраняешь преемственность. Логинов и первый секретарь горкома, кстати, тебя поддерживают. По-моему, это немало…
— Для начала. Но ни одно мое предложение не принимается в чистом виде. Всегда приходится идти на компромиссные поправки. Усреднять противоположные мнения.
— Иначе и быть не должно.
— Почему? Разве я не прав?
— Хочешь продолжать разговор? С полной откровенностью?
— Безусловно, — резким жестом Мечов указал на каньон. — Самое место для дуэли со смертельным исходом. Интересно даже.
— Помнишь, я обещал сказать тебе, в чем твоя ошибка?
— Это когда мы у Вагнера гостили? Как же, помню…
— Ты слишком торопишься, а нужно уметь ждать. Даже самые радикальные перемены требуют постепенности.
— Согласен, — энергично тряхнул головой Мечов. — Я и сам сознаю, что главный мой враг — нетерпение.
— Не только это… У меня создалось впечатление, что излишне темпераментными выступлениями по части экологической гармонии ты нарочно вызываешь огонь
