Девушка с хутора - Полиен Николаевич Яковлев
— Молись святой богородице, будешь опять в школу ходить... Атаман позволил.
— Атаман?
— Чего очи вылупила? Собирайся в станицу. Только смотри,—строго погрозила она, — ни про красных, ни про кадетов ничего никому не болтай, молчи, как дурочка, скажи—«Ничего я этого не понимаю». Боже упаси, если будешь против Лельки нос задирать. Тебе ж до нее, как нашему Серко до небесной звездочки.
— Да ну вас,—обиделась Нюра.—Носитесь со своей Лелеч-кой. Не буду дружить с ней.
— И не дружи. Она в тебе, растяпе, и не нуждается, а нос не дери, не ссорься, свой интерес соблюдай, мать жалей, дура.
И долго еще она читала Нюре наставления; та, делая вид, что слушает, на самом деле думала совсем о другом. Она задумалась о том, что вот и хочется в школу, и как-то страшно теперь идти туда.
XXVI
Прошел еще день. Утром, когда мать ушла к Марине, Нюра забежала к Фене.
— Прощай. Опять в школу еду!
— Ей-богу?—обрадовалась та.—Как же тебя приняли?
Но не успела Нюра ответить, как отворилась дверь, и в хату вошел Алешка Гуглий. Девочки невольно переглянулись. Алешка равнодушно прошел мимо них и, не выпуская изо рта цыгарки, приказал фениной матери идти в хуторское правление.
Мать насторожилась. Спросила, зачем ее зовут. Алешка ответил не сразу. Он спокойно докурил цыгарку, выплюнул ее на пол, растоптал ее сапогом и только тогда процедил сквозь зубы:
— Кличут — значит, иди.
Мать стояла в нерешительности. Феня не спускала с нее глаз, а когда та шагнула к дверям,—бросилась к ней, схватила за руку и умоляюще крикнула:
— Не ходите, мама, не надо!
— А ну, без паники!—Алешка грубо отстранил ее.
Тогда к нему рванулась Нюра:
— Забыли? Да? Забыли?—гневно крикнула она.—А как мы вас в нашем погребе прятали да спасали—уже не помните? Ничего теперь не помните? А?
Алешка пристально посмотрел на нее и, казалось, смутился. Несколько раз откашлялся, медленно обтер рукавом лоб и вдруг выругался самыми нехорошими словами. Девочки покраснели и испуганно переглянулись. Мать вспылила:
— Ты что ж, проклятая твоя душа?! Ты что здесь язык распустил, бессовестный!
— Иди!—снова грубо пригрозил Алешка.—Иди, а то...
Мать беспомощно опустила руки. Сумрачная вышла она из хаты. Скручивая новую цыгарку, Алешка спокойно пошел за ней.
— Да ты не плачь,—заметив на глазах у подруги слезы, попробовала утешить ее Нюра.—Ну, позвали и позвали, ну и придет домой, что ж тут такого? Ничего тут такого нет, ничего не страшно, ничего не будет... А если...
И недоговорила. Ворвалась в хату Карповна. С криком, с бранью набросилась она на Нюру и, как та ни защищалась, прогнала ее домой.
Так, не увидев больше подруги, Нюра уехала с хутора.
Феня подошла к плетню и, замирая от страха, стала ждать мать. Прошел час, другой, третий, она не возвращалась. Тогда Феня сама побежала в хуторское правление. Там бросилась к дневальному.
— Мама моя здесь?
Дневальный угрюмо молчал и только после настойчивых просьб процедил сквозь зубы:
— Никого тут нет.
Феня вернулась домой, оттуда к соседям, снова сбегала в хуторское правление—нигде матери не нашла. Весь день, весь вечер плакала, не зная, что делать. Только когда уже совсем стемнело, раздался стук в дверь.
— Отвори,—тихо простонала мать.
В темноте Феня ничего не видела, и от этого ей стало еще страшней. Мать попросила воды. Феня с трудом нашла кружку и, подавая ее, беспрерывно шептала:
— Скажите, скажите, чего вы такая? Чего вы плачете? Что случилось?
Мать, всхлипывая, стала рассказывать, как ее втолкнули в конюшню и там долго и нещадно били шомполами.
— За что? За что?—прерывая рыдания, говорила она.—Ой, доченька, что же с нами теперь будет?
Феня прижалась к матери.
— Не плачьте. Не плачьте, мама. Да не плачьте же! Мама! Давайте уйдем с хутора...
— Куда ж, детка, мы уйдем? У нас, кроме хаты, ничего в свете нету. Хата да батина могила... Некуда, детка, идти.
Всю ночь не спали, прислушивались к каждому шороху и лишь рано утром, когда сквозь ставни пробился бледный свет, они забылись немного. Первой проснулась мать. С трудом поднялась она с кровати. Когда же совсем рассвело, вышла во двор. Через улицу, за плетнем, увидела нюрину мать, поклонилась, сказала ласково:
— Бог помощь, Карповна.
Та оглянулась, смутилась. Ответила, запинаясь:
— Спасибо...
И быстро ушла в хату. Там, в темных сенях, долго стояла, прислушивалась и, испуганно крестясь, твердила:
— Прости меня, боже, прости меня, боже... Я ж не со зла.. Я же ради родного дитя...
XXVII
Приехав в станицу и снова поселившись у тетки, Нюра стала с волнением ждать следующего дня, когда она пойдет в школу. До самого вечера она просидела у окна, украдкой выглядывая на улицу в надежде увидеть кого-нибудь из подруг. Мимо прошла Зоя. Нюра бросилась было к дверям, чтобы выбежать за ворота, окликнуть ее, но раздумала и остановилась: «Начнет еще расспрашивать про то, про другое, про отца спросит... Не пойду...»
И опять вернулась к окну. Она уже и не рада была тому, что ей снова разрешили ходить в школу...
А тут еще тетка со своими наставлениями:
— Веди себя аккуратненько, учительнице не груби, она ж теперь за Костика замуж вышла, а Костик, сама знаешь, какой. С Дашкой дружбу не води. Отец ее, как и твой батька, подать ся до красных. Мать ее уже шомполов попробовала. Я тебя взяла снова к себе, ты мне должна быть век благодарна. Со школы придешь—платье перемени и садись за книжки. Что надо— мне по хозяйству пособишь. Не маленькая уже. В воскресенье
в церковь пойди. А с хлопцами чтоб я тебя и не видела. Мишка Садило совсем скаженный стал. Батька его атаманом крутит, а он фуражку заломит и ходит по станице, собак дразнит, курит и выражается. Недавно Федьку Тарапаку камнем огрел. Федькин отец пошел до Ивана Макаровича жаловаться, а тот— куда там! Такого на него страху нагнал.
Нюра слушала теткины разглагольствования и чувствовала, как в душе накипала злоба. Против кого, был ее гнев, она и сама хорошо не знала, но понимала, что в жизни ее произошла перемена. Прошло время беззаботного детства, ребячьих дурачеств. «Все против меня,—думала она,—и мать, и тетка, и Марина, и Лелька, и Симка, и Райка. Все».
Она понимала, что отец не мог не уйти,
