Руслан Киреев - Неудачный день в тропиках. Повести и рассказы.

Алексей Андрианович не лез, но само по себе это ещё не бог весть что. Воспитанность, не больше. Впервые вступил на судно, впервые и на один рейс — надо быть хамом, чтобы вести себя иначе. Тут другое было. Алексей Андрианович не лез, но он знал — Рогов учуял это сразу. Молодой капитан не стремился поразить своей технической эрудицией (такие — вещи Рогов усекал сразу), просто он знал машину, чувствовал её. Стармех не мог объяснить, как угадал это, но угадал, и его кольнула даже (некоторая ревность. Как могла машина, которую он изучил поднаготно, всю, которая — его, как могла она так быстро и полно раскрыть себя перед чужим? Нечестное ощущение! Рогов прогнал его, а может быть, само ушло, когда увидел: Алексей Андрианович не принимает всерьёз своего понимания машины, она для него — как жена друга, которую. можно созерцать, которой можно восхищаться, но не больше. Рогов, внутренне взъерошенный, готовый к отпору и к защите своего единовластия, быстро уловил это целомудренное мужское отношение к машине. Ревность ушла, уступив место восхищению. Как сумел он, почти мальчик, постичь то, что для многих морских волков оставалось тайной за семью печатями?

Капитан рассеянно налил себе супа — зачерпнув сверху, не вылавливая мяса, без фасоли почти. И чем жив только? Зато — подтянут и строен, и останется таким всегда. А ты? Ротов корил себя за тучность, но не зло, не страдая. Ну толст и толст, кому хуже от этого? Не за девками же бегать ему.

В сомнении поглядел на оставшиеся картофелины. Распустил себя… Начиналось очередное сражение между желудком, который требовал ещё, и сознанием, что надо же знать меру в конце концов! Подобные сражения вспыхивали едва ли не ежедневно. Стармех, отстраняясь, бесстрастно наблюдал за ними и всякий раз с удовлетворением убеждался, что сознание побеждало желудок. А коли так, коли он уверен в своей воле, почему он должен морить себя голодом? Он попросил Ольгу принести чистую тарелку для первого.

Подвинув супницу, налил ещё, вычерпывая со дна фасоль и мясо. Первый помощник следил за ним хитрыми. глазами.

— По новой? А диета как же?

Стармех заглянул в супницу, половником повозил. Интересно, у всех так много мяса, или Ольга хитрит, для начальства старается? Не похоже на нее… Выловил кусок побольше, положил себе. Подморгнув, ответил Первому:

— Пусть чиф диету соблюдает.

Журко посмеивался с украинским своим говорком:

— Как уж не соблюдать тут, коли с дедом за одним столом сидишь?

Рогоз вилкой вытащил из супа мясо, посолил и густо поперчил. Вспомнив, спросил капитана:

— Что там на «Альбатросе»? Два часа швартовались.

Алексей Андрианович, продолжая медленно жевать, обернул к нему свое продолговатое спокойное лицо. Глаза синие–синие.

— Отжимное.

Оправдывает коллегу… «Какая же ты прелесть! — подумал стармех умиленно. — И рождаются такие!»

А сам — о сыне. Тот всего на шесть лет моложе Алексея Андриановича, но ведь через шесть лет не станет таким. И через десять не станет, через пятнадцать— никогда. Горяч и нетерпелив, и этой сосредоточенности нету в нем. Рогов вообразил на мгновенье, что Алексей Андрианович — его сын, всего на мгновение, но тотчас внутри у него взъерошилось и запротестовало: нет! Словно унизил он этим нечаянным предположением и себя и сына своего. Но все же успел понять, хотя и секунды не длилось это, как трудно пришлось бы ему с таким сыном. Чужими были б.

Последний раз, за день до отхода, вдвоём с Аркадием тянули в баре пиво (восемнадцать кружек — кошмар!), говорили о чем‑то —о ерунде, разумеется, раз ни слова не осталось, но до сих пор живо ощущение, что вот этот долговязый и тощий парень, так на него непохожий, — его, его; и руки, и ноги, и волосы—все от него, от пузатого типа, что сидит и, будто он ни при чем здесь, отрывает от высушенной камбалы золотистые полоски. И даже то, что длинен он, худ и нескладен, даже это внешне поразительное несходство возбуждало в Рогове какое‑то ласкающее самодовольство.

Первый помощник сказал что‑то—ему, Рогов по тону понял. Встряхнулся — нельзя думать о доме, рано. И двух недель нету, как вышли.

Журко спрашивал, сколько людей выделит стармех на подвахту. Рогов назвал фамилии и время — когда кто. Замешкался на мгновенье — ещё ведь и сам выйдет, с четырех, после полдника, но при капитане не хотелось об этом.

— А донкерманы? — спросил Первый.

Это было наглостью. Стармех взорвался. Неужто не знает первый помощник, что у донкерманов столько работы сейчас, что впору не на подвахту в трюм посылать матросов, а им в помощь?! Раздавать горючее, раздавать воду, а главное — выпарка танков. С этим шутить нельзя. Ёмкости под муку должны быть готовы к завтрашнему вечеру, не позже. Пока складывают на палубу, а это уже риск. Вдруг ливень? Сейчас, конечно, не сезон дождей, но в тропиках возможно все. На борту же нет даже порядочного брезента, чтобы, в случае чего, прикрыть муку.

Спросил капитана:

— С «Альбатроса» тоже снимать будем? Муку?

Алексей Андрианович разламывал вилкой оранжевую картофелину. По его сосредоточенному лицу, по тому, как ответил он — не переспросив, не повернувшись, Рогов понял, что все слышал капитан.

— Да.

Это было решение в его, стармеха, пользу. Раз ещё и с «Альбатроса» берём, о донкерманах и говорить нечего. Вопрос исчерпан! Рогов молча допил компот и, пожелав приятно кушать, пошел к выходу.

В кают–компании за столиком с домино его уже ждали. Но день шел кувырком, и даже здесь, где он был королём, ему не везло сегодня. Перли одни дупли, а когда пришло пять пустушек и Рогов, взбодрившись, предвкушал уже, как перехватит игру, у Киселёва и рефмеханика, которые играли против, собрались все шестерки. Чудовищно! Раздосадованный, отказался от реванша, пошел, не заходя в каюту, на палубу: беспокоило, как горючее дают.

Закон подлости действовал и тут. Горючее шло медленней, чем он предполагал — к четырем не успеть. Четыре — официальная цифра, названная им как бы вслух, для себя, в душе же надеялся на три, ну, в крайности — на половину четвертого. Не выйдет! А тут ещё сломалась лебёдка. Лебёдчик Филиппов, детина в белой панаме, заявил об этом так спокойно, будто речь шла о партии в домино.

— А электрик где? Почему не делает?

— Так обед же, Михал Михайлович. — Филиппов книжку читал, развалившись в тенечке «а мешках с мукой. Поразительно, какие тюлени ходят в море!

— Обед! А в полпервого, когда работать, электрика вызовите?

Спокойнее, Рогов, спокойнее. Им трудно, устают. Плюс сорок в тени.

— Так обед же! —Лебёдчик не понимал, чего хочет от него старший механик.

Рогов сжал губы. Плюс сорок в тени, повторил он про себя.

— Немедленно позвоните, чтоб вызвали электрика.

Вырубив ток, сам полез. Краем глаза видел, что Филиппов поднялся, но не двигается, ждёт чего‑то. Сыт, сонен, равнодушен.

— Куда позвонить?

Рогова начинало трясти. Плюс сорок в тени, твердил он себе, как попка. Плюс сорок.

— На мостик. Вахтенному штурману. — И такому лебёдку доверяют! Пока сообразит, что к чему, строп людей посшибает.

Приблизив лицо, втянул носом воздух. Лишь бы не обмотка… Паленым не пахло.

Поиграл, ища, пальцами — плоскогубцы бы, ладонью по брюкам похлопал. Ничего, кроме ключа от каюты. Достал.

— Дежурному электрику срочно подойти ко второй точке, — прогремело в полуденной тишине радио, и через минуту возник откуда‑то Мамин. На маленькой головке по–пляжному белел носовой платок. Рогов, даже не удивившись внезапному (появлению старшего электромеханика (молодец, всегда вовремя!), ткнул ключом на вскрытую распределительную коробку. Мамин посмотрел — молча и внимательно — ковырнул ногтем и наклонил голову в платке, соглашаясь. Стармех сунул ключ в карман (нагрелся уже), пошел к надстройке. Тени втянулись под предметы — солнце в зените. Все излучало жар. Валялись рыбины— безглазые: выжгло, испарило глаза. На «Альбатросе» что‑то скороговоркой скомандовали в радио — кому, интересно? Безлюдна палуба тральщика, все умерло, ушло, спряталось. Даже на мостике никого. В тени шлюпки рыбные гирлянды — вялятся. Не верилось, что через четверть часа все оживет и задвигается. Расплавленной краской подпахивало.

С палубы юта спускался электрик. Выпущенная рубашка прикрывала шорты, и казалось —он так, в одной рубашке. Спешил, но поручня не касался: .горячо. Какой там сорок в тени, больше! Рогов сказал, что там уже старший электромеханик, а сам думал о лебёдчике Филиппове; хорошо, что выдержал, не накричал. Но что‑то другое было нехорошо, мешало.

Ребром ладони нажал на раскаленную ручку. Та спружинила, и дверь открылась. Холодком дохнуло, свежестью воздухом. Стармех перешагнул, высоко подняв ногу в сандалии, проворно захлопнул дверь. Ручка с этой стороны была холодной, и он, наслаждаясь, задержал на ней ладонь. Дышалось глубоко и сладко—словно воду пьешь. Без кондишена гибель в тропиках.