Леонид Соболев - Советская морская новелла. Том второй
Отченаш хотел много рассказать этому славному, желторотому парню. Рассказать об этом крае — Арктике, огромной, самой пустой из всех пустынь на свете. Ведь парень ничего не знает. Рассказать, как здесь плавают люди. Рассказать об этой работе — о ежедневной борьбе со смертью. Это такой же обыкновенный труд, как и сеять хлеб, работать у станка, рыть канавы. И всякий мужчина, попробовавший такой работы, никогда уже ее не бросит. Что из того, что имя у него странное — трудно даже выговорить. Люди с разных краев попадают в Арктику, а потом не могут с ней расстаться.
Но мысли старика были нечеткие, туманные. Никак их и не выразишь.
— Сало, сало поджаривай! Слава богу, сала у нас целых два центнера, — сказал Отченаш.
Они снова дремали на замерзшем тюлене, снова бегали, боролись. И уверяли друг друга, что прошло немного времени, не больше двух-трех часов…
…Потом вдали показался дымок и мачты. На палубе — ни одного матроса.
Когда «Ламинария» подошла к льдине, на мостик вышел капитан. Он оглядел льдину.
— Эх, старшина, старшина! Фангсбот загубил! — покачал головой капитан.
В дверях камбуза появился кок. Увидел, что оба живы, и зевнул:
— Сейчас вам чайку заварю.
Александр Батров
Хозяин южного океана
Моросил дождь, один из тех кейптаунских дождей, который может длиться бесконечно, — мелкий, въедливый, осенний. И вдруг он хлынул с такой силой, что мне пришлось стремглав броситься в ближайшую подворотню. Там стоял старик в черном плаще, держа в одной руке палку, а в другой массивную трубку, распространявшую запах крепкого индийского табака. Одет он был весьма неважно. Рваные башмаки, бумажный зеленый шарф, дважды повязанный вокруг шеи, и видавшая виды широкополая шляпа говорили, что передо мной безработный, а может быть, просто нищий. Я взглянул на него внимательней. Желтое, изможденное лицо старика оживилось.
— Не узнаете? — спросил он по-русски.
— Нет… Простите… Не знаю… — Я напряг память, но вспомнить ничего не мог, лишь запах индийского табака показался мне очень знакомым. — Олаф! — вдруг вспомнил я. — Олаф Стильверсейн из Тромсе, гроза китов! — Да, да, Олаф! Собственно, остатки Олафа…
Я крепко пожал руку старому гарпунеру.
Что же такое произошло? Не спился ли он в Кейптауне? Его правое плечо дрожит, вот трясется и голова. «Пьет, пьет Олаф», — подумал я с грустью.
— Да, я изменился, — сказал он, словно угадывая мои мысли, и с горькой иронией добавил — А помните, каким был Олаф на вашем китобойце?
Я хорошо помнил.
…Это было несколько лет назад в Кейптауне, куда мы пришли с вечерней зарей. Едва мы успели отдать швартовы, как к нам на палубу поднялся человек лет пятидесяти на вид, в кожаных брюках и в такой же куртке на молнии. У него было обветренное, с большим прямым носом лицо. Глаза незнакомца, очень голубые — такие бывают лишь у детей, — старались глядеть на мир властно, сурово. Но ото никак не получалось: они словно улыбались сами собой, любопытные, веселые, даже с какими-то быстрыми лукавыми искорками.
Я стоял вахтенным у трапа.
— Я Олаф Стильверсейн, ваш гарпунер. Здравствуйте! — сказал он довольно хорошо по-русски.
Я вызвал капитана.
Норвежец предъявил свой гарпунерский диплом и, задержав взгляд на пушке, сказал, что он родом из Тромсе, в молодости много раз бывал в России на трехмачтовом барке, и еще — что он сердечно рад плавать с русскими моряками.
— Пожалуйста! — радушно ответил капитан и, обратившись ко мне, сказал: — Покажите господину Стильверсейну каюту.
В то время у нас гарпунерами служили иностранные специалисты. Мы же лишь осваивали гарпунерское дело.
По всему было видно, что норвежец — бывалый китобой.
— Трудно, очень трудно охотиться за китами в южнополярных водах, — в тот же день сказал мне Стильверсейн. — Надо долго учиться… А потом экзамен в океане. Надо убить десять китов подряд. Но я крепко стою! И мой сын Август крепко стоит. Он в Осло, учится в университете. Он далеко пойдет, мой Август. У него светлая голова. — Стильверсейн открыл чемодан и вынул оттуда фотографию юноши в костюме конькобежца. Он был весь в отца — такой же широкоплечий, сильный.
…Океан встретил нас штормовой зыбью. На юг. Все на юг. Оттуда, как из трубы, тянуло ледяным ветром. На четвертые сутки шторм усилился, и к ночи, когда я вышел на вахту, я увидел на палубе Стильверсейна. Он к кому-то жалобно взывал по-норвежски:
— О, утонул Стильверсейн… Утонул Олаф…
Я решил, что он помешался.
— Олаф, ступайте в свою каюту, — сказал я. — Вас может снести с палубы зыбью. Идите. Может быть, вы хватили лишнего?
— Нет, нет, я не пил… Я обманул Грегуса, бога южных морей…
— Какой Грегус? Олаф, вы сошли с ума!
— Грегус… Грегус… Может быть, он задумал в такую ночь утащить Стильверсейна в пучину? Но разве он не слышал, что я утонул? Он-то хорошо слышал и теперь ищет меня на дне… — И Стильверсейн, очень довольный своей простодушной хитростью, весело рассмеялся.
Вся каюта норвежца увешана амулетами. Это — уродцы из слоновой кости, лиловые ракушки, янтарные четки, китайская старинная монета и лягушка из сердолика.
Он весь был наполнен суевериями. Но еще хуже было его равнодушие ко всему, что не имело отношения к охоте за китами.
— Я люблю свой океан — он мой. Я — Хозяин Большой Воды. Кто там посмеет сказать Олафу, не дыши океанским ветром? Кто мне скажет: не гляди на солнце? Никто! Большая Вода моя!
— Олаф, по миру ходят сэр Подтяни Ремень и леди Некуда Приложить Руки, — сказал я.
— Я, Олаф, безработный?
Он долго смеялся, даже забарабанил руками по животу, а лоб покрылся испариной.
— Не слишком ли вы самоуверенны? — спросил я Олафа.
— Да, есть… Это потому, что я — гарпунер Стильверсейн, а таких не больше десяти в мире! — с возмутительным простодушием сознался он, продолжая смеяться.
Но вот и юг океана. Над палубой закружились черноголовые голуби. Вокруг, насколько хватал глаз, простирались серо-зеленые воды. Появились и ледяные красавцы — айсберги. Тому, кто не бывал в южных просторах океана, трудно представить, что это такое. Вообразите гигантские, весом в тысячи тонн, алмазы, отражающие свет солнца…
Но солнечных дней в Антарктике мало. Снова ревет зыбь. Пуржит. Сплошной снег слепит глаза. А с наблюдательной бочки на мачте — марса — уже не сходят марсовые.
— Фонтаны по горизонту! — раздался наконец крик, и Стильверсейн сдернул с пушки чехол.
Это были финвалы, самые осторожные киты.
— Э, не так просто бить китов! — удачно начав охоту, заявил Стильверсейн. — Нет, не так просто, это дар божий..
Из вежливости мы молчали. Но порой он действительно удивлял команду. Случалось, нет и нет китов, словно их всех заколдовали. Стильверсейн томился. От нечего делать он много ел, выпивал бесчисленное количество чашек чая, а потом ложился на койку и сейчас же засыпал — казалось, надолго…
И вдруг он вскакивал, настежь раскрывал дверь каюты и кричал:
— Финвалы! Эй, все наверх!
И не ошибался.
— Это называется шестое чувство! — говорил он гордо.
Стильверсейн никого не допускал к пушке, он ревниво оберегал ее.
Шли недели. А норвежец не переставал бахвалиться:
— Я люблю зрителей, но вы чересчур пристально смотрите, как я бью китов. Вы не так скоро сможете сделаться гарпунерами в Антарктике. Нет, это большое искусство!
Мы молчали, продолжая присматриваться, как он ведет охоту. Море сближает людей, и Стильверсейн подружился со всей командой.
В шторм, когда мглистая зыбь не позволяла вести охоту, он выпивал стакан виски, которое хранил в каком-то особом термосе, без конца курил свой крепкий табак, ценимый лишь отчаянными курильщиками. В такие дни он любил беседовать со мной.
— Вы, русские, хорошие люди, — говорил он, выпуская облака дыма. — Мне с вами хорошо. Только зачем вы все смотрите, как я бью китов? Мы, норвежцы, охотимся здесь много лет… Вам нужно большое время…
— Советские люди привыкли обгонять время.
— Вам нравится быстро жить? Скоро умереть?
— Нет, вы не так поняли, Олаф. Жить мы любим долго, а дела делать быстро.
— Теперь я знаю. Только с китами у вас ничего не получится: южнополярный кит трудный.
— Трудный — не трудный, а в будущую путину мы будем сами гарпунить китов! Ведь на стоянке в Одессе мы занимались на гарпунерских курсах, изучали теорию.
— Это очень дерзкие слова, — сказал Стильверсейн хмурясь.
Вот из-за этого мне порой нравилось подразнить норвежца.
— Олаф, — просил я, — покажите, как надо гарпунить китов.
— Вам показывать?..
От такой просьбы лицо Стильверсейна становилось словно у скряги, к сокровищам которого прикоснулась чужая рука.
Однажды в шторм накат зыби обрушился на Стильверсейна. Его опрокинуло. Но будь возле него боцмана, который бросился к нему на помощь, норвежец в один миг очутился бы за бортом китобойца.
