Анатолий Афанасьев - Больно не будет
— Ох! — выдохнул Гриша. — Не подходи, арлекин!
— Во-о! — взревел заготовитель. — Сначала заупрямились. Не хотели помочь. Пятерик пришлось сунуть. Но с гарантией. Особый состав. Обещали верных три дня. Только, конечно, не умываться. Ну, оцени!
— На манеж! Сегодня и ежедневно. Вне всякой конкуренции.
Арнольд обратился к Викентию:
— Извини, браток! Такая радость. Как тебя?.. Меня зови Арнольдом. Видишь, вчера пострадал на почве любви. А нынче как новенький! В век прогресса живем, это тебе не у Пронькиных на печке. Ты новый человек, скажи, чего-нибудь по моей роже заметно? Только честно.
Викентий соображал быстро.
— Да нет, все прилично. Если бы вы не сказали, я бы и внимания не обратил. Пудра только немного сыплется на пиджак.
— Это чепуха. Пудра! Тут дело шло к полному моральному фиаско. Давай, Гриша, стаканы. За это событие, за науку мы сейчас пузырь и раздавим. Жаль, Николаевича нету.
Николаевич, как бы услышав его зов, возник на пороге.
— Привет честной компании! — сказал он весело.
Заготовитель тут же поведал ему историю своего чудесного спасения. Старик засветился иконной благостью. Он и сам сходил удачно.
— Да, теперь и не то умеют, что блямбу закрасить. Спасибо тебе, Гриша, надоумил старого пенька. Все вышло чин чином. До правления я дозвонился, но председателя не застал. Завтра с утра снова пойду звонить. Груня, уборщица, сказала, передаст все как надо. Она женщина опытная, вездесущая. Я у ней и про деньги узнал, за телефон с меня тоже рупь взяли. Она говорит, это можно, это положено, раз дак ты в командировке по общественному заданию. Звони, говорит, хоть сто раз на дню. Все зачтется в казенный бюджет.
Новохатов пошел в ванную умыться, оттуда крикнул Викентию, чтобы тот собирался, сейчас они поедут.
— Куда? — спросил Викентий.
— К твоему папочке, — выйдя из ванной, радостно ответил Новохатов.
Спасенный заготовитель ухарски раскачивался на стуле. Его мысли приняли другой оборот.
— Гриш, а как ты думаешь, если я к Тайке загляну по новой? Не нахрапом, конечно. С работы ее подстерегу. Как ты думаешь? Может выгореть? Нас учат каждое дело доводить до конца.
— Теперь тебе чего бояться, — поддержал его Новохатов. — Со свидания беги прямо в парикмахерскую. Действуй!
Из холла Новохатов позвонил Кременцову, опять никто не ответил.
— Что-то у твоего папаши прогулка затянулась. Не простыл бы.
«Где же может находиться Кира целый день?» — подумал он. Викентий предложил:
— Не хочешь кофейку выпить?
Новохатов с удовольствием бы выпил кофе, он с утра ничего не ел, да и утром, кажется, ничего не ел, но нетерпение сжигало его.
— У тебя ключи есть от квартиры?
— Есть, но...
— Я думаю, у твоего папаши кофеек получше общепитовского? — он дружелюбно потрепал Викентия по плечу.
В автобусе он развил тему родства.
— Ты ему сын, а я кто? Если он мою жену к себе переселил, то ведь мы таким образом тоже породнились. Или нет? Надо будет с него калым взять, верно. Он же у тебя богатенький, да? Архитектор, художник. Это не его церковь вон там виднеется? Да ты не туда смотришь. Во-он слева. Не его? Оригинальная церквуха. Ничего, что я с тобой на «ты»?
Викентий нахохлился, не отвечал.
— Ты что-то там в гостинице про среду говорил. В которой твоего папашку только и можно понять. Это какая среда? Богема, что ли? Вроде он в нее по возрасту не подходит. Или он у тебя замедленного созревания? Я где-то читал, что люди искусства медленно развиваются. Но уж если разовьются, то их ничем не удержишь.
— Мне не нравится этот разговор, — процедил Викентий сквозь зубы.
— Не нравится? Извини! Я думал, тебе приятно об этом поговорить. Я думал, ты для этого ко мне и приходил. Значит, ошибся. Мне простительно. Я в людях плохо разбираюсь. С женой несколько лет прожил, как один денек, и то в ней не разобрался. А вы с женой дружно живете? Не обманывает она тебя? Говорят, все женщины склонны к измене. Даже те, кому некому изменять. У тебя жена порядочная женщина? Не стерва?
— Я-то тебя ничем не обидел, — сказал Викентий. — Чего ты нарываешься?
— Неужели твой папаша способен на убийство? Ты сам посуди, где может Кира пропадать целый день? У нее же в городе никого нет. Ты мне поможешь ее найти? Как земляк земляку? Если он ее укокошил, то тебе все равно придется давать показания на суде. Я ведь на него в суд подам. Конечно, многое зависит от размера откупного. А вы с ним случайно не сообщники?
Викентий вышел из себя. Повернулся к Новохатову, во взгляде бешенство и презрение:
— Вон ты какой?!
Новохатов обрадовался, что встретил наконец реального врага, незамаскированного. И это не старик, не туманное видение, мучающее его по ночам кошмаром своей бесплотности, это достойный противник, интеллигентный молодой человек в кожане, самодовольный, враг и сын врага, плетущий против него какие-то тайные интриги. Вот и отлично.
— Я такой, — сказал он, наливаясь желанным, ответным презрением, — а ты какой! Ты чего от меня ждал, когда шел ко мне? Поцелуев, доверительных излияний? Ошибся, юноша. Перемудрил. Ищи сочувствия в другом месте. Единственное, что ты можешь от меня получить, это доброго пинка под зад. Понял, мыслитель?
— Что ж, по крайней мере, откровенно!
— Да уж не буду юлить, как ты.
Они приехали и сошли с автобуса, настороженно приглядывая друг за другом. Молча добрались до подъезда и поднялись на этаж. Викентий позвонил. Нет ответа.
— Открывай! — приказал Новохатов. Викентий тускло на него покосился, достал ключи, долго копался с замком.
В квартире была темень непроглядная. Как в черную яму шагнули.
— Никак выключатель не найду, — растерянно произнес Викентий. — Переделал он тут все, что ли?
Негромко чертыхаясь, он шарил по стенам, и Новохатов подумал, что это тоже, видно, неспроста. Как это — забыть, где выключатель?
Вспыхнула неяркая люстра и осветила захламленный коридор. В квартире пахло воском, чем-то паленым.
— Видишь, нет никого, — заметил Викентий, странно оглядываясь, будто в самом деле попал в незнакомое место.
Новохатов решительно снял пальто. В коридор выходили три двери. Викентий, не раздеваясь, толкнул первую, вошел, зажег там свет.
— Иди сюда! — позвал. Новохатов вошел то ли в гостиную, то ли в кабинет. Мягкие кресла, низкий широкий стол, заваленный журналами и книгами, книжные полки, полированный шахматный столик из слоновой кости, телевизор в углу на подставке. Тишина и уют.
— Садись, я сейчас.
Новохатов слышал, как он раздевается, топчется в коридоре, потом зажурчала вода в туалете, через несколько минут Викентий вернулся с конвертом в руке.
— Это, кажется, тебе!
Гриша взял у него конверт, на котором размашисто, рукой Киры, было написано: «Грише, лично».
Он извлек тетрадный листок в клеточку, прочитал. «Милый мой! Ты слишком быстро меня разыскал. Я еще не готова к разговору с тобой. Прошу тебя, дорогой мой, уезжай в Москву как можно скорее. Не думай ничего плохого и не терзай меня и себя понапрасну. Сейчас я не могу ничего объяснить. Уезжай, пожалуйста! Я скоро дам знать о себе. Я горько виновата, что заставила тебя страдать, но когда-то придет час, и ты поймешь, что я не могла поступить иначе. Я не от тебя бегу, а пытаюсь разобраться в очень важных вещах. Для этого мне надо еще побыть вдали от тебя. Уезжай, милый! Будь благоразумен. Пока ты в городе, мне тяжелее во сто крат. Кира».
Новохатов поднял на Викентия глаза, изможденные лютой тоской.
— Она меня больше не любит, — сказал он доверительно чужому человеку. — Где ты взял письмо?
— Оно лежало на кухне, на столе.
— Больше там ничего не лежит?
— Нет.
Новохатов побыл минутку в чудовищном оцепенении, как в смерти, потом встал, обошел стоящего у двери Викентия, оделся и, не сказав ни слова, вышел из квартиры.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В Москву приехал Тимофей Олегович спустя примерно полгода после своей выставки. Привело его сюда важное дело — он пробивал через министерство законсервированный проект экспериментального жилого дома. Он не был автором проекта, все было сложнее. Давным-давно, в хорошую, видимо, пору, Кременцов нафантазировал некий оригинальный проект и даже успел придать ему черты реальности; но позже, в плохую, видимо, для себя пору, он от него сам в панике отказался, зато на обломках его замысла группа талантливых и рьяных архитекторов, отчасти его учеников, сумела создать нечто грандиозное и кошмарное, не умещающееся ни в каких мыслимых сметах и пугавшее любую комиссию одним своим видом. Эта история тянулась несколько лет, быльем поросла, на пустыре, отведенном под застройку, пионеры разбили футбольное поле, а хозяйственники соорудили популярную в городе овощную ярмарку. Участники проекта входили в возраст раздумий, приобретали вес, разъезжались, один успел помереть, причем самый молодой. Но идея жила. Она опиралась, может быть, теперь только на позднее тщеславие этих людей, пусть питаемое одними воспоминаниями. Дескать, конечно, мы ничего особенного не совершили и помянуть нас добрым словом гражданам этого города особенно не за что, но ведь были когда-то планы! Помните, Тимофей Олегович?
