Владимир Христофоров - Пленник стойбища Оемпак
Войну они начали в разных авиаполках. Но она еще не летала. Это было позже…
Варвара Кирилловна никогда не позволяла себе распускаться. И теперь, здесь, она думала обо всем как бы отчужденно, словно о факте из жизни других люден. Однако самообладание ее не только не радовало, но даже огорчало. Оно напоминало о долгих годах, которые отделяли ее — ту, молодую, от сегодняшнего дня, о жизненном опыте, о потере остроты восприятия былых чувств, а значит, — о старости.
Тельман Ивтэкович говорил нервно и, как ей показалось, враждебно. Варвара Кирилловна на мгновение растерялась, подумав о нелепости своего требования. Она сразу поняла, что отнимает время у занятых людей. А потеря времени — все равно что нанесенный кому-то ущерб. В принципе, так ли уж важно — быть ей именно там? Сегодня она пойдет в ПТУ и увидит то, что осталось после катастрофы.
Лоскутова терпеливо выслушала объяснения председателя о «зверской» занятости вертолетов и людей, закурила. Больше звонить она не будет, больше не надо приходить в райисполком. Все это чепуха — запоздалые цветы на могилу, все это мистика и чепуха. Мы — материалисты! Однако она подумала о своей матери и чистеньком деревянном кладбище на бугре, где весной над могилой тихо распускаются вербы. Шум ветра, щебет птиц — это совсем не тот шум, который услышишь в лесу, и совсем не тот крик птиц. На кладбище эти звуки — просто часть вечной могильной тишины. По-бабьи она это понимала. Боязнь, испуг, почтение к тому, что находилось за пределами материальной жизни, в ней все-таки остались.
…Она тогда, кажется, сказала ему о своем предчувствии, что они больше никогда не увидятся. «Ты не можешь представить, Женька, — сказала она в тот их последний рассвет, — хорошо нам было или плохо — это неважно. Но ведь мы никогда больше не встретимся. Вот это страшно! Будет вокруг нас много людей, может быть, мы уцелеем в войне, и нам могут встретиться люди, очень похожие на нас с тобой. А мы не встретимся. Это, наверное, хуже, чем знать, что кого-то из нас нет… Я даже ребенка от тебя не успела родить». Он ответил спокойно и мудро: «Если судьба не сведет нас снова, надо просто помнить друг друга. Во мне продолжает жить мой отец, хотя я не был на его могиле лет десять. Почти ежедневно я восстанавливаю в памяти его жизнь, узнаю в ней себя. Все так повторяется… Я буду всегда помнить о тебе». Ей хотелось закричать от этих его страшных слов: «Нет-нет-нет! Я не могу это слышать! Я люблю тебя. Не надо так жестоко говорить, милый мой Женька. Мы обязательно увидимся, и у нас еще будет все. Все-все!» Он понял ее состояние и шутливо погрозил пальцем: «Приказываю не распускаться, товарищ гвардии младший сержант!» Потом похлопал по своему планшету: «Здесь, учти, заявление на тебя. Вернусь, тогда уж ты от меня никуда не денешься». И опять на прощание погрозил пальцем.
Варвара Кирилловна оставила в приемной плащ, привычным жестом поправила волосы и решительно открыла дверь кабинета директора профессионально-технического училища. Шло совещание. Директор вопросительно глянул на вошедшую, но, увидев на лацкане пиджака депутатский значок, привстал и показал на свободный стул.
— Продолжайте, продолжайте, — шепотом проговорила Лоскутова и вынула пачку папирос. Это еще более смутило директора: «Не церемонится. Из области, очевидно…»
Молодая женщина, выступавшая перед этим, тоже смутилась и молча глядела в школьную тетрадь. Директор кивнул ей:
— Хорошо, это мы разберем в рабочем порядке.
— Зачем же в рабочем? Для того ведь и собрались. Не на торжественном же собрании — на рабочем, — сказал сидящий рядом с Лоскутовой мужчина. Его поддержали остальные.
Женщина с тетрадкой, не поднимая глаз, продолжила:
— Короче говоря, из милиции письмо: конкретных виновных в краже сеток установить не удалось, но подозрение опять падает на наших.
— Пора холодильниками обзаводиться, нечего развешивать по окнам авоськи, — раздалась чья-то ироническая реплика.
Директор протестующе поднял руку и посмотрел на Лоскутову:
— Спокойно, товарищи, спокойно. Приезжий человек не в курсе — надо объяснить. У нас нет зама по воспитательной работе. Никто больше года не держится. Я понимаю, что эта работа не мед, но надо же наконец и области подумать о толковом комиссаре. Наставник нужен. Вот тогда и сетки будут целы.
— И с помещением пора решить вопрос, — повернулся к Лоскутовой сосед. — О расширении второй год говорим, а сделано с гулькин нос, извините, конечно, за резкость.
— Верно, нам негде разместить толком кабинеты оленеводства и звероводства. Пришло новое оборудование, новые рации…
Лоскутова молча вертела в руках неприкуренную беломорину и, казалось, не слышала обращенных к ней слов.
Директор нервно кашлянул в сжатый кулак, продолжая размышлять над причинами столь внезапного приезда областного начальства. Поводов могло быть предостаточно: строительство нового общежития на 360 мест, недобор учащихся на новый учебный год…
Лоскутова обвела лица сидящих своим тяжелым властным взглядом:
— Слушая вас, я подумала вот о чем. Прежде чем зайти в этот кабинет, я походила по училищу. Да, надо признать, в мастерских тесно. Вообще планировка здания довольно нерациональная. Зачем, скажем, за этой стеной такой громадный коридор с тупиком? Там есть окно — прекрасно! Отгородите коридор и врежьте дверь. Вот вам дополнительный кабинет.
Директор в замешательстве потеребил свой нос:
— Вот что значит, товарищи, свежий глаз!
— Минутку, — грубовато оборвала его Лоскутова. — Давайте подумаем, так ли уж необходим этот министерский, простите, директорский кабинет с гигантской приемной? Вполне можно обойтись одной приемной.
Директор покраснел и постучал пальцами по стеклу.
— Ну это не решение вопроса. — Покраснел он оттого, что по проекту действительно кабинет директору предлагался без приемной.
— Знаю и понимаю, расставаться с таким роскошным залом не хочется. Но я бы вам посоветовала. Кто ради кого здесь? Вы для учащихся или учащиеся для вас?
— Простите, вы кто, собственно, будете? — поинтересовался директор.
— Как вам сказать, — задумалась Варвара Кирилловна, подыскивая верные слова. — У вас есть кружок «Поиск». Я приехала…
Молодая женщина, та, что говорила о письме из милиции, ойкнула, сложила ладони у подбородка:
— Так это… вы? Жена того летчика?
— Да. Это я.
Все разом вскочили. Кто-то обнял за плечи Лоскутову, кто-то жал руки.
От неожиданной нахлынувшей людской нежности Варвара Кирилловна растерялась, лишь благодарно улыбалась всем, но размягчиться до слез не позволила, хотя они стояли где-то совсем рядом. Просто спазмы сжали ей горло, и она еще некоторое время не смогла вымолвить ни слова.
— Спасибо… спасибо за теплоту. Но, право, я не заслужила этого. Я всего лишь… жена… летчика.
Молодая женщина, сама готовая вот-вот расплакаться, все время повторяла:
— Боже мой! Надо же! Боже мой… Вы не представляете, как вас ребята ждут! Такая встреча… Пойдемте скорее в наш класс, пойдемте.
Директор вставил:
— И обязательно выступите перед учащимися, в плане, так сказать, патриотического воспитания.
— Да уж придется выступить, — с напускной строгостью произнесла Лоскутова, — а за сетки с продуктами я спрошу, крепко спрошу. Насчет перепланировки все-таки подумайте. Я, в свою очередь, поговорю с председателем райисполкома. Помогу чем могу.
Директор испуганно замахал руками:
— Не надо, ничего не надо говорить. Сами решим.
— Не надо ничего решать. Надо делать. Больше того, объявите среди учащихся конкурс на лучший вариант перепланировки корпуса. Это как раз будет в плане трудового воспитания, — добавила она с улыбкой.
Варвара Кирилловна наконец решилась зажечь спичку и с жадностью втянула в себя струю дыма.
…Лоскутова рассматривала вещи погибших летчиков так, словно она была очень близоруким человеком. Ей хотелось остаться одной, ее раздражало нетерпеливое перешептывание ребят, мешало стекло, за которым лежали все эти обгоревшие и оплавленные предметы. Попросить открыть крышку столика она не решалась. Еще раньше, как только Лоскутова взглянула на вещи, ей пришла в голову горькая мысль: а ведь она не помнит, какие из вещей принадлежали Гаранину. Часы, портупея, клочок погона, кобура, термос — все могло быть и его и его погибших товарищей. Она спросила, были ли еще документы, кроме комсомольского билета.
— Письма есть, но их не удалось прочесть, — сказал рослый черноволосый паренек. — Если хотите взглянуть, они у отца в сейфе.
— Почему у отца? — машинально спросила Варвара Кирилловна.
— А он председатель райисполкома, помогал нам, — ответил юноша.
Вечером в спортивном зале собрались учащиеся и преподаватели.
