Сергей Лисицкий - Этажи села Починки
Алексей Фомич хорошо знал Антона Гнатюка, который был несколько старше его, Романцова, а все время работал на постоянных работах и когда еще тут был колхоз. Мужик он был хозяйственный, рассудительный, с той крестьянской хитринкой во взгляде, за которой скрываются опыт прожитых лет, хозяйская сметка.
— Все, — сказал директор зоотехнику и заведующему, — действуйте. — А сам тут же повернулся к Гнатюку:
— Что ж это, Антон Евграфович, корма так вот и сбрасываем прямо под ноги?
— Признаюсь, Алексей Фомич, противное моей душе дело делаю, а надо — иначе не успею. Я ведь один, считай, — оперся на вилы Гнатюк.
— Остальные где ж?
— Кто где: тот — за кормами, другой — за солью… Давно, Алексей Фомич, хочу сказать, отчего так все получается. Самую суть скажу.
— Ну, ну, — нетерпеливо потребовал Романцов.
— Только с какого краю начинать: с начала или с конца?
— А как оно понятнее будет? — вопросом на вопрос ответил Романцов.
— Все одно — понятно…
— Тогда давай с конца, может, оно интереснее, — улыбнулся директор.
Гнатюк пригласил Романцова следовать за собой. Они подошли к куче навоза.
— Вот, — ковырнул он вилами, — смотрите, что это за навоз. Тут больше соломы и кормов всяких, чем навоза. Раньше разве так было? Я вот помню батьку своего Евграфа Трофимовича — старик нутром чуял беду, в чем бы выдумали? — в тракторе!
— Какую беду? — удивился Романцов.
— А такую, страх у него не напрасный был перед машиной. Чуял он, что от нее, кроме пользы, и лиха не мало будет. А оно так, считай, и есть. Конечно, техника — сила. Но эту силу повернуть по-разному можно. Повернул ее не туда, куда надо, — и беда. В прошлом годе четыре скирды соломы, что за второй лесополосой, — погнили? Погнили. А почему? Да потому, что косили и тут же вслед скирдовали, не дали и просохнуть как след. Машина — сила. Чего ждать — раз-з-з, и готово. Вот она, эта солома.
Гнатюк поддел на вилы пласт, где вместо навоза была действительно солома.
— И силос так же: с росой, с водой — гони, давай. Сгреб в кучу. Машина — дьявольская сила! А результат: не едят такой силос. Это — главная причина. А еще их не одна. Вот они складываются вместе — и падеж и что хочешь. Вот оно что…
«А что? Он прав…» — думал Романцов, возвращаясь с фермы.
24
Прошло четверо суток с того дня, как случился пожар. Четвертую ночь проводил Митрий в больнице. Чувствовал он себя вроде бы нормально. Угар прошел, хотя еще давала знать о себе острая боль в левой руке, плече и во всей лопатке, но всем сердцем своим он рвался домой. Никогда еще не приходилось ему лежать в больнице, и эти четыре дня казались четырьмя годами.
Тихо в палате. Кроме Митрия тут находился небольшой старичок, лет семидесяти пяти, с грыжей в обоих пахах. Но он был сильно туг на ухо и поэтому в разговоры почти не вступал, а больше копался в своей тумбочке, без конца перебирал какие-то тряпки и бумажки в старом потертом портфеле. Был и еще один больной — юркий мужичок Митриевых лет, с длинным носом и незакрывающимся левым глазом, взглядом которого, он, казалось, пронизывал насквозь предметы, на которые устремлял этот глаз. У него дело шло к выписке (обморожена кисть правой руки) — и он почти не бывал в палате, а играл с «ходячими» больными в домино во дворе.
Только в больнице обнаружилось, что Наталья пострадала не меньше, а гораздо больше Митрия: чуть не вся спина вздулась пузырями. Как лежала она, потеряв сознание, животом вниз, так и загорелась на ней кофточка. Митрий еще тогда, в тот вечер, понял, что с Илюхиной дело плохо. После осмотра хирург сразу же убежал в женскую половину и был там очень долго. Потом Митрий слышал телефонный разговор его, а с кем — не мог понять. Уловил только одно: Наталья в тяжелом состояний, у нее большая потеря воды, капельница положения не спасает и что ей требуется срочная пересадка кожи.
По отрывкам этого разговора Митрий также понял, что ситуация складывалась критическая: был поздний час, впереди целая ночь, а ждать утра, чтобы заполучить доноров, — рискованно. И тогда он, превозмогая боль, потянулся к кнопке «вызова» медсестры.
Вбежала девушка, та, что только что его перевязывала.
— В чем дело, больной?..
Митрий наблюдал, как во взгляде сестры чувство то ли испуга, то ли раздражительности сменялось недоумением. И он поспешил сказать:
— Позовите доктора, я хочу дать кожу.
— Какую кожу? — удивилась девушка.
— Свою кожу больной, что поступила вместе со мной.
— Да вы в своем ли уме?.. Вы же — больной…
— Тогда позовите врача, раз я больной, — у меня сильные боли.
— Лежите спокойно, обезболивающий укол вам записан в одиннадцать тридцать.
— Все равно позовите… Пожалуйста…
Сестра пожала плечами, вышла.
— Вы что, с ума спятили, молодой человек? — едва переступив порог, заговорил врач, — вы даете себе отчет, батенька?
— Донорство — дело добровольное, и я хочу использовать свое право, — раздраженно бросил Митрий.
— Позвольте, — перебил его врач, — вы имеете это право, но не в теперешнем вашем состоянии… И вообще разговор этот никчемный.
После Митрий и сам убедился в несерьезности своей просьбы, но признаться в этом врачу ему не хотелось, а тот, в свою очередь, ни словом не напомнил об этом, вел себя так, как будто ничего и не было, хотя Митрию казалось, что врач о том случае именно и думает всякий раз, когда входит в палату.
Марина бывала у Митрия ежедневно, а на этот раз ехала к нему вместе с ребятами. Дениска давно добивался поехать в город к отцу. «К папке хочу», — требовал он. Да и Леночка вся сгорала от нетерпения, все спрашивала, когда же они поедут в Петровск.
И вот они наконец зашли в полутемный прохладный коридор больницы. Вот и палата: «Па-апка! — разом бросились ребята к Митрию. Тот как раз сидел просматривал газеты, был один в палате. Сердце Митрия дрогнуло при виде вскочившего по привычке на отцовские колени Дениски. К небритой щеке отца прильнула Леночка.
— Тише вы, больную руку не троньте, — предостерегающим голосом произнесла Марина. — Набросились…
— А когда ты домой придешь? — начал допрос сын.
— Скоро.
— А что это?
— Это — капельница.
— Ой, а про сигареты я и забыла, — сказала Марина, выкладывая из сумки свертки и банки.
— Нет, без курева не годится, — отозвался Митрий, — я и так уж тут «стрелять» научился, снайпером скоро стану.
— Сейчас схожу, пока нет перерыва, куплю…
— И я с тобой, — быстро согласился Дениска. — Лена, пойдем?..
— Нет, я останусь..
Митрий, сидя на койке, здоровой рукой прижимал к себе присмиревшую почему-то девочку, чувствовал под ситцевым платьицем каждую косточку худенького ее тельца.
— Что ж ты такая худышечка у меня?..
Леночка молчала, но в глазах ее была такая печаль и недетская тоска, что, кажется, вот-вот у нее выступят слезы. «Не заболела ли?» — тревожно мелькнуло в голове.
— Что с тобою, доченька?
Леночка долго смотрела на отца, а потом, опустив голову, не глядя на него, спросила:
— Папа, а правда, что ты от нас уйдешь?..
— Куда? — не понял Митрий.
— Правда, что ты уйдешь от нас к тете Наташе Илюхиной? — переспросила девочка.
Митрий растерялся. Ему не верилось, что слова эти произнесла Леночка, а не кто-нибудь другой. С минуту он тоже молчал, не зная, что отвечать, а потом вдруг, словно уцепившись за спасительное средство, спросил:
— Кто тебе такое сказал, доченька?
Острые плечики девочки вздрогнули, лицо искривилось в плаче, на ситцевое васильковое платьице упали две крупные, как бусины, слезинки:
— Те-е-т-я Валя Бу-уря-чиха ска-а-зала, — всхлипывая, протянула Леночка.
Кровь бросилась Митрию в лицо. Он не знал, куда себя деть в эту минуту, так было ему неловко, как будто его вдруг уличили в чем-то неприлично-постыдном. Но что все это по сравнению с жгучим чувством острой жалости к девочке, охватившим его тут же?! «Боже мой! Неужели я мог так думать, не вспомнив о вас, милые вы мои?!» — горячо шептал он, прижимая к груди вздрагивающие плечики дочери…
— Никогда этого не будет, доченька, никогда!… Я поговорю с этой Бурячихой! Как это она только смела сказать тебе такое?! Я поговорю…
Хорошо, что Марины еще долго не было и девочка успокоилась. Вернулись они с Дениской, когда Митрий угощал девочку клубникой. Вбежавший мальчишка сразу же подскочил к столу, где стояла тарелка с ягодами, подозрительно зыркнул глазами на сестренку, потом на стол: не обошли ли его в чем?..
Когда Митрий проводил свою семью домой, он устало плюхнулся на больничную койку и закрыл глаза. В его ушах отчетливо слышался стук собственного сердца. Оно стучало и стучало. То вдруг так явственно и укоризненно звучал Леночкин голос: «Папа, а правда, что ты от нас уйдешь?..»
