Павел Гельбак - ...И вся жизнь
А где же Толя? Первый час ночи, пора бы ему и домой возвратиться.
Не зажигая света, Павел Петрович сбрасывает одеяло, шарит босыми ногами возле кровати. Вечно тапочки запропастятся неизвестно куда! Приходится зажигать свет.
— Тебе что, плохо? — спросонья спросила жена.
— Ничего, спи, Томка, просто бессонница.
Тапочки, как ни в чем не бывало, стоят там, где им и полагается стоять — между кроватью и тумбочкой. Возможно, Толя вернулся и тихо прошел к себе в комнату? Сегодня он собирался на вечер встречи с молодежью Казахстана. Да, еще говорил, что Соколов поручил проверить письмо какой-то старушки-пенсионерки. Вечер давно кончился, и, конечно, ночью молодые литработники с соискательницами пенсий не встречаются.
Диван в кабинете пуст. Тысячу раз он просил сына приходить не позднее одиннадцати. Анатолий как-то ответил:
— Мой старый папа! Твой сын давно бреется!
Взрослый! Ерунда, столько еще дури в голове. А сам ты, Павло, каким был в двадцать лет! Сам? Тогда и время было иным, и условия. Причем время и условия? В двадцать лет ты уже был женат. Пора понять, что у сына тоже может быть знакомая девушка, с которой и в двенадцать, и в час расставаться жаль. Еще классики утверждали, что счастливые часов не наблюдают. Хорошо, согласен, пусть будет девушка, но позвонить по телефону можно — живем в век техники. Разве он думает о том, что отец волнуется? Эгоист…
У подъезда дома остановилась машина. Нет, не он. За окном пустая улица. Шаги по лестнице. Хлопнула дверь в соседней квартире. Вчера на «скамейке пенсионеров» рассказывали, что на набережной двое шалопаев ни с того ни с сего хлестнули велосипедной цепью проходившего мимо подростка. Мальчик был в очках, разбитые стекла попали в глаза. Один глаз вытек. Откуда берутся такие садисты? А то еще рассказывали… Черт знает что! Вспоминаются много лет назад слышанные истории. Теперь уже не до сна. Впору звонить в больницы и милицию: не стряслось ли с Анатолием какой беды?
Павел Петрович набрасывает пальто, выходит на балкон. Сколько раз он видел эти ночные улицы, но, кажется, никогда так пристально не вглядывался в них, как этой ночью. Высветлив фарами асфальт, прошуршала «Волга» с красным крестом над смотровым стеклом. Промчалось несколько такси, из-за угла вышла, прихрамывая, пожилая женщина. Куда она? Возможно, работала в вечерней смене, а может, торопится в аптеку, неожиданно заболел кто-то из близких. Вспомнилось, как много лет назад, Толик тогда еще учился в четвертом классе, Павел Петрович вернулся из редакции и застал сына в забытьи. У мальчишки был сильный жар, он задыхался. Тамара сидела у постели сына и плакала: врач велел достать кислородную подушку, а жена боялась уйти в аптеку — не с кем оставить ребенка, звонила в редакцию и не дозвонилась. Где же он тогда простудился? Наверно, на катке. Ни в чем не знает меры.
Знакомая фигура видна издалека. Анатолий не спешит. Плащ распахнут. Чувствуя, как рука, сдавившая сердце, разжалась, Павел Петрович вслух беззлобно произносит:
— Не торопится, паршивец! А какого черта я не ложился?
Не желая показаться смешным, Ткаченко поспешно ретировался с балкона. Юркнул под одеяло. Теперь, конечно, и в шесть не проснуться, утренняя страница останется ненаписанной, а ведь так все хорошо было задумано. И вот пропали все с трудом найденные слова. «Малые дети спать не дают, большие дети — сам не уснешь». Эта старинная поговорка казалась Ткаченко избитой, затасканной, как рваный рубль, а оказывается, в ней житейская правда. Не заснешь, право, не заснешь.
4Раздеваясь, Анатолий думал: почему отец не спал, почему ночью, как на посту, стоял на балконе? Что это — отцовская любовь? Кому нужно это беспричинное, опекающее беспокойство? Пора понять, сын давно вышел из детсадовского возраста, знает, где и как переходить улицу, чтобы не столкнуться с «мимо проходящим транспортом», так, кажется, пишут в протоколах автоинспекции.
И все-таки хорошо, что рядом есть отец, который о тебе беспокоится, думает. Анатолий втайне гордился и отцом и матерью, за многое был им благодарен. Но получалось как-то так, что дома он реже улыбался, чем в редакции или в кругу друзей, был замкнут, обращаясь к родителям, нечасто находил ласковое слово. Порою такой подчеркнуто сухой тон и самому был в тягость, но ничего с собой поделать он не мог.
Как это ни странно, но быть молодым тоже нелегко. Самое простое письмо проверить и то с оговорками поручают. Как же — молод, напутает еще, не сумеет разобраться, где черное, где белое. Ну и ладно, пусть не доверяют. Пройдут годы, будет и седина благородная, и геморрой, и опыт, как у Герасима Кузьмича — заместителя главного редактора. Да, у него и опыт, и стаж, и пост немалый, всех берется поучать, только сам ничего делать не умеет. Начнет передовую диктовать в 9 утра, а закончит в 10 вечера, и то вчерне. Машинистки смеются:
— Герасим быстро диктует: скажет «Принеманский», а через пять минут — «район». Потом еще пять минут подумает и попросит: забейте Принеманский, оставьте только район.
Анатолий подкладывает ладонь под щеку и бормочет засыпая: «Лучше сдохнуть, чем через двадцать лет стать Герасимом!»
Трудный день
1Заведующий отделом информации в газете «Заря Немана» Юрий Новак категорически заявил Анатолию, что ему нет ни малейшего дела до письма пенсионерки, что у отдела информации и так забот полон рот, а для того чтобы у репортера Ткаченко А. П. на сей счет не оставалось сомнений, именно ему он и поручает дать в номер подборку информаций «Вчера в Западной области». На утренней планерке Соколов полюбопытствовал, о чем намерен поведать миру отдел информации.
В Западной области, как и во всей стране, ежедневно происходили большие события: строились новые дома, предприятия, школы, перевыполнялись планы на фабриках и заводах, ученые разрабатывали большие проблемы, писатели сочиняли романы и поэмы… Казалось, так просто собрать несколько информаций, чтобы написать об одном дне области. Но будни, даже героические будни, остаются буднями. Их участникам так же трудно выделить новое, необычное в своем повседневном труде, как и человеку ответить на праздный вопрос старого знакомого, с которым не виделся много лет:
— Как живешь, что нового?
Односложный ответ «Ничего, так себе» не может стать основой для информационной заметки. С телефонной трубки стекал пот, Толя повторял один и тот же самому осточертевший вопрос:
— …Какие интересные события у вас сегодня ожидаются?
Чаще всего в ответ раздавалось:
— Что у нас может быть интересного?!
Порадовали лишь товарищи из геологического управления. Они сказали, что есть новости, но сообщать их по телефону отказались. Предчувствуя рождение новой информации, Толя поспешил к троллейбусной остановке. До управления было несколько кварталов, а времени — совсем ничего. Юрий Новак дважды сердито предупреждал:
— Старик, не копайся, а то Соколов с нас шкуру спустит. И скажет, что так и было.
В троллейбусе репортер попытался вспомнить слова песни о геологах. Мотив вертелся на языке, а вспомнилась лишь одна строчка: «…Солнцу и ветру брат». Геолог солнцу и ветру брат. И вдруг Толя почувствовал тоску, какую-то щемящую зависть. Люди братаются с солнцем и ветром, а он, молодой парень, сидит в редакции, звонит по телефону… Отец любит говорить о романтике журналистской профессии, о том, что нет более благородного дела, что Ленин, заполняя анкету, с гордостью писал, что его профессия — журналист. Все это, наверное, так. В школьные годы он тоже мечтал, что станет журналистом, объездит весь свет. Но какая романтика в его репортерских буднях? Прометей, прикованный к телефону: «Скажите, какие у вас новости?» Самому надо делать новости. Пусть другие о них пишут, а он пойдет в степь, в горы, в тайгу, в тундру… Тогда к нему в один прекрасный день придет такой же молодой парень и, краснея, спросит:
— Анатолий Павлович, расскажите, что нового было в экспедиции?
И он расскажет подробно, не жалея времени. Расскажет, ибо на своем горбу испытал, как трудно дается каждая строчка молодому журналисту.
В геологическом управлении ждали представителя газеты, чтобы сообщить важную новость: в Западной области есть нефть! Начальник экспедиции, обнаруживший нефтяной пласт, человек в годах, не называл репортера «молодым человеком», не просил его быть внимательным и ничего не перепутать, — он с увлечением рассказывал о месяцах поисков, о надеждах и разочарованиях, о буровых и первом нефтяном фонтане. Анатолий почти ничего не записывал. Он с восторгом смотрел на геолога, вбирал в себя каждое его слово, будто забыл, зачем пришел.
— Вот, пожалуй, и все, что я могу вам сообщить. Если нет больше вопросов, то желаю успеха.
Ткаченко вопросов не задавал, ему и так казалось, что материала хватит на большой очерк, а не на крохотную заметку в подборке «Вчера в Западной области».
