Лидия Вакуловская - 200 километров до суда... Четыре повести

— Зачем? Места хватит, а вы тоже спать хотите. Я утром уйду, — сказала Таня, отворяя дверь. Сейчас ей было настолько все безразлично, что ее совсем не интересовало, останется Копылов или уйдет.

— Ладно, утром я сам переселюсь, — ответил он, входя вслед за нею в сени и зажигая спичку.

Таня включила свет, положила на стол портфель.

— Я в этой комнате, — сказала она ему, показав на боковушку. — А та свободна.

— Ясно, — кивнул он и спросил. — Сарай у вас заперт? Собак загнать надо.

— Нет, на щеколде.

Он ушел, хлопнув дверью. Когда он вернулся, Таня не слышала. Она уснула, не раздеваясь, — в брюках и телогрейке, завернув кухлянкой окоченевшие ноги. Дом выстудился, в нем было ненамного теплее, чем на улице.

11

Пурга.

На улице пурга…

Это Таня поняла, как только проснулась. Ветер, трубя и завывая, шарит по стенам дома, присвистывает, мычит, гогочет. В окно по-кошачьи скребется поземка, шаркает, ширкает по наледи стекол. Пурга залепила окно, оно глядит в комнату мутно-серым глазом, и все предметы видятся, как в тумане.

«Ну, теперь задует…» — невесело подумала Таня.

За дверью что-то звякнуло. Таня вздрогнула, но тут же вспомнила, что она не одна в доме. Вспомнила, что в доме Копылов.

Копылов… Копылов… О господи боже!.. Вот уж, действительно, глупее положения не придумаешь! Лучше всего ей не выходить из боковушки и переждать здесь пургу. Потом сразу уйти к Лене. Или в гостиницу. И не откладывая назначить суд. От этого Копылова можно ждать чего угодно — сядет на самолет, и ищи его в Крыму. Да, суд нельзя откладывать, а сейчас надо снова уснуть… Уснуть и не просыпаться, пока не кончится пурга…

На кухне тяжелыми шажищами ходит Копылов — гуп, гуп, гуп. Шурует кочергой, в плите. На плите что-то шкварчит, отчего в доме остро и вкусно пахнет. Потом на плиту что-то льется, отчаянно шипит, потом что-то с грохотом падает, катится по полу.

— Тьфу, черт! — громко чертыхается за дверью Копылов (наверно, схватил с чайника горячую крышку и не удержал).

Теперь он переходит в комнату. Мурлычет под нос какой-то мотивчик. Потом начинает вполголоса петь:

Буря мглою небо кроет,Вихри снежные крутя…

Перегородки в доме фанерные, и все прекрасно слышно. Таня накрывает голову подушкой — может, так удастся заснуть.

Копылов… Копылов… Как же его зовут?

Таня напрягает память, мысленно ищет его имя на страницах дела… Копылов М. А… Копылов Михаил Андреевич… или Анатольевич… Нет, кажется, Алексеевич. Но Михаил — это точно. Значит, Михаил? И, значит, племянник зоотехника? Но почему Тихон Миронович не сказал об этом? Может, стыдится такого родства?.. Ах да, он же не знал, кто она и зачем приехала. Лена просто сказала: «Моя подруга из райцентра».

Копылов за стеной поет:

Выпьем, добрая подружкаБедной юности моей,Выпьем с горя, где же кружка?Сердцу будет веселей…

Значит, он уже сидел? И скрывает судимость?.. Интересно: за что и когда? Наверно, Смолякова тоже этого не знает, иначе сказала бы… Сколько же ему лет?

Таня снова напрягает память, заглядывает мысленно в синенькую папку с делом. «Копылов М. А. Год рождения — 1932-й…» Шестьдесят минус тридцать два получается двадцать восемь. Ему двадцать восемь. Два года уже тянется его дело. Четыре года назад окончил эту самую свою академию… Когда же он сидел? Сразу после института?.. Может, когда учился?.. Может, в колонии для несовершеннолетних?..

Копылов заводит с начала:

Буря мглою небо кроет,Вихри снежные крутя…

На улице ад кромешный. Добротный дом зоотехника противится пурге всеми своими углами, выступами и зазорами.

Под ее напором он скрипит деревом, звенит стеклом, лязгает железом, охает, ухает, кряхтит, но все-таки выдерживает. Пурга шалеет и стервенеет. Нечего думать, что она кончится к вечеру или к утру. Завернет дня на три, а то и на всю неделю… Да, она сделала глупость — надо было сразу идти к Лене. Сидела бы сейчас у нее…

Таня привстает, смотрит на часики на руке. Три. Три часа дня, конечно. Таня снова прячет голову в подушку, стараясь уснуть.

Но сон не идет. В голову лезут всякие мысли. В основном — о Копылове. Почему, собственно, она не может выйти на кухню? И почему она должна избегать его? Мало ли в какие обстоятельства попадают люди! Надо выйти, умыться, поесть… Есть давно хочется. А из кухни, как назло, пахнет жареным мясом…

Копылов перестал петь и стучит кулаком в фанерную перегородку.

— Слушайте, вы там живы? — громко спрашивает он. — Давайте поднимайтесь!

Таня не отвечает — пусть думает, что она спит. Копылов снова стучит.

— Эй, пора вставать! — кричит он за перегородкой. — Слышите?

— Слышу, — отвечает Таня, поднимаясь с кровати.

«Выйду, — решает она, — а то еще подумает, что спасовала перед ним».

Таня вышла на кухню. От раскаленной плиты несло жаром, на столе ярко горела лампа.

— Ну, как пурга и сияние? — смеясь, встретил ее Копылов. — Кто говорил, не слышу?

— Но я, правда, не слышала, — сказала Таня.

— Тут местный узел охрип от натуги, все утро орал: не высовывайте, граждане, носа на улицу! — кивнул он на молчавший на стене динамик. — Спасибо, провода ветром порвало.

Не зная, что ответить ему, Таня посмотрела на молчавший динамик, потом на мертвую лампочку под потолком, снова на динамик, будто проверяла, действительно ли пурга оборвала провода.

— Ладно, умывайтесь, пора обедать, — сказал он. — В сенях ведро с теплой водой, я ледку растопил.

Видно, он давно хозяйничал на кухне: плита гудела, в кастрюлях что-то жарилось и парилось.

— Спасибо. Вы обо мне, пожалуйста, не заботьтесь, — ответила Таня, направляясь к двери. — Я сама…

— Слушайте, — перебил он. — Давайте бросим эти нежности: «спасибо», «извините», «пожалуйста». Не то за эту пургу мы скиснем от вежливости. А я не хочу.

— А что вы хотите? — с явным вызовом спросила Таня.

— Хочу есть и жду вас, как самый вежливый человек, — ответил он, блеснув белыми зубами. И усмехнулся: — Прошу учесть мою джентльменскую сущность при рассмотрении дела в качестве смягчающего вину обстоятельства.

— Напрасно вы иронизируете, — жестко заметила Таня. — И вообще нам сейчас не стоит об этом говорить.

— Я понял это еще в избушке, — с прежней улыбкой ответил Копылов и шутливо продолжал: — Судья, остерегайся опасных влияний, руководствуйся только законом! Одним законом и правосудием! Так, по-моему, требует ваше светило Пионтковский в «Учении о преступлении?»

— Откуда вы знаете Пионтковского? — искренне удивилась Таня.

— Нынче в моде самообразование, — охотно объяснил он. — Почему я должен отставать?

— Вы что, готовитесь в юристы? — В голосе Тани прозвучали нотки иронии.

— Ну зачем же? — возразил он. — Георгий Димитров не был профессиональным юристом, а между тем блестяще защищался в известном деле о поджоге рейхстага.

— А вам не занимать скромности.

— Ну, не перед моими же песцами мне блистать эрудицией, — со смехом ответил он.

Таня пожала плечами и пошла умываться.

«Надо держаться с ним проще, — сказала она себе. В конце концов нас столкнули нос к носу обстоятельства».

Но, решив так и вернувшись на кухню, она скорее задиристо, чем примирительно, как ей бы хотелось, спросила Копылова:

— Ну, так что мы с вами будем есть?

— На первое жареное мясо из запасов Мироныча, на второе — то же самое, на третье чай. Вместо хлеба — омлет из яичного порошка. Устраивает? — в тон ей ответил Копылов.

— Вполне, — кивнула Таня. Она сняла с плиты сковородку с мясом, поставила на стол.

— Вот это мне нравится, — одобрил Копылов. — А то я думал, вы откажетесь и объявите голодовку.

— Как видите, нет, — ответила Таня, берясь за вилку.

Когда они кончили свой незамысловатый обед, Копылов спросил:

— Как вас зовут? Неудобно же все время «выкать».

— Татьяна Сергеевна, — ответила она.

— Тоже мне — Сергеевна! — хмыкнул он, блеснув своими крепкими зубами. — Что за мода у девчонок величать себя по отчеству?

— По-вашему, я девчонка? — спросила Таня, уязвленная его тоном.

— И к тому же красивая, — ответил он как ни в чем не бывало. — Я еще в избушке заметил.

— Ну, это уже глупо. — Таня поднялась, собираясь уйти в свою боковушку.

— Интересно, по-вашему, я должен и посуду мыть? — не без иронии спросил он ее.

Таня покраснела.

— Извините… Я сама… — вернулась она к столу.