Юрий Збанацкий - Красная роса
— Какой там сон…
Спартак не сказал на это ничего. Даже не хмыкнул. Правильно рассуждает девка, теперь им не до сна…
Словно голос ангела с небес, донесся до слуха путешественников чуть слышный петушиный голос, и Кармен безошибочно определила:
— Тетки Приськи петух… Его голос.
— Пусть поет, — разрешил Спартак. — Передохнем — и к тетке на блины…
Рассветало. Спартак с Карменкой жались друг к другу, спиной к спине, грелись; чуть дальше серой кочкой приник к завоеванной, но такой чужой, холодной и враждебной ему земле Ганс Рандольф, чужак, враг, не нужный здесь никому, ни этому хлопцу со стальными бицепсами и оттренированными приемами самбиста, ни девушке, лица которой он так и не успел разглядеть в вечерней тьме; чужой он и лесу, и земле, и даже густому туману и буйной росе, далекий от всего этого, что является таким родным этим двоим, незнакомым и непонятным, глубоко враждебным ему существам, от воли которых теперь зависела его жизнь, расово полноценного, непобедимого немецкого солдата. Лежал ничком, прижимался щекой к мокрой земле, согревал ее своей соленой слезой, а она от этого не становилась ни теплее, ни роднее… Зачем он здесь? Как оказался на этой чужой, враждебной земле, зачем она ему? Почему не возле своей Кристины? Почему мальчуган со стальными бицепсами прижимается к девушке, которая, наверное, пахнет теплом, одаряет его нежностью и любовью, а почему не прижимается он так же к Кристине, к своей такой далекой сейчас Кристине…
Разгоряченной щекой он грел увлажненную росой, покрытую осенними тлеющими листьями землю, один глаз был закрыт и цедил слезу, а другим, полузакрытым, следил за теми двумя, которые совсем мирно, беспечно встречали зарю вблизи него. На плечи Ганса давила тяжелая ноша, если бы не она, может быть, он и попытался б распрямиться пружиной — нет, не броситься на этих двоих, просто вскочить на ноги, нырнуть в затуманенную тьму, раствориться в ней, бежать куда угодно, лишь бы на свободу, пусть лучше пуля догнала бы, свалила навзничь, только бы не чувствовать себя опозоренным, пленным, бесславно выведенным из игры, хоть и противной его желаниям и пониманию, но не так сразу, не так просто и не так обидно.
Спартак Рыдаев только делал вид, что полностью расслабился, что ему все безразлично, что эта серая кочка его совсем не интересует. Он не забывал: эта кочка жива, свернута, как пружина, как притаившаяся змея. Держал наготове не столько трофейный автомат — он еще не знал, как им пользоваться, — как свои стальные бицепсы. Что же касается Кармен, она хоть и не смотрела на серую кочку, хотя и делала вид, что ей все это безразлично и что подобная прогулка в лесу ночью с пленным солдатом непобедимого фюрера для нее обычная вещь, на самом же деле никак не могла прийти в себя после того, как этот сорвиголова Спартачок бросился на чужака.
— Думаешь, дядька Гаврило обрадуется твоему гостю? — спросила Кармен.
— Гаврило — не такой простак… — проворчал Спартак.
Серая кочка не подавала признаков жизни.
— Он не умер с перепугу?
Спартак пожал плечами, окликнул пленного:
— Эй, камрад? Ферштейн зи русиш?
— Никс ферштейн, — зашевелилась серая кочка.
— Жаль, — вздохнул Спартак. И чтобы доказать, что сам знает чужой язык, поинтересовался:
— Ир наме унд форнаме?
— Ганс! Ганс Рандольф! — радостно доложила серая кочка и снова зашевелилась.
— Хипленг! — сурово приказал Спартак, лежи, дескать, если спрашивают твое имя, это еще не значит, что тебе позволено и панибратствовать. Серая кочка покорно замерла, покрывалась мельчайшими капельками росы, густо сеявшейся из молочной ночи.
Спартак, одетый легко — бабка кричала: надень кожух, — уже жалел, что не послушался старших. Натягивал на покрасневшие руки коротенькие рукавчики, зябко горбился. Кармен, наряженная в теплую, отороченную плисом по краям коротайку и в шерстяную кофту, блаженствовала в тепле, даже спина взмокла, поэтому не сразу заметила хлопоты Спартака, а догадавшись, что тот дрожит, спросила:
— Замерз, дружок? — И дальше въедливо: — Надо было на девчат не надеяться, не согреют…
Спартак лениво ответил:
— Не очень-то разглагольствуй, а то бока намну…
— А пленник твой деру даст…
— Не даст… Уже прижился…
Так они разговаривали лишь бы о чем, а пленник внимательно прислушивался к каждому слову, ничего не мог понять, сливались для него все чужие слова в одно.
Из молочной непроглядности снова донеслось петушиное кукареканье, на ближней сосне пискнуло что-то живое, то ли зверек, то ли птица, видимо, какой-то из лесных обитателей уже откликнулся на зов дня. Затем послышался собачий лай.
— Теткин Жучок, — уверенно сказала Кармен.
— Тише! — прикрикнул Спартак. Он ловил ухом, с какой именно стороны долетал этот лай. — Подъем! — решительно скомандовал и встал первым. Серая кочка сразу же ожила. Ганс без перевода понял приказ.
В лесной сторожке, еще не зная про гостей, пробужденные голосом Жучка насторожились.
— Кого-то уже несет, — недовольно проворчал Гаврило, натягивая штаны.
— Наверное, кто-то из хлопцев, — зевнула Приська.
— Не в ту сторону Жучок лает…
Опытный, всезнающий и всевидящий Гаврило знал, с какой стороны могут подходить «хлопцы», а с какой кто-нибудь посторонний. Жучок предупреждал — идут не с той стороны.
— Может быть, заблудились, взгляни-ка, что за окном, дубов не видно.
Гаврило видел, какое молоко за окном, допускал, что «хлопцы» могли и заблудиться, но знал и другое: сейчас только смотри да смотри…
Уже одевшись, взялся за крючок, задержался на минутку:
— А может быть, это… может быть, Прися, подадимся, пока не поздно, куда…
Тетка Прися с шумом спрыгнула с кровати, даже пол зашатался под нею, — была из Вовчьей породы, — с упреком взглянула на мужа, фигура которого еле виднелась в предрассветном мраке.
— Боишься?
— Да что ты! — возмутился Гаврило. — Не обо мне речь. За тебя тревожусь — что ни говори, а баба…
— Сама знаю, кто я, а ты не забыл, для чего здесь посажен?
— Да оно так. Думалось, что, может быть, и не дойдут…
— Думалось-думалось… Иди вот и рассмотри, кого там несет… Время теперь такое, что всего можно ожидать…
— Да иду же…
— Ну и иди, а то разговорился… бабу пожалел… Раньше не жалел, а тут разжалобился… утешитель…
Только на широком, захламленном дворе, огороженном тщательно отесанными сосновыми жердями, прибитыми к дубовым столбам в два ряда, окруженный своими конвоирами и одетыми в какие-то несуразные одежды стариком со старухой, оглушенный лаем вертлявого Жучка, который сразу же почувствовал в нем смертельного врага, наскакивал с разных сторон, хотя его никто и не натравливал, Ганс Рандольф окончательно понял, что все, что с ним произошло, было не сном, а самой ужасающей действительностью. И убедила его в этом старуха, похожая на какое-то странное существо. На ней были огромные растоптанные сапоги, сшитые из старой киреи, простроченные по бокам рыжими нитками так, что казалось, эти сапоги, были созданы из густого нитяного плетения; сборчатая полотняная юбка, окрашенная ольховым соком и сшитая из десяти кусков, покрытая старой клетчатой поневой, приданым покойной матери; могучую округлую грудь и живот прикрывал рабочий передник; на голове, поверх очипка — носила его, как и каждая порядочная молодица, до преклонного возраста, так как вовсе не считала себя старухой, — торчал рожок-треугольник, образованный старым платком, который, по мнению Гаврила, нисколечко не старил его подругу.
— Го! А это что за чучело такое? — спросила тетка Приська после того, как поздоровалась с племянницей и внуком. — Где это раздобыли такого долговязого? Не немец ли?
Ганс видел, что речь шла о нем, и понимал, что эта аборигенка дивится его жалкому виду: штаны не хотели держаться на веревочке, сползли чуть ли не до коленей и норовили опозорить своего хозяина.
— В зубах держит?.. — не переставала удивляться тетка, а дядька Гаврило тем временем не штанами Ганса интересовался, а настороженно косил на лес, бдительным глазом пробуя заглянуть за молочный занавес, расспрашивал Спартака:
— Следом не идут? Вас кто-нибудь видел?
Тетка Приська, услышав этот вопрос, присоединилась к Гаврилу:
— На какого черта вы притащили сюда эту нечистую силу? Где вы взяли его, окаянного?
Спартак объяснил, что пленный немец является самым удобным способом для транспортировки поклажи. Тетка уж было и рот раскрыла, чтобы высказать свое отношение к такого рода затеям, но Кармен ее опередила, сказала, что Спартачок совершил подвиг — взял в плен немца, который мог арестовать их самих.
— Вот тебе и Партачок! — довольно сузила и без того узкие, по-монгольски раскосые глаза тетка. А я все думала — дитя.
