Юрий Збанацкий - Красная роса
Дверь резко отворилась, и в кабинет Цвибля без предупреждения, не спросив разрешения, ворвался насупленный ефрейтор Кальт, верховный главнокомандующий вооруженными силами калиновского гарнизона. Было похоже, эта высокая должность давала ему право общаться с комендантом панибратски и, появляясь на глаза в любую минуту, стучать о пол огромными сапожищами с ровными, как самоварные трубы, голенищами, звонко щелкать металлическими подковами на каблуках.
Допрос прервался, начался шумный, многословный рапорт ефрейтора Кальта ортскоменданту Цвиблю. Комендант слушал не мигая, а ефрейтор Кальт громовым голосом, приложив руку к козырьку, докладывал про солдата Ганса Рандольфа, который бесследно исчез…
Конечно, Андрей Качуренко из этого доклада не понял ни слова, разве что уловил имя какого-то Ганса…
XIX
Тем временем Ганс Рандольф стоял перед партизанами, его судили как военного преступника.
Гансу Рандольфу все, что с ним произошло, было непонятно. Казалось, он видел ужасный сон и с нетерпением ждал, что он вот-вот прервется, развеется, но сон не проходил.
Ганс помнил, как его оторвали от земли, молниеносно подбросили вверх, он зарылся лицом в песок, ни крикнуть, ни пошевелиться. Руки скручены за спину.
«Вас ист…» — прохрипел было Ганс, но его рот еще глубже зарылся в песок, а голос сверху приказал:
— Молчать! Не то капут!
Ганс сразу понял, что парень, которого он так неосмотрительно недооценил, хотя и на ломаном немецком языке, может общаться с тем, кому вяжет руки за спиной, а главное, если судить по силе и умению валить на землю противника, конечно же способен легко сделать «капут».
Минуту спустя из вооруженного непобедимого немецкого солдата Ганс превратился в безвольного пленника. И сразу, же примирился со своей участью. Он хорошо знал, что на войне возникают разные ситуации: солдата может настигнуть внезапная смерть, случается ранение — легкое или тяжелое, бывает и плен. Если верить рассказам ефрейтора Кальта, обычно для немецкого солдата плена не бывает, поскольку он самый храбрый, самый находчивый, самый сильный, самый умелый, самый вооруженный и самый преданный фюреру воин. Немецкий солдат всегда только побеждает. Правда, случается, иногда и гибнет на поле боя, но в таком случае он проявляет храбрость и преданность фюреру. Этим немецкий солдат отличается от солдат всех других армий, и в этом его великое счастье. Немецкий солдат никогда не сдается в плен. Потому что это величайший позор. А поэтому немецкий солдат, если ему и угрожает плен, должен умереть не от пули, а от стыда за собственный позор.
Спартак Рыдаев легко, как покорного ягненка, погнал щуплого Ганса Рандольфа вперед, властно направляя его в чащу парка. Храбрый солдат фюрера послушно перебирал ногами, утешаясь тем, что если ему уж не удастся проявить героизм, то все же пока что смерть его миновала. Даже умереть от собственного стыда он не имел никакой возможности. Руки заломлены и связаны за спиной, оружие уже на груди коварного победителя, а кричать — рот забит отвратительным носовым платком.
Так и пошел Ганс Рандольф в плен, отдался на волю победителя.
Победитель оказался хлопцем хотя и не злым, но решительным. Что-то говорил Гансу на незнакомом языке, время от времени сыпал немецкими словами — видимо, в школе не очень-то надрывался над учебником по иностранному языку. Он старательно поработал перочинным ножиком возле пуговиц на штанах Ганса, отделил их от материи, затем сквозь петельку просунул веревочку, завязал крепким узелком, сунул конец веревочки Гансу в зубы: «Держи!»
Ганс не сразу понял, чего он от него хочет…
Кармен в действия хлопца не вмешивалась, только молча наблюдала за всем происходящим, но когда увидела веревочку в зубах чужака, не выдержала, рассмеялась, подсказала:
— Химзан!
Ганс послушно зажал в зубах конец веревочки и подумал: не такие уж и олухи эти аборигены: держа в зубах веревочку от штанов, на помощь не позовешь, бежать не бросишься. Если бы это произошло с кем-либо другим, Ганс, не лишенный чувства юмора, наверняка рассмеялся бы. Но не до смеха, если на его плечи сообразительный Спартак пристроил собственный рюкзак да еще и котомку девушки. Ганс покорно принял на свои плечи этот груз, еще и был доволен, так как ему освободили руки — надо же придерживать взваленную на горб ношу.
— Рашер шнель, — подгонял Спартак, не очень принимая во внимание то, что пленный еле шел. Ганс, может быть, и постарался бы ускорить шаг, но со штанами, которые приходилось держать в зубах, не разбежишься, кроме того, нелегко было выбирать в темноте ровную стежку, так как шли напрямик, поэтому будто сам черт подсовывал ему под ноги если не комья земли, то кочки, не кочки, то ямки, из-за этого он должен был выслушивать нарекания Спартака:
— Ишь, спотыкается, барбосина, видно, надулся шнапса, стервец…
Шли напрямик. Спартак все никак не мог успокоиться: не встретились с Ткачиком. Договаривались, что крикнет, а не получилось. Минут двадцать высвистывал Спартак соловьем-разбойником — не откликнулся секретарь. Наверное, выкурили его из тайника, а может быть, подался в лес в одиночку. Откуда же было догадаться Рыдаеву, что именно он своим «шнель-шнель» и отпугнул Ванька Ткачика, заставил не ждать условленного свиста.
Ночь выдалась темная, осенняя. Распаренная в течение горячего лета, разомлевшая на солнце земля теперь охотно отдавала тепло. Росы высевались такие буйные, что земля увлажнялась, на поникших стеблях и зеленой отаве повисали большие обильные капли, как после щедрого ливня; исходили паром поля, исходили долины и лощины, и туман рождался уже где-то в середине ночи, белый, густой, плыл из низин на холмы, лежал, пока не выкатится еще по-летнему ласковое солнце.
Путешествовать в такую ночь нелегко, заблудиться можно запросто, но Спартак этого не боялся. На вопрос Кармен, за один вечер превратившейся из бой-девки в тихую и смирную девчонку, о том, не заблудятся ли они, Спартак только презрительно хмыкнул. И Кармен вспомнила: Спартак сын начальника пограничной заставы. Она с удивлением и восторгом сказала:
— Ну ты его и скрутил! Я сразу и не поняла…
Спартак и на этот восторженный отклик только хмыкнул, но уже не так презрительно. Потому что и в самом деле было чему удивляться. Уже потом сам себя похвалил — не потому, что в один миг управился с немцем, а потому, что решился на такое. Ведь и в мыслях не было брать его в плен. Наоборот, уже был уверен, что сам попался. И кто знает, произошло бы ли все это, если бы немец первым не схватил его за руку.
Каждое лето Спартак гостил у отца на заставе и уж к чему, к чему, а к солдатской науке приобщился. Опытные бойцы старательно обучали его азбуке пограничника, отец охотно учил сына всему, что знал сам. И было бы просто странным, нет, невозможным, чтобы Спартак позволил кому-либо свалить себя, покорить своей силе. А когда немец был уже повержен, раздумывать не пришлось, Спартак сразу понял — это «язык». Это — по-военному. Значит, он действовал как солдат. И поскольку собрался не куда-нибудь, а в лес, к партизанам, встретится сейчас там с Ткачиком, поэтому, естественно, привести на эту встречу пленного оккупанта было бы очень неплохо.
— Что же мы с ним будем делать? — спросила Кармен.
— Может, отпустите? — иронически протянул Спартак. — Тогда снимай свою котомку.
— Еще услышим, что тетка Приська скажет…
Спартак Рыдаев деланно кашлянул, что означало: эх, эти девчата, волосы длинные, а…
— Тетке Приське он как пятое колесо…
— И дядьке Гаврилу тоже.
— Но ведь в лесу у меня есть еще двоюродная тетка. Разве не слышала?
Вот тебе и Спартачок! А она все насмехалась над ним, все потешалась над его гирями и гантелями, турниками и накачанными бицепсами…
Уже на рассвете они подошли к лесной сторожке. И все же заблудились. Спартак вел, как и надлежит настоящему разведчику, свою группу по компасу, вывел на самую цель, а на месте — запутался. Упал такой туман, что Ганс, шедший впереди, все время наталкивался то на кусты, то на деревья.
По отдельным признакам Спартак догадывался, что они близки к цели. Но никак не мог точно угадать, где сторожка. А тут еще почувствовал, как ноги у него гудят от усталости. Подумал о Кармен. Просто удивительно, она до сих пор ни разу не запросила передышки.
Спартак объявил привал.
— Хальт! — скомандовал он пленному.
Тот остановился как вкопанный. Спартаку пришлась по сердцу такая покорность.
— Линг, — великодушно велел он.
Пленник не лег, а упал на росистую землю.
— Отдыхай, Карменка, но о сне забудь.
Кармен присела на сваленное бурей дерево, уже наполовину вросшее в землю, вытянула уставшие ноги.
— Какой там сон…
Спартак не сказал на это ничего. Даже не хмыкнул. Правильно рассуждает девка, теперь им не до сна…
