Владимир Успенский - Неизвестные солдаты кн.3, 4

Раскаленный вал войны разрушал и сжигал то, что создано было природой и человеком, оставляя за собой великое множество могильных холмов. Хорошо, если успевали товарищи погибших поставить над могилами дощатые конусы с жестяными звездочками, хорошо, если знали они, какие фамилии написать на табличке. Новые смерти заслонили боль вчерашних потерь: стирались в памяти имена, забывались места, где зарыли павших – и знакомых, и совсем неизвестных. Так велика, так обширна и мучительна была эта война, что забывались не только люди, но и бесконечные бои. Даже целые операции, отнявшие десятки тысяч жизней, тускнели на фоне других, более броских событий, не оставляя в памяти заметных следов.

Внимание людей было приковано к Сталинграду, где задыхались в железных тисках двадцать две немецкие дивизии. Все ждали, когда развяжется этот кровавый узел. А в том же морозном январе 43-го года западнее Воронежа легли костьми сразу двадцать шесть немецких, венгерских и итальянских дивизий, и пленных там было взято больше, чем под Сталинградом.

Острогожско-Россошанская, Воронежско-Касторненская операции: очень уж прозаические, труднозапоминаемые названия носили они. Промелькнули в газетах эти названия два-три раза, а потом больше не упоминались. Только уцелевшие в этих сражениях ветераны долго еще говорили о них. Ведь не шутка – разгромить такую махину, не имея превосходства над ней. А все потому, что воевали с умом, толково, по широкому замыслу.

Прохор Севастьянович подумывал, что если ему доведется когда-нибудь преподавать в Академии, он будет приводить эти операции в пример слушателям как образец быстроты, решительности, гибкости руководства. А то, что в газетах мало писалось о боях западнее Воронежа и что не курился вокруг них фимиам, – это Порошина не волновало.

Сталинград стал своего рода фетишем. Ну и правильно. Там остановили противника, там впервые окружили врага. Пусть и слава витает над тем местом. Людям трудно радоваться успехам вообще в каких-то незнакомых районах, в заурядных городах, которых не упомнишь и не перечислишь. Успех должен воплотиться в конкретной форме. Сталинград особенно подходит для этого. История у него революционная, защитники отличились, имя он носит громкое!

Деревушка была пустяковая, полтора десятка изб в одну улицу. Но стояла она на возвышенности, вокруг чистое поле, и никакой обходной дороги вблизи. Немцы вцепились в нее, прикрывая отступление. Засели в погребах, в снежной траншее с ледяным бруствером, укрыли за срубами несколько танков. Имей Бесстужев хотя бы батарею 76-миллиметровых орудий, он размолотил бы всю эту оборону за полчаса. Но у него были две легкие пушки. Издали бить бесполезно, а на прямой выстрел немцы не подпускали.

Возле этой деревушки Юрий провозился с остатками своего батальона до утра. Сам взял роту и пошел в обход. Километров пять лезли по глубокому снегу, вымотались начисто, ватники взмокли от пота. И только когда вышли к деревне с тыла, немцы сели на подводы и уехали, заслонившись танками.

Юрий чувствовал себя опустошенным и разбитым. Недели две спал урывками, кое-как. Зарос грязью, тело чесалось. Умываться приходилось снегом, бриться—от случая к случаю.

Жалко было людей, погибших у этой деревни. Тринадцать бойцов и один командир взвода – это чувствительная потеря для батальона, в котором едва насчитывалось сто человек.

Теперь надо бы накормить красноармейцев, но чем? В каком-то подвале политрук разыскал кучу подмороженной репы. Раздали ее по штуке на двоих. Вскипятили воду для чая в котле уцелевшей баньки. На таких харчах много не навоюешь. Но ведь еще не было ни одной армии в мире, где интенданты вовремя обеспечивали бы войска в наступлении.

Согревшись голым кипятком, Бесстужев поплелся в избу поспать на соломе. Шел как старик, шаркая валенками. Его покачивало от усталости, плечи давили вниз, словно налитые свинцом. Ощущение было такое, будто прожил сотню лет и тяготится своим одряхлевшим телом. Испытал он и горе и радость, столько раз видел возле себя смерть, что давно стал равнодушным к ней и не ждал от будущего ничего хорошего, ничего нового.

Только приткнулся возле печки рядом с похрапывающим политруком, прибежал младший лейтенант, выделенный на дежурство, доложил испуганно, что приехал командир дивизии, приказал разыскать капитана, а сам пьет кипяток в баньке.

«Черти его принесли! – мысленно ругался Бесстужев. – Опять задачу поставит. Просто так генералы по дорогам не шатаются!»

Он стряхнул с ватника солому, запихнул поглубже вату, вылезшую из-под заплаты на колене, надел засаленный, прожженный на боку полушубок и затянулся ремнем. Провел рукой по колючей щеке. «А, ладно… Все равно не успею».

На улице стояли несколько автомашин, среди них вездеход и еще одна, штабная, с крытым кузовом, с антенной над крышей. Возле баньки гоготали здоровые румяные автоматчики из охраны, все в новых козьих полушубках, в высоких валенках. На Бесстужева они и внимания не обратили. Но навстречу капитану вышел генерал, и автоматчики сразу смолкли, попятились к грузовику.

– Ну, здравствуй! – протянул руку Порошин, внимательно оглядывая Бесстужева. – Замучился, комбат? Начальство клянешь небось?

– Кляну, – сказал капитан. – Людей нет, жратвы, извиняюсь, нет. Патронов неделю не доставляют, немецкими патронами воюем.

– Знаю, знаю, – кивнул генерал. – Дороги видишь какие? Машины в сугробах стоят. Но патроны и продовольствие будут. Сегодня подбросят на «уточках», я уже приказал… Вот, подарок тебе привез. Вручаю первому офицеру в дивизии, – протянул он маленький сверток. – Носи, воюй! После войны для парадов золотые дадут. А пока эти…

В свертке оказались погоны с двумя полосками и со звездой. Юрий даже растерялся. О введении погон слышал, но увидеть довелось впервые.

Он теперь офицер. Слово-то какое непривычное, так и режет слух… И еще странно: в газете писали, что капитан должен носить четыре маленьких звездочки.

– Товарищ генерал, это ошибка, наверно, – сказал Юрий. – Погоны-то вроде майорские?

Прохор Севастьянович будто ждал такого вопроса, сразу заулыбался, обнял плечи Бесстужева.

– Никакой ошибки, товарищ майор! Досрочно тебе присвоили, за прорыв на станции, ясно? Хотел сообщить, а потом подождать решил. Чтобы сразу со всеми праздниками тебя поздравить. Ну, рад?

– Конечно, товарищ генерал, спасибо вам! – ответил Юрий, а сам все не мог погасить в себе мысль: неужели Порошин приехал только за этим?

– Ну, полчаса у меня еще есть, – посмотрел на часы Прохор Севастьянович. – Стол тут найдется какой-нибудь? Нет? Тогда пойдем в машину ко мне. Чихнем по маленькой, как ты говоришь.

Юрия даже в жар бросило – откуда генерал знает про эту присказку?

– Эге, да ты, оказывается, еще краснеть можешь?! – удивился Порошин. – Ну, не стесняйcя. Я не большой любитель этих чиханий, но по праздникам можно. А в такие праздники, как у тебя, и сам Бог велел. Сколько тебе стукнуло? Двадцать четыре?

– Что? – не понял Бесстужев.

– Да ты что, забыл, что ли? – развел руками Порошин и умолк, видя, как неестественно расширились и остановились глаза Бесстужева, как задергалась изуродованная шрамом щека.

– Забыл, – одними губами шепнул Юрий и вдруг, всхлипнул, закрыл руками лицо.

– Ну, что ты, что ты, – растерянно говорил Прохор Севастьянович, трогая его локоть. – Ну, успокойся давай!

А Бесстужев повернулся и быстро, вобрав голову в плечи, пошел к баньке, не отрывая от лица рук. Захлопнул за собой дверь и бросился на лавку, не сдерживая больше рыданий.

– Да, нервы, нервы, – сказал сам себе генерал. – Переутомление, вот это что. Даже такие кремни, как Бесстужев, и то стерлись…

Не знал Прохор Севастьянович, что Юрия, выросшего без отца и без матери, за всю жизнь поздравляли с днем рождения только дважды: один раз Полина, погибшая в начале войны, и вот теперь генерал Порошин, листавший его личное дело совсем недавно, когда представлял к досрочному званию.

Прежде чем вернуться в штаб дивизии, Прохор Севастьянович сделал большой крюк и заехал еще в одну деревню – в Чепухино. Издали, с возвышенности, посмотрел и обрадовался: цела! От многих населенных пунктов только развалины да пепелища остались, а Чепухино совсем не задела война.

Вытянулась деревня длинной улицей километра на два. Дома, осевшие среди сугробов, стояли редко, людей не видно. Кое-где над трубами курился дымок. Дорога не наезженная – вездеход едва пробивался. Заметив молодую бабенку с коромыслом, адъютант крикнул из машины:

– Здравствуйте! Где тут Ватутиных дом?

– А у нас полдеревни Ватутины, – игриво ответила молодка. – Хоть ко мне заворачивайте, не ошибетесь.

– Ты того, без шуточек!

– А я и не шучу! – повела плечами бабенка. – Вам-то, поди, Вера Ефимовна требуется? Вот ее крыша.