Ефим Зозуля - Мастерская человеков (сборник)
Бриллиант спокойно сказал:
– Уходите. Не отнимайте времени.
Аптекарь смутился, но не растерялся:
– Будет очень жаль, если все завоевания революции будут потеряны. У нас уже два раза были погромы. Один раз при Деникине, а другой.
– Уходите, вам говорят! Пожалуйста, не беспокойтесь!
Резко позвонили по телефону. Спрашивали из «первого дома советов» – бывшая гостиница Ройзмана «Неаполь», – выезжать ли ответственным работникам и коммунистам.
Бриллиант спросил, кто говорит. Звонила женщина. Она замялась, и Бриллиант услышал мужской торопливый тенорок: «Не говори, не говори, кто», – и Бриллиант все-таки узнал по голосу, кто заставлял свою жену «устраивать панику». Это был один из его товарищей по местному исполкому.
– Это говорит. Это. Это. Я хотела только спросить.
Повесили трубку. Бриллиант отошел от аппарата.
Помещение исполкома сразу тревожно оживилось. Пришла
группа мобилизованных коммунистов. Спрашивали про оружие, продовольствие. Опять звонили по телефону. Кто-то для чего- то опоясывался веревкой. Разлили на столе чернила. Двое хотели сразу пройти в узкую дверь, столкнулись и нелепо застряли. Дверь завизжала и заскрипела. Забегал по комнатам комендант дома, молодой человек с пышными желтыми усами. Сообщили, что пулемет внизу уже поставлен. Кто распорядился ставить пулемет, – не знали. Двое сидели на столе и болтали ногами. Их до этого никто не видел и не знал.
В коридоре тяжело затопотало много ног. Это пришли тоже проездом находившиеся в городе красные курсанты. Одиннадцать человек. Кто-то посредине комнаты ел селедку, нелепо подмигивая всем, потрясал свободным кулаком и кричал, бессмысленно подражая фронтовым красноармейским выкрикам:
– Даешь бани!..
Экстренное соединенное заседание пленума совета с представителями профсоюзов назначено было на два часа дня.
Зал заседаний был тщательнее, чем всегда, убран. Портреты Маркса, Ленина и Троцкого, украшенные красными лентами, выглядели торжественно и бодро. Окна были открыты настежь. Звонок перед креслом Бриллианта блестел празднично. У двери появились часовые с патронами и винтовками. Такие же часовые появились и внизу, у входа. Разводящий со свистком деловито подходил то к одному, то к другому. В комнатах, смежных с залом заседаний, дожидалось человек тридцать.
В повестке дня значилось: 1) О текущем моменте – доклад т. Бриллианта; 2) Текущие дела.
Открыв заседание, Бриллиант с обычным своим скучливым выражением лица предложил прежде всего почтить вставанием товарища Гулько, секретаря топливной комиссии, недавно мобилизованного и геройски погибшего на фронте.
– В его лице, – сказал Бриллиант, – погиб одни из лучших сынов пролетариата. Рабочие и крестьяне никогда не забудут своего передового борца. Над его могилой мы должны сплотиться и поклясться, что довершим то дело, за которое самоотверженно боролся товарищ Гулько.
Собрание встало. Бывшие в шапках – сняли их.
Бриллиант знаком разрешил сесть.
Секретарь собрания Урчик, испуганно сбоку взглянув на Бриллианта, крикнул:
– Слово имеет товарищ Бриллиант!
Произошло движение. Кашель. Сморканье. И все замерло.
Бриллиант встал и, размахивая карандашом, как дирижерской палкой, сообщил, что в город вошел большой хорошо вооруженный партизанский отряд. Отряд, очевидно, не признает советской власти. Его представители не являются ни в совет, ни к военным властям. Отдельные группы вооруженных партизан производят самочинные обыски, арестовывают на улицах мирных граждан и издеваются над ними. В помещение, самовольно занятое отрядом, приходят темные элементы города, бывшие мясоторговцы и лавочники, начинается погромная агитация. Все это следует считать явлением недопустимым. Необходимо дать отпор дезорганизованным вооруженным людям.
В то время, когда лучшие сыны пролетариата и передового крестьянства проливают свою кровь на многочисленных фронтах за рабоче-крестьянскую власть, – закончил он, интонацией и манерой речи явно подражая Троцкому, – мелкобуржуазный элемент, подстрекаемый меньшевиками, эсерами и анархистами, старается в тылу дезорганизовать власть советов и нанести удар в спину рабоче-крестьянской революции. Но это им не удастся. По дерзкой руке должен быть нанесен решительный удар. Надо решительно сказать темным наймитам буржуазии: руки прочь!
Бриллиант сел. Собрание аплодировало.
Секретарь, опять испуганно взглянув на Бриллианта, крикнул:
– Прошу слова к порядку заседания! И имею предложение!
– И я прошу слова! Я! Я! Я! Я прошу слова!
Вторым, столь бурно просившим слова, был меньшевик Клейнер. Он был сильно возбужден, нижняя губа у него заметно дрожала. Он обеими руками дергал и оправлял почти одновременно пенсне, ворот пиджака и волосы. Не получив еще слова, он повернулся к собранию и начал:
– Я протестую. Это инсинуация. Откуда товарищ Бриллиант взял, что полк подстрекают меньшевики? Никаких данных у него нет… Это демагогия! Это – провокация!
Поднялся шум.
– Вы не имеете слова, – сказал Бриллиант.
– Тише!
– Не говорите с мест!
– Призываю собрание к порядку!
– Тише!
– Тише!
– Теперь не время сводить счеты.
– Это провокация. Это демагогия! – надрывался Клейнер.
– Тише!
– Товарищи! Товарищи!
– Пусть он говорит.
– Молчать!
– Призываю к порядку!
Резкий звонок.
– Товарищи, – сказал Бриллиант, – нам сейчас некогда заниматься полемикой. Прошу сохранять спокойствие. Нарушающие порядок заседания (он повысил голос) будут удалены. Слово имеет товарищ Урчик.
Урчик почесал темя и начал:
– Товарищи! Так как время не ждет и момент серьезный.
– К делу, товарищ! К делу!
– Я говорю к делу! То предлагаю прения по докладу товарища Бриллианта прекратить. И одновременно прошу выслушать резолюцию. Кто за прекращение прений? Прошу поднять руки. Большинство. Разрешите предложить резолюцию.
– Просим.
– Общее соединенное собрание пленума совета с представителями профсоюзов, заслушав доклад товарища Бриллианта о вторжении в город дезорганизованного отряда, единогласно постановило принять энергичные меры к ликвидации его вследствие могущих возникнуть беспорядков, угрожающих великой пролетарской революции. Выработку конкретных мер поручить исполкому совета с правом кооптации.
Приняли единогласно. Пропели «Интернационал» и разошлись.
Вечером над городком нависла жуть. Она началась еще с сумерек, когда опустели улицы и с пастбища одиноко возвращалась чья-то корова; корова остановилась на главной улице поперек мостовой и длинным заунывным мычанием выражала удивление необычной пустоте.
Небо, ясное, освещенное ярким закатом, казалось чужим, настороженно равнодушным. Траурными лентами курился дым из труб низеньких домишек. От времени до времени откуда-то доносились звуки одиночных выстрелов.
Прохожих почти не было. Редко-редко раздавались торопливые шаги и замирали. Вот еще один сдержанно-торопливо идет по дощатому тротуару, оглядываясь одними глазами. На перекрестке у столба с ободранными афишами остановился, впился глазами в прошлогоднее «обязательное постановление» и исчез за поворотом.
Когда стемнело, стало еще более жутко. Не во всех домах зажглись огни. Лаяли и выли собаки.
Целых полчаса осторожно, тайно ликующе и призывно звонили в церкви, хотя никакого праздника не было.
Ночью ветер качал деревья, гнал сор по мостовой, тормошил закрытые ставни.
Продребезжала неведомая телега.
Пел во тьме заблудший пьяница, бормотал пьяный вздор под вой ветра.
И опять зловещая, гнетущая тишина.
В «первом доме советов» в маленьком номере с кривым умывальником и скрипучим полом шло заседание исполкома с кооптированными лицами.
Бриллиант сидел за ломберным столиком и спокойно и серьезно, как всегда, предложил высказаться по поводу создавшегося положения.
– Прошу предлагать только практические меры, так как вопрос в целом достаточно ясен, – сказал он. Затем, взглянув внимательно на присутствующих, спросил: – Где товарищ Степанов?
Никто не ответил.
Но в это же мгновение из коридора послышались шаги, дверь открылась. Степанов вошел и остановился посреди комнаты.
Все вопросительно-выжидающе повернулись к нему.
– Пока спокойно, – тихо сказал он, сдерживая кашель. – Человек двадцать с вечера ушло из бань, но не в город, а за город. Должно, за продовольствием пошли в деревню. А так спокойно. Девок понатаскали. устроили кавалерчики, мать их.
– Вокзал обеспечен, – сказал начальник коммунистического отряда. – Четыре пулемета и тридцать товарищей, в том числе шесть курсантов, уже находятся на местах. Местность возвышенная, в случае чего некоторое время продержимся.
