Павел Федоров - Генерал Доватор
— Надо продвигаться, Лев Михайлович, время идет! — Карпенков нетерпеливо глянул на часы. — У нас один выход...
— Это не выход! — Доватор холодно пожал плечами и выразительно посмотрел на него воспаленными от бессонницы глазами.
В жизни каждого одаренного человека бывают необыкновенные минуты: словно вдруг просыпаются все силы таланта.
Лев Михайлович вскинул голову, надвинул кубанку до самых ушей, крикнул:
— Коня! — и тут же спокойно добавил: — По коням, штаб.
Сергей знал этот голос и подал коня рысью с места.
— В направлении Курганово, немедленно, понимаешь, Карпенков, немедленно! — подчеркнул Доватор. — Занять лес западнее Макарово. Там-то и необходимо прикрыть основные силы Атланова. Головная колонна подошла, пропускай быстро!
Карпенков побежал выполнять приказание. Он уже понял, в чем заключалась разумность решения Доватора. Оно имело два главных преимущества: ликвидировало опасность нападения с левого фланга и укрывало конницу в лесу от возможного налета авиации...
Это был один из замечательных маневров Доватора. Наступающих на правом фланге в юго-западном направлении конников Медникова Лев Михайлович неожиданно повернул на юго-восток на Курганове. Никто этого предположить не мог. Но Доватор, принимая решение, понимал, что огромные лесные массивы в этом районе давали возможность свободно маневрировать и наносить противнику внезапные удары одновременно во многих местах.
Немецкое командование было введено в заблуждение и не могло определить численность кавалерийского соединения. В панике оно объявило цифру 100 000!
Конники Медникова, оставив на правом фланге небольшой заслон, быстро свернувшись в походные колонны, стремительно двинулись через лесные заросли на Курганове. Рассыпав эскадроны веером, начали уничтожать ближайшие гарнизоны.
Тем временем полки Атланова, опрокинув заслоны противника, развернулись фронтом на юго-запад и на запад, продвигаясь все дальше в тыл. Весь дальнейший ход операции начал развиваться так успешно и быстро, что противник не мог сразу опомниться и организовать какое-либо сопротивление. Бежавшие из гарнизонов немцы всюду попадали под казачьи клинки.
— Мы ничего не могли сообразить, — показывал в этот день пленный немецкий офицер. — Сразу была потеряна связь между батальонами и полками. Мы не могли знать, где находятся наши начальники, и не получали приказаний. Не было возможности вызвать авиацию. Куда мы ни бежали, всюду были казаки. Было очень страшно. У вас такие быстрые кони...
Отдавая начальнику штаба приказ, Доватор говорил:
— Самое главное — внезапность, быстрота. Промедление смерти подобно. На войне не все идет гладко... Если есть возможность ошеломить противника, заворачивай круче. Не упускай момента. Никаких у противника оборонительных сооружений нет. Обрушивайся камнем на голову и кончай без остатка.
Лев Михайлович сломал тоненький березовый прутик, встал на краю широкой просеки, по которой широкой рысью двигались эскадроны. Сильные кавказские кони, поскрипывая вьюками, иногда переходили на галоп и радовали своей резвой бодростью. Бойцы, туго подтянув у касок подбородные ремни, с присущей кавалеристам ловкостью, умело, всем корпусом, облегчали конский бег.
Слабый ветер разгонял дымчатые туманные полосы и доносил отдаленные волны хлесткой и частой стрельбы и первые протяжные звуки мощного раскатистого «ура».
Лев Михайлович поднимал с уха кубанку, а дыхание само останавливалось, чтобы лучше слышать.
Наступило утро. По верхушкам деревьев солнце раскидывало яркий блеск теплых лучей...
В 9.00 23 августа 1941 года Лев Михайлович обнимал Осипова в лесу северо-западнее Заболотской.
— Здравствуй, горячее солнце! Здравствуй, горячий денек во вражеском тылу! — Доватор снял кубанку и повесил на сук. Высокая кудрявая елка пошевеливала зелеными лапами, словно приветствовала заполнивших лес кавалеристов.
Обычно порывистый и резкий, Осипов был сейчас сух и сдержан.
— Солнце-то светит, да пока плохо греет, — ответил он на пылкое восклицание Доватора.
— Экий ты, брат, мрачный! — медленно проговорил Лев Михайлович. Он догадывался, что майор «куражится», видимо, не забыл недавнего разговора. Доватор терпеть не мог всякой недосказанности.
— Не мудри, Осипов!
— Не мудрю, Лев Михайлович... Командира эскадрона потерял, политрука... и казаков... — Осипов повернулся лицом к Доватору. В глазах его была печаль. Лев Михайлович нахмурился.
— А еще? — спросил он настойчиво.
— Всего около тридцати человек. Разве мало?
— Ничего не говорю. Я капитана Наумова потерял.
Гримаса боли скользнула по лицу Доватора, он усилием воли согнал ее. Наклонившись к Осипову, тихо сказал:
— Пушки-то ведь он тебе подкинул во-время...
— Здравствуйте, товарищ полковник!
Доватор быстро оглянулся. Перед ним с усталой и в то же время беззаботной улыбкой на лице стоял Алексей Гордиенков. Из-под бурки у него выглядывали на одной ноге госпитальная брезентовая тапочка, а на другой — хромовый сапог со шпорой.
Доватор несколько секунд смотрел на него с молчаливым любопытством.
— Хорош! — Доватор провел рукой по непокрытой голове. — Посоветуй, Антон Петрович, что мне с ним делать?
Гордиенков, уловив приветливый взгляд и снисходительную усмешку, понял, что встрепка будет пустяковая.
— Наградить, товарищ полковник! — ответил Осипов. Майор взял Алексея за руку и подвел к Доватору. — Он в тыл проскочил одним из первых. А в Подвязье вместе с Чалдоновым на тачанках въехали. Приспособили трофейные немецкие брички, поставили станковые пулеметы и ворвались нахально, как незваные гости на свадьбу. Все сошло удачно, но за риск маленько побранить надо. Хотя, как говорят, победителей не судят...
— Хорошо, когда удача! В общем-то безобразие, ваше степенство! — Доватор посмотрел на Гордиенкова строго и колюче. — Объясни мне, как ты сюда попал?
Алексей без утайки рассказал все события последней ночи.
За лесом пощелкивали винтовочные выстрелы, доносилось раскатистое «ура». Чалдонов порубил немцев в деревнях Заболотская и Верта. Другие полки разгромили гарнизоны в Суровцеве, Турнаеве, Коноплеве, Пузькове, Пашкове. Казаки продвигались стремительно, в села врывались внезапно и дерзко. Немцы, не ожидавшие прорыва, в панике разбегались.
В 13.00 конница сосредоточилась в лесу, южнее деревни Никулино. Другая часть конницы, двигаясь по западному берегу реки Межа, ликвидировала гарнизоны в Курганове, Попкове, Старых Мокряках.
В полдень 23 августа кавалеристы готовили первый обед на занятой врагом территории.
В продуктах недостатка не было. В лагерь стекались укрывавшиеся от немцев советские люди: кто нес буханку хлеба, кто — картошку, кто — живого петуха.
— Как же нам дальше-то быть, товарищи? — Не было человека, который не задал бы такого вопроса.
Молоденькая девушка в коротеньком жакетике сидела против Доватора, морщила утомленное миловидное лицо, рассказывала:
— Сестренке семнадцать... Пришли, забрали, увезли, куда — неизвестно. Говорят, в Германию. Хорошо, что меня дома не было. Я убежала в лес, — там много наших скрывается от немцев. Хотела фронт перейти, да вот вас встретила. В нашей деревне старик живет, беженец, пробирался из Белоруссии и застрял: жена заболела. Он направил меня к партизанам, а я их не нашла... Что мне делать? — Девушка кусала губы, морщилась, но не плакала.
— Вы говорите, в вашей деревне штаб стоит? — спросил Доватор.
— Да. Генерал есть и еще один приезжал, останавливался в нашем доме.
Девушка смотрела Льву Михайловичу в глаза.
Сведения, которые она передала Доватору, совпадали с данными армейской разведки. В Рибшеве должен был стоять штаб немецкой армии.
— Товарищ Аверина, а если вас направить обратно?
— А зачем мне обратно? — спросила девушка.
Она догадывалась, к чему клонит полковник.
— Партизанить, — коротко ответил Доватор.
— Но я же не нашла отряд!
— Надо найти. Приведите сюда старика-беженца. Место встречи мы вам укажем. Согласны? С вами пойдет одна наша девушка.
Аверина решительно кивнула головой...
В дивизионе разведчиков пир шел горой. На плащ-палатке была насыпана Куча трофейных галет, стояла раскупоренная бутылка, консервы и круглая банка с искусственным медом. Вокруг сидели Салазкин, Торба, Воробьев и Оксана.
— Может, Ксана Григорьевна, заморского винца отведаете? — услужливо предлагал Салазкин.
— Не хочу.
Оксана лукаво щурила глаза и нехотя грызла твердую, как доска, галету.
— Ну, чего ты, писарь, пристал, точно репей к бурке. Не хочет пить человек. Да и кто станет тянуть такую кислятину? — Яша Воробьев сердито отставил бутылку в сторону, добавил: — Филиппу Афанасьевичу отдать — он усе выдует.
