Григорий Покровский - Честь
Болтая с Толиком, Женя краем глаза следила и теперь за тем, как ведет себя с Мариной Сережа Пронин, и потихоньку посмеивалась, находя в его поведении много общего с тем, как он вел себя с нею самой в прошлое воскресенье.
А Марена, ничего этого не замечая, каталась с Прониным, разговаривала с ним о разных вещах и, между прочим, кое-что порасспросила об Антоне Шелестове. Она немного смутилась, когда Сережа предложил проводить ее домой, но разрешила. Пронин взял ее под руку, и, когда она хотела высвободить свою руку, он ее крепко сжал. Это был первый знак внимания, который она видела со стороны мальчика. Только темнота скрыла ее румянец и волнение. Так, под руку, они дошли почти до дома. А когда она стала прощаться, Сережа вдруг с силой притянул ее к себе и поцеловал. Марина сначала растерялась, потом стала делать отчаянные попытки освободиться, но сильные руки Сережи, как клещи, сдавили ее хрупкое тело. Наконец она вырвалась и со слезами в голосе закричала:
– Уходи! Ты гадкий! Гадкий! – и потом, уже издали, крикнула еще раз: – Отвратительный!
Марина даже не заметила, как исчез, словно растаял в темноте Пронин, и долго не могла войти в дом: ей казалось, что все знают и на лице ее написано, что она сейчас целовалась с мальчиком. Она долго не спала в эту ночь и, вспоминая прошлогодние рассказы Риммы Саакьянц о поцелуях, думала: «И чем ей такая гадость нравится?»
А когда на другой день Марина встретила Женю Барскую, она по глазам поняла, что Женя все знала и все угадала.
– Ну, как тебя вчера наш Тюня провожал?
– Какой Тюня? – не поняла Марина.
– Несмышленыш ты, Маринка! – улыбнулась Женя. – Это кто с первого провожанья начинает объясняться, лезет с поцелуями и вообще пускает руки в ход.
Марина густо покраснела от этого и почему-то опять подумала об Антоне.
Вот еще какие ребята бывают. А Антон вот даже и провожать не пошел, и никакого внимания. Значит, что же он?.. Кто же он?..»
Марина почувствовала, что он стал для нее лучше и ближе.
И вдруг она попала к Антону домой, попала совсем неожиданно и для него, да и, пожалуй, для самой себя.
Прасковью Петровну побег Антона очень встревожил. Узнав, что в школу приходила Нина Павловна и разыскивала сына, Прасковья Петровна в тот же вечер пошла к Шелестовым. И разговор этот окончательно подтвердил сложившееся у нее раньше убеждение о крайнем неблагополучии в их семье. Когда Антон вернулся, она пыталась вызвать его на откровенность и как-нибудь примирить с семьей. Но ничего этого ей не удалось. Антон совершенно замкнулся и не хотел говорить на эту тему. Что с ним делать? Из «прикрепления» к Антону Володи Волкова ничего не вышло, ну, значат, нужно было искать что-то еще, и давно нужно было искать. А она вот забыла! На какой-то момент забыла об Антоне – ах, если бы он у нее был один! – и упустила, и вот опять что-то произошло, и нужно снова что-то предпринимать.
Прасковья Петровна потолковала об Антоне со Степой Орловым. Она вообще за последнее время поближе присмотрелась к Степе и полюбила этого немного неуклюжего увальня. Пусть он увалень, пусть он медлителен и у него маловато инициативы, но он сердечный, отзывчивый мальчик, и если берется за что, берется с душою.
В тот же день Степа пошел к Антону и просидел у него целый вечер, Антон встретил его неприветливо, но Степа постарался на это не обратить внимания, и они разговорились. Сначала речь зашла о Володе Волкове, и Степа старательно убеждал Антона, что он зря на него обижается, что Володя хороший парень, а если много сидит за книгами, то как же не сидеть? Не помучишься, не научишься. И он вовсе не зубрит, а учит и много читает, и ходит на лекции в планетарий, и даже сам сделал в детском астрономическом кружке доклад о межпланетных путешествиях.
– А человек это такой, – убежденно закончил Степа, – решил быть астрономом, – значит, будет. Он, может быть, и на самом деле членом-корреспондентом какой-нибудь академии сделается.
– А я моряком буду, – разоткровенничался Антон. – Люблю путешествия.
Заговорили о путешествиях, и Антон поделился со Степой своей мечтой – пойти после окончания школы в мореходное училище и плавать, смотреть разные земли, бороться с бурями, а потом, может быть, высадиться на каком-нибудь необитаемом острове, самому ловить рыбу и жить вдали от людей.
– А что тебе одному на острове делать? – рассудительно спросил Степа. – Подумаешь, Робинзон какой! Да и островов таких больше не осталось.
Потом заговорили о последней кинокартине и артистах, которые в ней играют. А Степа был большой театрал. Правда, он не мечтал быть артистом и после школы собирался в университет на исторический факультет, но в школьном драмкружке был самым горячим энтузиастом. И как только зашла об этом речь, он, хлопнув Антона по плечу, сказал:
– А знаешь что? Записывайся к нам. Мы как раз начинаем новую постановку. У нас и Маринка Зорина будет играть.
Антон насторожился, но глаза Степы смотрели просто и бесхитростно; а у Антона вдруг появилась тяга к людям, к товарищам, и он согласился:
– Ладно, приду!
Однако первую же репетицию он пропустил.
– Ну, такие нам не нужны! – сказал по этому поводу руководитель кружка.
Но за Антона решительно вступился Степа Орлов, его поддержала Марина, они обещали выяснить все и твердо договориться с Антоном. Тут же после репетиции они пошли к нему, но дорогой Степа посмотрел на часы и охнул – по какому-то неотложному делу ему нужно было срочно бежать домой.
– А ты иди! – сказал он Марине. – Что тут особенного? Иди! И скажи со всей решительностью. И от моего имени скажи.
И действительно, что тут особенного? Марина набралась смелости и пошла.
Дверь ей открыла Нина Павловна. Она сначала удивилась, а потом очень приветливо заулыбалась.
– Тоника нет дома, а вы заходите.
– Да нет! Зачем же? Вы передайте ему…
– Ничего я передавать не буду. Я вас очень прошу – заходите!
Это был приятный сюрприз для Нины Павловны. После возвращения Антона и разговора с Прасковьей Петровной она изыскивала все, что только возможно, все пути, чтобы сблизиться с сыном. Нина Павловна стала покупать билеты в театр, ходила с Антоном в кино, в Третьяковскую галерею, и визит Марины оказался для нее новой возможностью: «Антон не такая уж грубятина, а хорошая девочка может облагородить и смягчить его». Нина Павловна старалась что-нибудь осторожно выпытать об Антоне, а Марина, не раздеваясь, смущенно сидела на краешке стула и не поднимала глаз. Она сама не знала, зачем она здесь сидит и что ей еще нужно. Все, что необходимо было сказать, уже сказано, а она все сидит, и собирается уйти, и никак не поднимется с места. И вот дождалась – щелкнул замок, и Нина Павловна, выглянув в переднюю, сказала:
– Ну вот и Тоник!.. А у тебя гостья!
А гостья вскочила, красная, как свекла, и единым дыханием выпалила:
– Драмкружок – это самый крепкий и сплоченный коллектив… Должен быть… Там все от одного зависят, и никаких подмен. Ну вот… Это Степа велел тебе передать. Ну вот… Да! А почему ты не пришел? Где был?
– Дела! – коротко ответил Антон.
Дела? – переспросила Марина, как бы взвешивая краткость и отчужденность этого ответа, и вдруг сразу подобралась и посуровела. – Ну, а это тоже дела. И если ты не придешь на следующую репетицию, тебя просто исключат. До свиданья!
Марина коротко простилась с Ниной Павловной и вышла.
– Что же ты ее не проводил? – спросила Нина Павловна.
– А разве это так обязательно? – ответил Антон, и Нева Павловна не поняла, что это значит.
Потом она вздрогнула: ей показалось, что от Антона пахнет водкой.
– Антон, поди сюда, – сказала она.
– Зачем?
– Дыхни! – Нина Павловна уцепилась за него, но Антон резко дернул плечами и, уйдя в свою комнату, щелкнул замком.
27
На двух репетициях Антон был, а на третью не явился. Руководитель кружка вынул из бокового кармана авторучку и, ни слова не говоря, вычеркнул фамилию Шелестова.
– Ну и ладно! – безучастно ответил Антон, когда на другой день ему об этом передал Степа Орлов.
– И что ты за человек? – покачал головой Степа. – Непонятный ты человек.
Но, верный слову, которое дал Прасковье Петровне, он продолжал ходить к Антону и заниматься с ним по математике. Антону нравился и его спокойный, немного флегматичный характер, и то, что Степа не сердился, если Антон чего-нибудь не понимал. И поговорить можно было с ним о разных вещах, не то что с Володей Волковым – об одной математике, и поговорить просто так, по-товарищески, – с ним вообще было теплее. Может быть, и привязался бы он к Степе, если бы это было раньше, если бы не начала действовать в полную меру сила, которая тянула его в другую сторону.
Антон не замечал, – он осознал это много позже, – но каждое соприкосновение с Вадиком и всем этим растленным, извращенным миром оставляло в его душе след, иногда большой, иногда маленький, по одинаково тлетворный: то разговоры на том воровском блатном жаргоне, который непонятен всем остальным, нормальным людям, то карты или доза «шнапс-тринкена», то новая встреча с Галькой, то рассказы о разных занимательных вещах и знаменитых ворах, то философствования Крысы об идеале жизни – пожить, попить, что твое – то мое, а что мое – не твое, то целый урок черного ремесла – как «психовать», изобразить пьяного или заику, что нужно делать, что знать и уметь, как схитрить, вывернуться, а в крайнюю минуту идти на все.
