Виктор Конецкий - Том 6 Третий лишний
Но это все трепотня. А вот с выходом моряков-судоводителей на пенсию что-то делать надо. Почему я именно на судоводителей напираю? Механики всегда найдут престижную и хорошо оплачиваемую работу на берегу, если это, конечно, толковые механики. Радисты уходят на пенсию в пятьдесят пять лет — ВЧ и прочие вредности. А матрос, штурман или капитан, если они хотят уйти на пенсию с приличного оклада, должны не уходить с палубы или мостика до шестидесяти. И при этом никакой роли не играет, какую морскую жизнь оставляет за кормой пенсионер. У одного она благополучная, отплавал на незаметненьких пароходиках по давно проложенным маршрутам, и повезло еще: ни в какие передряги не попадал. Другой сквозь три аварии прошел, тонул, новые торговые линии открывал, на себя все больше, больше и больше ответственности взваливал; уже к сорока годам Родине столько валюты заработал, в таких местах ее флаг показал с достоинством и умением, стольких молодых на капитанский мостик вытащил и всем этим так себя истрепал, что к пятидесяти ему в самый раз на бережок, чтобы успеть хотя бы разок внука увидеть. Но какой у судоводителя может быть заработок на берегу? Администраторов в пароходствах, в службах мореплавания — раз, два и обчелся. Туда попасть — по денежно-вещевой лотерее «Волгу» выиграть (и еще в импортном варианте). Преподавать навигацкие науки в училищах? Мест и там мало. Но и то обидно капитану: всю жизнь нес высочайшую ответственность, получал за это большие деньги, а на пенсию пойдет с преподавательского оклада — сто шестьдесят они в среднем получают, если без ученого звания. И вот начинают дурацкие диссертации защищать о квадратических ошибках при определении места по крюйс-пеленгам — это в космический-то век! При спутниковой навигационной аппаратуре!.. У капиталистов каждого капитана оценивают в фунтах и центах. Принес фирме или компании столько-то миллионов прибыли, рискуя, себя не щадя, мозгами день и ночь шевеля, и — катись на пенсию.
И вот все чаще начинаю я встречать на судах людей, которые, болезненно воспринимая возрастающие сложности, запутанности, противоречивости, даже алогичности современного бытия и морского производства, тихо, спокойно, сознательно решают не тратить сил на попытки борьбы с хаотичностью, на преодоление глобальных сложностей производства. Такие особы еще в четвертых штурманах теряют желание стать капитаном, замыкаются в себе, обживаются в себе, научаются использовать абсолютное знание своего уголка, то есть плюют на карьеру. (Здесь о хорошем карьеризме, о желании так проникнуть в сложность общественной жизни, производства, чтобы иметь моральное право брать на себя все большую ответственность за жизни и смерти других.) Ясное дело, такие особы сохраняют больше нервных клеток, нежели капитан плавбазы или капитан флагмана космического флота «Академик Королев», ибо сводят свою ответственность за других до минимума. И «законников» все чаще встречаю. На таких наталкивался, что всякие знаменитые Плеваки могли бы только от зависти облизываться — так они законное дышло в свою выгоду выворачивают. И таких, которые головы ни разу против течения не повернули, даже под одеялом…
Итак, в африканском рассвете не звучали мне нынче никакие тамтамы, не шелестели баобабы и не будили никаких барабанов на площадях моего прошлого.
Я просто раздумывал о пенсионных делах и листал англо-французский словарь, готовясь к встрече с Пуэнт-Нуаром. Франко-русского у нас не было, а говорят здесь по-французски — торговцы сувенирами, естественно, а не феллахи.
Юра заглянул в словарик:
— Начали с первой страницы, старина? Молодец! Осталось двадцать четыре тысячи девятьсот девять слов. Только не запейте! Итак: абажур, аборт, абортарий…
Заигрывает? Или хочет в присутствии штурманов лишний раз подчеркнуть мое плохое знание языков?
— Нет, нет, Юрий Иванович, — говорю я. — Никогда не желал стать полиглотом. Вот сейчас, например, на судах многие ударились в изучение языков. И уже не ради процентной надбавки к зарплате. Нервишки, тоска, одиночество… А начнешь зубрить по пятьдесят слов латыни, например, и сразу у тебя нервы как у гимназиста. Плюс мозг отдыхает: не требуется при изучении ирокезского, например, языка философических раздумий — а оно и к лучшему!
— Гляжу, Виктор Викторович, вы не только своих читателей за носы водите, но и самого себя тоже, — сказал Юра, убрал свой персональный бинокль в ящик и приказал: — Старпом! Начинайте уклонение от противника, следующего значительно меньшим ходом, нежели мы!
— Вы имеете в виду феллаха!.. Лево пять по компасу! — скомандовал на руль Мышкеев.
Здесь юмор заключается в том, что если употребляются слова «уклонение от противника», а противник ваш — божья коровка или майский жук, следующие, естественно, ходом, который значительно меньше вашего, то вся эта белиберда невольно вызывает у любого судоводителя улыбку. Ведь каждый прошел сотни тренировок, сборов, экзаменов, когда надо решать тяжкую, а иногда безнадежную задачу уклонения от противника, который следует значительно более быстро и несет тебе, если не решишь задачу на уклонение, обыкновенную гибель.
— Сколько вы думаете простоять в Пуэнт-Нуаре? — спросил я бывшего товарища.
— Как вода потечет, — ответил он и ушел из рубки.
Тут дело в том, что развивающиеся страны часто имеют плохо оборудованные порты. В справочнике прочитаешь, что пресная вода на таком-то причале поступает на суда по стольку-то тонн, а на деле окажется, что вместо нормального шланга и мощного напора будут кишка в палец толщиной и напор меньше, чем в вашем кухонном кране. Так что в капитанских словах ничего особо уничижительного для меня не было, но… Но если в этих путевых заметках будет куда больше пропусков, умолчаний, скороговорки и неточностей, нежели обычно у меня бывает, то не только от лени моей при ведении дневничка, но и по вине сукина сына Юрия Ивановича Ямкина, который часто вообще меня не информирует о, так сказять, стратегической, общей обстановке вокруг судна. А за каждую неточность потом приходится платить своей шкурой. И вот этого я Юре не забуду никогда. Ведь он даже не дал мне возможности побывать в Мирном!
Алла Пугачева продолжает по двадцать раз в сутки орать: «Прочь тревоги! Прочь сомненья! Вновь стою на этой сцене…»
Глава десятая
Замкнули круг в Лас-Пальмасе на Канарах.
Трехсуточная стоянка.
У цивилизованного причала, то есть в полной безопасности и со всеми удобствами.
Австралийский коала, не успели мы еще трап смайнать, спрыгнул на этот замечательный причал и унесся по нему с такой смешной скоростью, как в фильмах начала века.
Я сходил на берег только до рынка. Нам запрещается привозить домой овощи и фрукты карантинной службой. Но ежели заложить их в ресторанный рефрижератор, то, может, и провезешь. Хотелось появиться в майском Ленинграде с экзотическими плодами. И я на остатки песет купил бананов, помидоров, разной непонятной травки и непонятных, вполне зеленых орешков.
Прекрасно, когда истратишь все деньги.
Вторые сутки стоянки отсыпался до вечера. Наконец заставил себя встать и побриться.
Тишина на судне была оглушительная.
Побрившись, я застрял перед зеркалом, раскачивая очередной зуб и решая вопрос: быть ему или не быть?
В каюту решительно постучали, и на пороге возник мой капитан.
Я бы меньше удивился, если бы увидел Беллинсгаузена.
— Разрешите? Я заметил, вы не ходите на берег. Что бы это значило?
— Несколько лет назад меня здесь укусила обезьяна, и с тех пор побаиваюсь Канарских островов, — объяснил я и перестал раскачивать зуб. Моя каюта — мой дом, а мой дом, согласно конституции, охраняется законом, и мне вовсе не хотелось видеть здесь бывшего товарища.
— Об этом замечательном факте своей биографии вы уже раструбили на весь свет, — сказал он.
Да, если честно признаться, тяжко бывает жить на судне, где ходят по рукам твои книги. Попробуйте такую пытку: пообщайтесь четыре месяца с морячками, которые четыре месяца выискивают в ваших опусах самых неуловимых блох.
— Что означает это явление Христа народу? Вы, товарищ капитан, наконец решили обойти судовые помещения? Докладываю: уборка производится систематически и…
— Хватит валять дурака. Может, пригласите сесть?
— Прошу.
Он сел и огляделся. У меня было уютно. Висели суровые антарктические акварели, пингвинье яйцо; стояли в углах дивана две конголезские статуэтки, поблескивали на столе подарки геологов — кусочки занятных минералов.
— Что это за чучела? — спросил Юра про статуэтки.
Самый неудачный вопрос, который он мог задать, хотя, прямо скажем, конголезские произведения народного современного искусства могут напугать и смелого человека. Но дело в том, что из-за них мне пришлось претерпеть отвратительное, как их лик, унижение.
