Борис Пильняк - Том 5. Окэй. Камни и корни
– А вы кто такее, братие, будете?
Объяснили, сказали, что, мол, вот один такой приехал недавно из Москвы, хочет побывать на молении. «Форд» поехал перед нами, показал дорогу. Я ехал за этим «фордом» и размышлял о том, что – надо ж было отмахать пол-земного шара, чтобы вот повидаться с соотечественниками и повидать прыгунство! – но я ж помнил о том, что в Берлине, в американском консульстве, мне предлагалось веровать в Бога, – и прыгунов я хотел повидать не только потому, что они русские, но и потому, что они – американцы. Подъехали к зданию, похожему на сельскую русскую школу, поднялись на терраску, вошли в большую, человек на полтораста, комнату, освещенную электричеством. Слева в углу стоял стол, покрытый белой скатертью, на нем лежала Библия. От стола перпендикулярно друг к другу шли ряды скамей, – на скамьях от стола в глубь комнаты сидели женщины, на скамьях от стола к двери сидели мужчины. И мужчины, и женщины были в белом. Волосы женщин были повязаны белыми платочками. Мужчины были очень бородаты. Бородное зрелище в нынешней Америке – дело чудное. Моложе тридцати пяти лет ни мужчин, ни женщин не было. Женщины на подбор дородствовали. Александр Браиловский, который привел нас, научил, как надо кланяться. Мы поклонились, нам ответили. Я с наибольшим вниманием рассматривал электричество: прыгуны, как известно, удовлетворяют американским божественным требованиям, и американские власти поставили прыгунам одно лишь божественное условие – не тушить во время радений света, радеть при полном электричестве.
За столом, за скатертью сидели старейшины – плотноплечие старичищи – и вели духовную беседу, обращаясь с вопросами и за словом к председательствующему.
– А вот, Иван свет Карпович, видел я нынче сон: еду я на каре, припарковался по всем правилам около своей плантации, и вдруг вижу, идет моя Марфа с колерным, спикают, а в руках у негра факел, и негр смотрит строго, как я припарковался.
На русский язык перевести эту фразу надо со следующими поправками: кара – кар – автомобиль; парковаться – ставить машину в указанном месте, по правилам; плантация – поле; колерный – негр; спикают – говорят. Говорил старичище елейно, пошамки-вая, напевно.
Иван Карпович молвил, расправив бороду и проникновенно:
– Мда, этта, конешно, – сон… В Священном писании сказано… мда, этта, колерный, конешно, диавол-вельзевул… А факел у него в руке, мда…
Одна из баб, сидевшая на женской скамье, подперла щеку и сокрушенно вставила словцо:
– И хвакел, заметьте, горит красным полымем, будто ойлевый-нехфтяной, а я спикаю, а что спикаю – не помню…
Иван Карпович молвил проникновенно:
– Не помнишь, сестра, про што спикала?.. Мда, – а я табе объявлю. Нес этот вельзевул этот факел, чтобы омрачить глаза духовных христиан. Попрыгать тебе надо, Марфа, как следует попрыгать, мда…
Другой старик завел другую духовную речь:
– А я хотел побеседовать, – кредитовался у меня на десять долларов один шабёр, имя его умолчим ввиду его духовного братства, надо ему прикупить силосу, обещал отдать на тоем молении и не отдал по сие время… духовно он поступил ай нет?
Иван Карпович молвил, проникновенно по-прежнему и опять поправив бороду:
– Мда, этта, конешно… в Священном писании сказано, мда…
Этак духовно поговорили еще тем на пять. Подобрался народ. Каждый приходящий кланялся поясным поклоном. Когда духовные темы иссякли, а народ подошел, Иван Карпович прочитал страничку из Священного писания, на славянском языке, – этакую страничку белиберды, вырвавшуюся из средневековья во американские утверждения, что Америка, как была сто лет тому назад пуританской страной, так и существует поныне, стирая белье по понедельникам, веруя в любого бога и пребывая в целомудрии, когда из штата Нью-Йорк с неженой нельзя проехать в штат Нью-Джерси. Читал Иван Карпович ритмично, почему-то задыхаясь, почему-то волнуясь. И, когда он кончил читать, я увидел, что собравшиеся уже экзальтированы.
– Попоем, братие, – крикнул Иван Карпович.
Отодвинули стол и скамьи, люди стали, мужчины и женщины, двумя группами, под прямым углом друг к другу, запели:
Мир вам, братцы и сестрицы,Вы зачем сюда пришли. Дух, дух, дух, Вы зачем сюда пришли!..
Вы зачем сюда пришли,Много казни принесли. Дух, дух, дух, Много казни принесли!..
Много казни принесли,Вы какие труды несли. Дух, дух, дух, Вы какие труды несли!..Вы какие труды несли,Вы трудились ли о том,Сознаете ли дух отцам…
Песнь очень длинна, выкидываю три четверти и привожу конец в сокращении для иллюстрации глупостей:
Мы не знаем, как нам быть,На каком судне нам плыть,А мы сядем на корабль,Каждый будем богу раб,А наш господь есть один,Ему славу воздадим.Богу слава и держава,Во веки веков. Аминь.
Надо отдать справедливость – пели исступленно, восторженно, изуверски. Сумбур совершенно бессмысленных словесных наборов прыгуны пели, начав замедленными ритмами и ритмы затем все время ускоряя. К концу песни – была уже не песнь, но истерический, гипнотический, замкнутый круг ритмов, вой, когда непонятно было, как у этих людей хватает дыхания для этих, замыкающихся в истерию и в гипноз, все убыстряющихся, все нарастающих в исступлении слов.
Первым запрыгал тот самый, который духовно толковал о десяти долларах, ему не отданных вовремя. Это было просто страшно, и это вываливалось из ритма, и это –
– бородатый человек лет пятидесяти, широкоплечий мужик, чернобородый и черноглазый, в кованых сапогах, исказив лицо в бессмыслицу, вдруг запрыгал, – прыгал он очень высоко и, казалось, прыгал затем, чтобы проломить пол, так остервенело он долбил его своими подковами сапог, – он приседал на корточки, откидывал руки назад, взлетал в воздух и свирепо подставлял каблуки полу, он делал это все быстрее и быстрее, – он закричал, переплетая свои откровения святого духа, сошедшего на него, со словами песни:
– Дух, дух, дух! – а кто взял десять долларов – не скажу! не скажу! – а мы сядем на корабль! – дух, дух, дух! не скажу!..
Он упал на минуту, повалялся в бессилии и поднялся бледным, ничего не понимающим, стал опять на свое место, продолжал петь. В это время прыгали двое других мужчин и одна женщина. У женщины сбился с головы платок, рассыпались волосы, ее белая рубашка-юбка взбилась выше колен.
Действительно, белье стиралось по понедельникам! – Надо ж было проехать ровно половину земного шара, когда я к Москве был вверх ногами, – чтобы увидеть этакий бред, благословленный американским пуританизмом, что ли?! – Видеть прыгающих людей было попросту стыдно.
Средневековье неистовствовало, и его стыдно было видеть потому, что прыгали, искажая лица и тела, – люди. Когда я выходил из моленной, вслед мне вышел один из молящихся. По-домашнему просто он спросил меня, – «вы будете такой-то?» – я ответил. Собеседник сказал:
– Читал о вас в газетках. Ну, как на родине? – разрешите мне вас после моления попросить ко мне попить чайку, – не откажите, расскажите про СССР. Мы посылали в Москву к Михаилу Ивановичу Калинину ходоков, – собирались вернуться. Только вот – попрыгать, – от этого мы не откажемся.
Я ходил чай пить к этому человеку. Канонный русский мужик, канонный кулацкий быт. Отличие лишь в том, что рядом с коровой на дворе, вместо лошади, стоит «форд», да вместо русского «нет», он говорит английское «ноу». Приехали прыгуны в Америку лет двадцать-двадцать пять тому назад, поселились на пустых местах. Лос-Анджелес тогда сам был немного больше, чем их, молоканская, деревня. Занимались сельским хозяйством. Сельское хозяйство сейчас на втором плане, главным источником существования сейчас является ветошничество, собирание мусора в Лос-Анджелесе, – дело, которое молокане монополизировали. Молокане ныне – совершенно естественно – американцы, граждане страны пуритан.
И там же в Лос-Анджелесе – городе Ангела – видел я Эйми Ферсон. Надо мне было побывать на вокзале, встретить Ала Люэна, моего супервайзера. Приехали на вокзал и: – толпища народа, кинодеи на заборах, сумятица, американские флаги. Цветы, автомобили, пренарядная толпа, и, предпочтительно, молодежь, люди до тридцати лет. Приезжала Эйми Мак-Фёрсон.
– Что такое, – спрашиваю, – за Эйми Мак-Фёрсон? кинозвезда?
– Нет, – рассердились, – святая!
Приезжала калифорнийская святая. Устроился с кинодеями на крыше автомобиля, чтобы рассмотреть. Святая ездила путешествовать по Европе. В Америке миллиардеры могут заказывать себе отдельные вагоны, – так вот на пороге такого вагона появилась женщина в наимоднейшем платье, возраста которой – из-за наличия наличных красок – разобрать нельзя, не то семнадцать, не то тридцать семь, очень красивая. Женщину стали осыпать цветами. Заработали кинодеи. Из-за нее и из-за цветов высунулся мужчина, – сразу видать – сутенер и любовник. Женщина изрекла, толпа перелистала ее слова до крыши моего пребывания:
