Бунт женщины - Николай Павлович Воронов
Прибежал Шарик, покачивая кольцом хвоста, услышал шорох в лодке и начал лаять. Я зажег спичку, посветил в пролом плоскодонки. На песке под нею сидел давешний лягушонок. И его, наверно, не покидала лягушечья надежда, что он рано или поздно выпрыгнет в этот пролом в борту.
Мы пошли через огород к дому. Позади остались чучело над плетнем, тугое, отдающее охрой озеро, восковой месяц над горами.
Пока собирались в путь, окончательно стемнело.
Жмыхов вывел за ворота мотоцикл.
На толстенных бревнах, наваленных у железной дороги, что проходила неподалеку от домов, сидела пара. Михеич вгляделся.
— Да ведь это Катя Трубникова и Вася Сухарев. Ишь ты, сидят! — и заковылял к бревнам. Большеголовый, плечи наперекос.
Присел рядом с Катей и Васей, добро проворчал:
— Ну, чего сидите, неразумные. Свадьбу давно бы сыграли. Век-то не прибывает, а убывает.
— Сыграем, — робко отозвался Вася.
Жмыхов обрадованно вскинул голову, словно услышал что-то очень важное для себя, и долго смотрел на бревна и фигуры, вырезно черневшие над ними.
Михеич слез с бревен и, прежде чем уйти, промолвил:
— Береги, Катерина, Васю.
— Уж если я добилась Васю, сберегу до старости.
Мы пожали твердую, как из сосновой коры, руку Михеича.
Луч мотоцикла скользнул по ограде, и она голубой тенью поплыла по земле. Затем луч осветил улыбающихся Катю и Васю и, вылетев на дорогу, начал нырять с бугра в колдобину, с бугра в колдобину.
ЧЕЛОВЕК С ПОДВОХОМ
С гор на дно котловины, где в беспорядке жались к земле крошечные домики, сел пропахший хвоей туман. И селеньице затерялось, заглохло в промозглой вечерней мгле.
Бодрствовал только немой Коля Гомозов. Он лежал посреди полуразобранного моста и мычал, чмокал, издавал сиплые хрипы, натужно вытягивая шею. Так Коля пел, если было хорошее настроение. Сегодня ему повезло: поймал сетью ведро голавлей, мать угостила крепкой кислушкой, а дорожный мастер пообещал пачку сигарет, за что и попросил посидеть ночью на мосту.
Когда у Коли отяжелел язык и засаднило в горле, он решил, что дорожный мастер недогадлив. Вокруг много-много камней, велел бы преградить дорогу на мост, и никакая машина не проехала бы.
Коля встал, осторожной ощупью босых ног пробрался по трухлявым качким бревнам к перилам. Сойдя с дороги, начал шарить руками по траве. Камень попался подходящий — шершавый (легко брать), пудов пять весом. Коля привалил его к животу, шагнул и заметил неподалеку два мутных, каждое с блин величиной, пятна. Приближаясь, они ширились, светлели, наконец, начали слоиться радужными кольцами. Он опустил камень и вышел на дорогу. Хотя туман был плотен, от надвигающегося света глаза застилало слезой.
Что-то гладкое и металлическое приткнулось к коленям. Коля вытер слезы, увидел легковой автомобиль и пожилого мужчину. Из кулака, который незнакомец сжимал и разжимал, торчало толстое округлое стекло. Сквозь это стекло проталкивался, удлиняясь и сжимаясь, тонкий луч. Мужчина быстро зашевелил губами, заблестели желто и чисто зубы. Коля подумал, что у мужчины все время кисло во рту, потому что зубы он, наверно, сделал из медяков.
Незнакомый перестал говорить. Коля сообразил: спрашивает, где переезд через реку.
— Ы, ы, — Коля махнул в темноту, клокотавшую не слышным ему перекатом, и тут же пожалел: машина уедет, и вновь он останется один. Не ради любопытства, а ради того, чтобы еще малость побыть с людьми, он попытался узнать, не в пионерский ли лагерь, который неподалеку отсюда, едут они. Он приставил кулак ко рту, запрокинул голову и поворачивал ее то влево, то вправо, словно трубил в горн. Мужчина недоуменно вскинул плечи, ткнул пальцем сначала в кабину, потом во мрак ночи, куда до этого посылал их Коля: дескать, садись и показывай путь.
Коля повернул ладони к мосту, картинно встал по стойке «смирно» и покачал головой, что означало: он охотно показал бы брод, но не имеет права уходить, так как сторожит мост.
Неизвестный закурил. Коля втянул носом сладкий запах табачного дыма, торопливо прислонил к губам средний и указательный пальцы. Мужчина подал ему папиросу, зажег спичку. Коля разглядел его глаза, зеленые, с красными ниточками на белках. Решил показать брод, но заколебался: вдруг встанет с постели дорожный мастер, не найдет его возле моста, рассердится и не отдаст обещанную пачку сигарет.
Машина попятилась: Коля представил, как она упадет по скалам в реку, и тихо подался к броду.
* * *Рано утром поселок облетело известие, что взамен посаженного в тюрьму бухгалтера прибыл новый. Директор поставил его на квартиру к Абышкиным. Звать бухгалтера — Анатолий Маркович, фамилия — Куричев. Приехал на такси. Человек он, должно быть, денежный, коли позволяет себе такую роскошь. Вещей, правда, мало: два чемодана, ружье, гитара. Еще собака с ним какой-то не нашей породы: шерсть волнами, белая, отдает атласом, кое-где рыжие подпалины, а уши черные и предлинные — по полу волокутся. Александра, жена директора мельницы, сказывала, что он рекомендовался ее мужу так:
— Вдовый я. Пять лет назад схоронил жену. Две замужних дочери живут в Уфе, незамужняя — в Ленинграде. Исколесил Урал и Сибирь. Что искал — скрою, чего не нашел — утаю. Работаю на совесть. Казенной копейкой ни под каким видом не попускался и не попущусь, ежели даже вы, товарищ директор, захотите нарушить финансовую дисциплину
* * *Едва солнце заиграло в росе, мукомол Садык Газитуллин, спешивший в сарай в розовых широких кальсонах, увидел человека, который стоял на отмели, намыливая губкой шею. По длинноухой собаке, шнырявшей мимо пижамы, махрового полотенца, алюминиевой мыльницы, что лежала на газете, Садык угадал в нем нового бухгалтера.
Возвращаясь из сарая, мукомол покосился в сторону реки. Куричев оделся и причесывал мерцающе-седые волосы. Поскольку бухгалтер должен был пройти рядом с его домом, Садык вышел за ворота и присел на завалинку.
— Здравствуйте, — сказал Куричев, появляясь из-за угла.
— Утро добрый.
— Греетесь?
— Греюсь. Солнце хорошее. Кто будешь?
— Твоим товарищем буду, ежели ты тутошний.
