Атланты и кариатиды (Сборник) - Шамякин Иван Петрович
Максим попробовал пошутить:
— Неужели я похож на тех парней, которые ходят сюда к девушкам?
Вахтерша оглядела его — от теплых ботинок до ондатровой шапки — и сказала:
— Бывают и такие.
Обидело это не его лично, за девушек обиделся, за дочь.
Веты в комнате не было.
Подруга ее Леонора (имена пошли!) встретила без былой приветливости, как будто чем-то смущенная. Вторая девушка была незнакомая и сразу не понравилась Максиму: вела себя так, как будто она выдающаяся личность, а он ничто, на шутки его пренебрежительно кривила накрашенные губы. Странно, что она, как и секретарша в Госплане, чем-то напомнила Дашу. Везет сегодня, черт возьми!
— А Галя где? — спросил он почему-то не о дочке, а об их самой говорливой, веселой подружке.
— Вышла замуж.
— Галя вышла замуж?
— Почему это вас удивило? — с непонятным смехом спросила Леонора. — Я пойду позвоню Вете. Я знаю, где она.
Он остался с новенькой, Леной, и почувствовал неловкость, не знал, о чем говорить. Сам удивился: чтоб он не знал, о чем говорить с девушкой!
Не любил он людей слишком серьезных, особенно женщин. За чрезмерной серьезностью подчас кроются ограниченность и пустота.
К счастью, Леонора скоро вернулась и сообщила с тем же странным смешком:
— Ветка летит на крыльях.
Вета в самом деле скоро примчалась, возбужденная, радостная, с порога бросилась на шею, хотя обычно была сдержанна в проявлении своих чувств.
— Добрый вечер, папа! Как хорошо, что ты приехал! Ты так мне нужен!
Вета выдалась в отца: высокая, стройная, с цыганскими чертами — черные глаза, черные косы. На первом курсе она со смехом, но не без удовольствия сообщила дома, что в консерватории ее прозвали Кармен.
Еще недавно, летом, когда дочь приезжала на дачу и ходила в купальнике, она казалась Максиму девчонкой, не слишком еще развитой физически. А тут вдруг он увидел перед собой вполне сформировавшуюся женщину. Возможно, эту женскую зрелость Вете придавало пальто по последней моде — чуть не до пят, отороченное внизу песцом; такого же меха воротник источал почему-то легкий запах табака.
Максим впервые увидел дочь в этом пальто. Крайностей он не любил ни в архитектуре, ни в одежде. Но Вете удивительно шло это макси-пальто. Оно делало ее еще более высокой и царственно-величавой. Однако он подумал: откуда они с матерью взяли такие деньги? Пальто да еще меховая шапка — это не меньше, чем два его месячных оклада. Огорчило, что у Веты проявляются материнские черты. Еще недавно она вместе с ним, отцом, подсмеивалась над пристрастием матери к тряпкам. И вот уже сама такая. Даже пахнет от нее не так, как раньше, раньше это был свой, привычный, кажется, еще с пеленок, запах — неповторимый запах родного ребенка. А теперь почуялось что-то чужое — незнакомые духи, табак...
Когда Вета отступила, Максим оглядел ее, и у него больно сжалось сердце, сжалось оттого, что не почувствовал прежней радости от встречи с дочерью. Появились тревога и предчувствие, что он теряет и дочку.
Насторожило то, с каким вниманием следили за их встречей Леонора и Лена.
Но Вета весело щебетала, беззаботно кружила по комнате, не снимая пальто.
— Пойдемте, девушки, ужинать в «Юбилейный», — предложил Максим.
Не впервые он приглашал Вету и ее подруг обедать или ужинать. За столом люди как-то полнее раскрываются. А его всегда интересовало, чем живет молодежь, рабочая, студенческая. Интересовали ее настроения, вкусы, мода.
— Иди заказывай, папа. Мы придем.
Так уже делали: девушкам надо было переодеться, подкраситься.
Закуска и напитки давно стояли на столе.
Максим ничего не тронул. Курил и смотрел, как танцуют редкие пары. Сначала еще пытался представить, как пойдет танцевать с недотрогой Леной, как расшевелит ее, сорвет маску и увидит обыкновенную девушку, которая больше, чем о Бетховене и Шопене, думает о поклонниках.
Распускалось в тепле желе заливного языка, а Веты и ее подруг все не было.
И вдруг он понял — странно, как не догадался раньше! — что девушки не придут, придет одна Вета. Нет, не одна — с н и м. Не случайно она была так возбуждена, и не случайно с таким интересом наблюдали за их встречей ее подруги.
В первую минуту им овладело любопытство: какой он? А потом появились душевная боль и грусть. Предчувствие не обмануло. Это потеря. Еще одна. Мужайся, отец, и считай, что это не потеря, а приобретение — таков закон жизни.
Максим налил коньяка (себе он заказал коньяк, девушкам — бутылку венгерского токая) и выпил залпом. Закурил новую сигарету.
Когда графинчик опустел, поспешно подошла официантка — острый у девушки глаз. Сочувственно спросила:
— Нет ваших?
— Вы верите в предчувствия, Надя?
— Верю, — серьезно ответила девушка.
— Вот и у меня оно появилось. В общежитии. Туманное. А теперь я твердо знаю. Они не придут. Нет, дочь придет. Но не с подругами. С женихом.
— Так это же хорошо, — наивно обрадовалась девушка за свою незнакомую сестру. — Разве вы не рады?
— Я? Очень. Но если мне захочется спустить будущего зятя с лестницы, не зовите милицию, Пожалейте. Я служу в высоком учреждении.
Официантка не рассмеялась, не поняла шутки, посмотрела на него с опаской.
И тут он увидел Вету.
Она шла от лестницы через зал в длинном, не то эстрадном, не то свадебном платье из материи «снежинка» — на белом фоне звездочки, которые при движении, когда менялся свет, причудливо играли, казалось, срывались и летели во все стороны, как искры. Эта снежная искристость ткани хорошо контрастировала с черными, как уголь, волосами, как бы небрежно разбросанными по плечам.
На Вету смотрели все, мимо кого она проходила.
Максим на миг тоже залюбовался дочерью, подумал, что у девушки недурной вкус. Но тут же вспомнил, что такой же вкус у ее матери. И сразу перевел взгляд на н е г о.
Он тоже одет по-свадебному: черный костюм, галстук-бабочка в синий горошек, из кармашка торчит уголок такого же платочка.
Но прежде всего поразило сходство этого парня с Вадимом Кулагиным — такой же высокий, хотя ненамного выше Веты, с длинными, по современной моде, каштановыми волосами.
Максим сперва почти испугался: неужели брат? Не любил таких, как в романах, неожиданностей в жизни.
Сходство Ветиного жениха с Кулагиным почему-то сразу вызвало на поверхность ту неприязнь, почти враждебность к нему, которая появилась в глубине души, как только мелькнула мысль, что дочка придет не с подругами — с н и м.
Неприязни в себе к людям он боялся, потому что никогда не умел скрыть своих чувств, они сразу становились видны. Сперва возникло инстинктивное желание воспитанного человека подняться им навстречу. Но неприязнь заглушила это желание, и он не тронулся с места.
Они остановились возле стола, и Вета, не смущаясь, весело, очевидно, чтоб скрыть волнение, представила:
— Папа, это мой жених. Полюби его так, как любишь меня.
Максим молча, проницательно смотрел на юношу. А за ним следили официантки.
Жених как будто наконец догадался, чего от него ждут. Склонил голову в поклоне, глухо, но четко назвал свое имя:
— Корней.
Максим громко и почти грубо, как на допросе, спросил:
— Фамилия?
— Прабабкин.
Неприязнь сразу начала оседать, как песок во взбаламученной воде.
Максим встал и протянул руку.
— Вот теперь будем считать, что познакомились. Садитесь, Корней Прабабкин.
Вета радостно засмеялась.
Надя подлетела к их столу.
— Может, еще что-нибудь надо?
У Максима явилась было мысль — заменить токай шампанским. Но он тут же передумал.
— Спасибо, Надя. Ничего не надо.
Вета, накладывая закуску, спросила с искоркой в глазах:
— Папа, тебя не смешит Карикина фамилия?
— Фамилия как фамилия.
— А мне смешно. Я останусь Карнач. Я и Карика агитирую — записывайся на мою. Корней Карнач. Здорово звучит, правда?
