Николай Вагнер - Преодоление
Глава восемнадцатая
ТРУДНЫЙ ДЕНЬ
В городе второй день не утихала вьюга. К вечеру ветер стал еще сильнее. Он свистел так яростно, что казалось, напрягал последние силы, стремясь снести все на своем пути.
Ветер гулко ударял в стену. Оконная рама скрипела, дребезжали стекла, каждый раз настораживая Катю. Она поднимала глаза от вязанья, смотрела на запорошенное, промерзшее доверху окно, потом — на Лену.
— Что делается! Вот-вот дом опрокинет!
Лена не отвечала, сидела на узкой железной кровати, обхватив руками колено, и словно не слышала, что творилось на улице, что говорила подруга.
— Погляди, Лен, чем не ползунок? Получается? — Катя засунула руки в короткие вязаные брючки и прокомандовала пискливо: — Ать-два… Представляешь, это я-то, Катька, рожать буду! Смехота! Как думаешь — страшно?
Вновь ничего не ответив, Лена взяла из рук Кати ползунок, разложила его у себя на коленях.
— Я вот все о том же, — продолжала Катя, — может, зря ты ушла от этого типа. Если бы он гулял или о доме не думал, а то ведь вроде бы заботился. Шут его знает. Петя, конечно, себе на уме. Но разве сразу разберешься?
— Не надо об этом. Я все правильно сделала. И думаю сейчас совсем о другом.
— О работе небось?
— И о работе, и об общежитии. Получилась какая-то сплошная ерунда. Будто глухие все или ничего понять не хотят. И ведь прошу-то самую малость — перевести в бетонщицы. Дать место в общежитии. Подумаешь — проблема. Эх, если бы не заболел Илья Петрович!..
— А ты сходи в больницу, поговори.
— Ходила. Не пустили. Ему даже свежие газеты не передали, вернули назад. Жена, говорят, дежурит по ночам.
— До чего человека довели, — вздохнула Катя. — По мне все разно, какое начальство, но скажу… но скажу прямо: такого, как Груздев, не скоро встретишь. Сколько раз к нам на блоки приезжал. С каждым здоровался. А помнишь, когда мне стукнуло двадцать пять?! Личное поздравление прислал. И как узнал только? Удивляюсь!.. Ой, что это? — боязливо спросила Катя, вновь покосившись на окно. — Кажется, все сметет — и клубишко наш, и пристрой. Как-то там Борис? На открытом воздухе работает.
Ветер выл над крышей, бил в стекла, нес тучи снежной крупы, швырял ее в окно.
— Хорошо, что Боря специальность имеет. В армии высоковольтные тянул.
— Хорошо, — отозвалась Лена. — Очень хорошо, когда руки пользу приносят. Илья Петрович часто повторял эти слова. Это самое главное, самое основное.
Наверху оборвало железо. Зашабаршило, загромыхало по стене. Тенькнуло по чему-то упругому. В комнате погас свет.
— Что-то случилось! — с тревогой прошептала Лена и вцепилась в локоть Кати.
— Не чуди! Провод оборвало.
— Нет! Дело не в проводе, дело не в проводе…
Она бросилась к двери, сорвала с гвоздя пальто и, не надевая его, толкнула бедром дверь.
— Куда? Ленка? — крикнула Катя и услышала рванувшийся в дверь вместе со снежной пылью звенящий свист ветра.
Катя выбежала во двор и увидела, как, удаляясь по переметенной целине, черная фигурка пригибалась, падала и вновь уходила вперед. Катя постояла посередине двора, пока колкий ветер не просквозил ее, и, захватив руками живот, пошла к дому; захлопнула за собой тяжелую дверь, притянула ее и опустила кованый крючок.
Она нашарила в ящике стола свечу и спички. Радужный, мерклый свет упал на стены, кровать, пол, подрожал робко и успокоился.
Катя села на кровать, подобрала ноги, укрыла их стеганым одеялом. Ее полные страха глаза блестели. Она долго сидела так, боясь шевельнуться, прислушиваясь к шумевшей уже где-то вдалеке вьюге.
Часа через полтора пришел Борис. Она знала его стук и сразу спрыгнула с кровати, откинула крючок.
Борис развязал шапку, потер рукой багровые щеки, поглядел на Катю и отвернулся. Но она цепко ухватилась за его плечи, заставила посмотреть на себя.
«Что?» — спросили ее напряженно округлившиеся глаза.
— Умер Груздев.
Эта весть наутро облетела всю стройку. Еще не много смертей знал молодой город. Чаще отмечали появление на свет новорожденных. Даже кладбище близ города, пришедшее на смену старому, касаткинскому, навсегда скрытому теперь под водой, было пока заброшенной, отгороженной забором пустошью. И вот теперь это снежное поле, уже связанное в сознании людей со скорбью и печатью забвения, должно было принять первого человека — начальника стройки Илью Петровича Груздева.
Похоронную комиссию возглавлял Петр Норин. Целый день он кружил по Речному на управленческом «газике». Из деревообделочного цеха, где сколачивали гроб, он мчался на кладбище — смотрел, как рыли в глубоком снегу траншею к месту будущей могилы; затем ехал в клуб, указывая, где разместить постамент для гроба и куда поставить свежесрубленные елки.
Лена, не вышедшая в этот день на работу, бродила по пустому зрительному залу, из которого вынесли все кресла, дивясь тому, как много здесь ходит знакомых и незнакомых людей, озабоченных, делающих, как казалось ей в эти минуты, что-то непонятное и неизвестно для чего.
Смерть Груздева и все, что теперь происходило вокруг, никак не укладывалось в ее понимании, не согласовывалось с ее чувствами. Состояние безразличия и усталости, овладевшее ею с минувшей ночи, когда она, сама не зная почему, добежала до больницы и услышала в санпропускнике странно прозвучавшие, словно тяжело повисшие в воздухе слова о кончине Груздева, как будто выключило из жизни ее саму.
Она отлично помнила, что побывала утром в отделе кадров, оставила там заявление о переводе в бригаду, а в приемную, на свое рабочее место, зайти не смогла. Никого не замечая, ни с кем не здороваясь, Лена вышла из управления, исколесила все дальние, тихие улочки Речного и вот оказалась здесь, в клубе, среди беспрестанно снующих молчаливых людей.
Заметив крупную, выделявшуюся среди всех фигуру Норина, Лена пошла вдоль стены, к боковой двери, которая вела на сцену, чтобы выйти незаметно для Норина. Дверь оказалась запертой, и Лена вернулась назад, намереваясь быстро пройти в вестибюль, но дорогу ей неожиданно преградил Норин. Лицо его было бледным, только нездоровый румянец у самых подглазниц едва проступал красными паутинками прожилок, а сами глаза, неподвижные, почти черные, смотрели откуда-то издалека, пристально. Но вот губы его дрогнули, обнажив подобие улыбки.
— Разрешите! — опередив его, почти приказала Лена.
— Подожди, надо объясниться.
— Незачем. Все ясно.
— Почему не вышла на работу? Там с ног сбились, тебя ищут. Меня о тебе спрашивают. Кто-то сказал, что ты собираешься вернуться в бригаду.
— Ну и что?
— Только этого недоставало. Жена Норина — бетонщица! И вообще, довольно валять дурочку — возвращайся домой.
— У вас нет жены. Запомните! — тихо, но твердо сказала Лена.
Она протиснулась между Нориным и стеной, вышла в вестибюль.
Народу здесь прибавилось. Лену обступили работницы из ее бывшей бригады. Они были в спецовках, зимних платках, шапках-ушанках. Сюда бетонщицы зашли перед сменой проститься с Груздевым, но гроб с телом еще не привезли, и они стояли словно потерянные, с настороженными лицами. Увидев Лену, девчата осмелели и сдержанно, еле слышным шепотом, стали расспрашивать и рассуждать о смерти Ильи Петровича.
— Сказывают, сердце у него болело. От инфаркта помер или какая другая причина?
— Что ты, дуреха? Сердце нынче вылечивают. Комиссия его довела. Снимать ведь его хотели.
— Не мели. За что снимать-то? Он рабочего человека больше, чем кто, понимал. А кто рабочего человека понимает, того ни в жизнь не снимут. Верно, Лена?
Вместо ответа Лена предложила выйти на свежий воздух.
На улице было тихо. Рассеянный свет пробивался через пухлые, затянувшие небо облака. Они были неподвижны. Сугробы снега ослепительно белели вокруг. Площадь около клуба расчистили, она искрилась и была гладкой. Только в центре колеса машин разрисовали ее спиралями. Машины стояли тут же: поблескивающий эмалью «газик» и крытый брезентом грузовик.
— Снимать его, конечно, было не за что, — сказала Лена. — Не каждый мог работать, как он. Ведь и жил-то он ради работы… Ну, а у вас как там? Последний бетон кладете?
— Последний не последний, а к концу дело идет. Крутимся пуще прежнего. Наверху-то неспособно кубики класть.
— Извертелись вконец. А вон и заводила наша главная плывет.
В наглухо завязанном платке, в телогрейке, перетянутой солдатским ремнем, в ватных брюках медленно шла Катя.
— Ой, горе-то какое, девоньки, — сказала она, обведя подруг напряженным взглядом с затаенной в нем мучительной болью. — Что только не случается на свете… А вы чего _ обо мне соскучились? — спросила она, подойдя поближе.
— Беда как соскучились, слезами изошли.
— А я-то думала, как они меня в декрет отпустят? Теперь спокойнехонько уйду, не скоро встретимся.
