Григорий Кобяков - Кони пьют из Керулена
Как ни странным кажется, но при таких грустных обстоятельствах монголы ниоткуда не ожидают помощи, потому что ни князья, ни правительство Богдо-хана нисколько об этом не заботятся»!
Долго молчали. Жамбал, наконец, сказал:
— Такие документы надо молодым показывать. Это не какая-нибудь бумажонка…
— Ну, ладно, хватит. Не будем травить себя. Придумаем что-нибудь повеселей.
Попробовали спеть старинную батрацкую песню, длинную, как дорога, и тоскливую, как зимняя степь, ~ не получилось. Забыли слова. Засели за шатар, игру, которую оба любили и чуть-чуть верили в народное предание о том, что за игрой в шатар люди сохраняют свое долголетие.
Расставляя фигуры на доске, Жамбал рассказывал легенду:
— Пошел однажды монгол в лес за дровами, взял с собою веревку и топор. У дороги увидел двух мужчин, занятых игрой. Присел и он поиграть. Ну и заигрался! Когда встал, то обнаружил, что одежды на нем почти нет, пропали веревка и топорище. Пошел он на поиски, по сколько ни спрашивал в стойбищах, никто не знает, куда его имущество девалось. Только в одной юрте сказали: «Слышали мы, что наш прадедушка ушел за дровами и не вернулся…».
— Не засидеться бы нам, как тому монголу, — сказал Лодой, делая ход златогривым скакуном.
— А я бы не возражал, — засмеялся Жамбал. — Ведь подумать только: родились мы с тобой при феодализме. Тебе сейчас всего лишь тридцать семь лет, но ты успел хватить батрацкого лиха по горло, работая на феодала. Теперь строим социализм. При социализме мы начали играть, а закончили игру — батюшки, на земле коммунизм! Ни раздоров тебе, ни войн. Работай по-способности. получай — по потребности. Хочешь — бухулер, хочешь… забыл, как называется… На море добывают. Пищат, когда в глотку кидаешь…
Лодой тем временем сделал ход, другой и, подвигая шахматы к оторопевшему Жамбалу, сказал:
— Придется пока работать по способности, а получать по труду. И, пожалуй, долго еще. Мат! А пищат устрицы.
…Когда отец и гость уснули, Алтан-Цэцэг, низко наклонившись над кроваткой сына, тоскливо и горестно запела:
Темная ночь. Только пуля свистят по степи.Только ветер гудит в проводах.Тускло звезды мерцают…
Под тихни и тревожный голое Максимка спокойно посапывал.
Утром за чаем Жамбал спросил Алтан-Цэцэг, когда ожидать ее в «Дружбу». «Город — хорошо, а степь, однако, лучше. Там работа ждет».
— А как же с Максимкой, — спросил Лодой, — у бабушки оставишь? Я говорил с ней — согласна. Только боюсь, что не управится с такой малюткой.
Нет, Алтан-Цэцэг не хотела расставаться с сыном. Да и весна — самое неподходящее время для того, чтобы отнимать ребенка от груди.
— Поеду с Максимкой, — сказала она.
Лодой недоуменно поглядел на дочь.
— Вот это правильно, — вмешался в разговор Жамбал, — моя Авирмид ждет — не дождется, когда Алтан привезет ребеночка. Нянечкой хочет стать. Так что вместе будем растить и воспитывать Максимку.
Такой оборот дела устраивал всех как нельзя лучше.
У Жамбала и Авирмид своих детей не было. На пятом десятке лет, когда они сошлись, обзаводиться детьми было поздно. Так по крайней мере считал Жамбал. Ну, а раньше? Почему он не женился в том возрасте, в котором женятся все? И тут болтали разное. Один — что Жамбал, как последний сын в семье, должен был по обычаю старого времени стать ламой и, якобы готовясь к этому священному сану, дал обет безбрачия. Другие говорили, что он… порченый. За непочитание князей и лам злые духи лишили его мужской силы.
И чего только досужие люди не выдумают!
Истинные причины были совсем другие. Связав свою судьбу с революцией, Жамбал решил, что жениться не имеет права, что семья — ненужное бремя для революционера. «Революцию надо делать, а не пеленками заниматься». По этой причине даже сердился на Лодоя и Дарь когда те поженились. Позднее понял, что ошибался. Но время, когда создают — семью, было безвозвратно потеряно.
Глава шестаяВанчарай-старший, начальник управления сельского хозяйства, ехал в «Дружбу». В ого машине нашлось место и для Алтан-Цэцэг с сыном. Ее декретный отпуск закончился, и теперь она на крылышках летела домой к друзьям, к работе.
Машина укачивала Максимку, и он беспробудно спал. Алтан-Цэцэг глядела и не могла наглядеться на степь. Всю зиму, живя в душной городской квартире, она тосковала по ней и сейчас наслаждалась, глядя на весенний зеленый ковер, покрывший землю, на голубое с круглыми, белыми облаками небо. С радостью подставляла лицо душистому вольному ветру.
В дороге часто попадались то белые соляные впадины, то небольшие гребни возвышенностей, заросших жесткими кустами тамариска, сноповидными кучками дэрису и чием.
Попадались озера — круглые, как линзы, с белыми ободками из соли. Кто-то назвал озера голубыми глазами земли. А они совсем не голубые. Или темные до черноты, похожие на глаза рассерженного верблюда, или белесые, как ковыльные метелки.
Соленых озер в этом краю много. В старинных преданиях говорится, что они наплаканы слезами матерей, жен и невест воинов, не вернувшихся из дальних походов в чужие края, в чужие земли.
Свыше сорока лет Золотая орда Чингисхана вела грабительские, захватнические войны. Мужчины уходили из страны и оставалась навсегда в чужих краях и землях. Уйдут и сгинут. Народы завоеванных стран встречали непрошеных степных гостей без должного гостеприимства.
Много женского горя видела степь.
На границе круга, там, где зеленый цвет сливается с голубым, воздух дрожал и качался. Но миражи еще не появлялись. Они появятся позднее, когда от солнца, раскаленного до кипения, раскалится земля.
Алтан-Цэцэг было немножко неловко и стыдно перед Ванчараем за вызывающие дерзкие разговоры, которые она вела, добиваясь назначения в худон — в село. А он держал себя так, словно никаких дерзостей никогда и не слышал. Только в самом начало пути сказал:
— Слышал, работой довольна. Мой тоже доволен, — и так поглядел, что Алтан-Цэцэг смутилась.
Ванчарай был а каком-то радостно-приподнятом, возбужденном состоянии. С Алтан-Цэцэг был ласковым и любезным. Это несколько озадачивало и удивляло ее: таким она его не знала. Видимо, степной простор, сам воздух делают человека, выбравшегося из канцелярии, лучше, чище, сильней. Они как бы соскребают с него ржавчину, которой он покрылся, и вытряхивают пыль, как из лежалого войлока,
Ванчарай то мурлыкал себе под нос мотивчик какой-нибудь модной песенки, и тогда из его глаз-щелочек, как из норок, выглядывали маленькие веселые зверьки, то, расплываясь в широкой улыбке, мечтательно говорил о будущем этого степного края. И тут Алтан-Цэцэг заметила одну странность. Мечта Ванчарая не вела к светлым солнечным городам завтрашнего дня — благоустроенным государственным хозяйствам — госхозам и коллективным объединениям, а куцо упиралась всего лишь в сегодняшний день, а может, и во вчерашний, в юрту. В кочевье,
— Вы вот в «Дружбе» создали дойный гурт и молочную ферму. Знать и, надо строить капитальные помещения? Оправдано ли это? Выгодно ли? Как экономист-скотовод я на это смотрю несколько иначе. Главная проблема— дать мясо, кожу, шерсть. Мы это даем без всяких дополнительных затрат. Тебеневка— круглогодичная пастьба скота — обеспечивает получение самой дешевой продукции. Некоторые говорят, что надо улучшать породность скота и поднимать его продуктивность. В отдаленном будущем такую проблему придется решать. Сейчас же нет такой необходимости. Многие века выработали удивительную выносливость нашего скота, приспособляемость его к условиям. Природа сделала свой отбор. Вмешайся человек в это — неизвестно, что получится. Вот, скажем, овцы. В одно хозяйство под Улан-Батором завезли баранов-мериносов. Бараны крупные, шерсти на них много, не шубы, а целые тулупы. Но эти тулупы зимой не спасли их. А потомство какое они дали? Дохленькое. Ягнята родились совсем голенькие… Кроме того, всякое изменение породности скота потребует затрат на капитальное строительство, создание кормовой базы, зернового хозяйства. А к этому мы, монголы, на данном отрезке времени не готовы. Нет специалистов, нет знаний, нет средств… Да и пахать-то монгола не заставишь. Нашей желтой религией завещано: не тронь землю, не рань ее ни плугом, ни лопатой, ни подковой. Не надо забывать и того, что живем под самым боком у врага…
Ванчарай переводил дыхание и продолжал, ощупывая при этом свою спутницу, как казалось Алтан-Цэцэг, недобрым взглядом:
— Ты вот слушаешь сейчас меня, а сама, небось, думаешь: Ванчарай — консерватор. В некотором смысле — да, консерватор. Но на вещи смотреть надо трезво, без фантазий.
Алтан-Цэцэг не спорила с Ванчараем, не могла спорить. Ей не позволял этого всего лишь двухмесячный стаж практической работы, хотя внутренне она не соглашалась с ним. Новое социалистическое хозяйство — подсказывало чутье — не может базироваться на старых методах его ведения, на способах вчерашнего дня, в частности — на тебеневке.
