Григорий Терещенко - За любовь не судят
Тягостное молчание нарушил Григоренко.
— Так в чем же причина неудачи? А? — он обращался не к Остапу, а к Комашко. — Чуть-чуть не дотягиваем до стандарта... Где же ошибка? В чем мы просчитались?
Все смотрели на директора и главного инженера. Остап чувствовал, как пылают его щеки, ведь это он — зачинщик, значит, и виновник всего. Как он был благодарен сейчас Григоренко за громко произнесенное «мы просчитались». Значит, директор все еще верит в идею, верит в него, Белошапку, и вину за неудачу возлагает не только на него одного, а на всех. Даже на главного инженера.
Под пронизывающим взглядом черных глаз Григоренко Комашко почувствовал себя неуютно. Но в душе злорадствовал: «Ага! Кто предупреждал, что ничего не выйдет? Разве не я? Кому поверили — этому молокососу-уголовнику? А мне, инженеру, нет? Так вот и получили!.. На бобах остались! Сами теперь расхлебывайте!..» Но высказать свои мысли вслух он, конечно, не мог. Боялся. Да и морального права не имел: как бы там ни было, а главный инженер тоже ответствен за неудачу! Комашко давно понял, что идея Белошапки стоит внимания. Но поскольку эта идея не его, главного инженера, а какого-то прораба, бывшего уголовника, он не стал подсказывать тех мелочей, от которых, он это хорошо знал, зависел успех. Нужно было только поставить грохот вместо корыта. И еще, пожалуй, надо бы установить в бункере вибратор. Вот и все... Но стоит ли говорить? Что он будет от этого иметь? Лавры все равно достанутся одному Белошапке.
Комашко стоял в задумчивости, а все с надеждой смотрели на него. Кто же, как не он, досконально знает и технику и технологию?..
Да, ему многое ведомо. И главное — он великолепно представляет, как исправить недочеты мойки. Вот только — говорить ли? Если скажет, значит, поддержит тем самым ненавистного Белошапку...
Но тут мысли Комашко приняли иной оборот. Ну, а если он сейчас не подскажет, что нужен грохот и вибратор, разве мойку тогда забракуют? Не получится ли так, что сам Белошапка, или Григоренко, или кто-либо другой предложит поставить грохот, додумается, что нужен вибратор... И тогда? Тогда он, Комашко, останется вовсе ни при чем...
Значит, если сейчас, при всех сказать, в чем ошибка Белошапки, и внести свои предложения об улучшении мойки, то есть шанс стать соавтором Белошапки... Соавтор — это уже звучит солидно!.. Кто тогда сможет упрекнуть его, Комашко, в том, что он выступал против мойки? Никто...
— Так что же вы думаете, товарищ Комашко? — нарушил Григоренко затянувшееся молчание.
Комашко откашлялся и ответил:
— Сама идея промывки отходов, безусловно, ценная... Но соответствующего технического решения она не получила. Малогабаритное корыто, неизмельченная масса, недостаточное количество промывной воды...
— Какие же ваши предложения?
Комашко самодовольно улыбнулся: его просят! Ждут его предложения! Ну, теперь можно сказать. И не одному директору, а всем, кто здесь собрался. После этого никто не сможет упрекнуть Комашко в том, что он «затирал» Белошапку, «подставлял ножку», «не давал ходу»! Нет, он, главный инженер Комашко, не такой, чтобы мстить бывшему поклоннику своей жены! Он заботится прежде всего о производстве, о рационализаторах и новаторах! Да он и сам — рационализатор и новатор!..
— Сергей Сергеевич, думаю, что дело пойдет. Но над мойкой надо еще серьезно поработать. В ней недостает нескольких очень важных звеньев...
— Каких именно?
— Я, как инженер, могу внести технически грамотные, научно обоснованные предложения. Но для этого мне нужно иметь согласие товарища Белошапки, как человека, подавшего идею... Кроме того, мне потребуется время для размышлений, расчетов, для переоборудования мойки, наконец... Работа большая и ответственная. Думаю, за неделю или две я все, что необходимо, сделаю и налажу технологический процесс. Но, конечно, я... как... как...
Все напряженно смотрели на Комашко. Неужели он действительно знает что-то такое, что поможет доработать мойку? Неужели через неделю-другую она станет давать чистый, первосортный щебень?
— Ну, что — «как»? Что? — не выдержал Григоренко.
— ...как соавтор усовершенствования, — не моргнув глазом произнес Комашко, — я прошу вашей письменной санкции на переоборудование мойки в связи с тем, что она в таком виде не может давать кондиционную продукцию. Прошу также распоряжения о временной передаче моих прямых обязанностей кому-нибудь из инженеров, чтобы я имел возможность творчески поработать вместе с товарищем Белошапкой над усовершенствованием мойки.
Он замолчал, переводя дух, и победоносно взглянул на Остапа.
«Ну, мальчишка, хочешь ты или не хочешь, а теперь будешь вынужден поступиться авторским приоритетом в мою пользу! И еще посмотрим — кто будет считаться настоящим автором! Ведь у тебя дело не пошло!..»
Конечно, это он только подумал, но сказанное им недвусмысленно утверждало: если мойка пойдет, то только благодаря ему, Комашко...
В глубине души главный инженер все же побаивался, что и Белошапка и Григоренко отклонят его предложение. Не о рационализаторском усовершенствовании, нет! О соавторстве... Но Остап Белошапка шагнул к Комашко и протянул руку. Лицо его светилось искренней радостью.
— Неужели правда, Арнольд Иванович? Значит, можно наладить? — спросил он, пожимая главному инженеру руку. — Если так, я согласен работать с вами день и ночь!
— Да, это возможно! Мы ее наладим, — сказал Комашко, стараясь быть спокойным. «Против соавторства не возражает», — удовлетворенно отметил он про себя.
Слова «возможно» и «мы» главный инженер произнес с нажимом, лишний раз подчеркивая, что мойка станет работать только при его, Комашко, помощи.
Но, кажется, никто: ни Григоренко, ни Белошапка, ни остальные присутствующие не придали этому никакого значения. Все вдруг облегченно вздохнули: мойка будет работать! Значит, будет давать ежемесячно тысячи кубов мелкого щебня!
— Что вам еще нужно? — спросил Григоренко и добавил:— Санкцию я даю, и время для работы у вас будет!
— Прежде всего надо найти грохот, — ответил Комашко, — и привезти его сюда. Нужен еще вибратор. Но это не проблема — вибраторы у нас есть. Над остальным я еще подумаю. Что понадобится — скажу...
— Хорошо. Работайте... Двух недель вам хватит?
— Постараюсь!..
4У Любы Зинченко работа валится из рук. Вот уже третий раз перепечатывает телеграмму в главк, и все с ошибками.
«За девчонку меня считает, за маленькую, тихую девчоночку, и не знает, что стал для меня дорогим. Сколько ребят назначают свидание, но ни об одном из них мне и думать не хочется... Когда же это началось? Не с первого ли дня, когда увидела Сергея Сергеевича?.. Что-то в нем есть такое особенное, что можно почувствовать, но нельзя объяснить... Конечно, он намного старше, и я ему не пара. Да и смотрит он на меня только как на сотрудницу...»
Люба заложила в машинку новый лист бумаги и только тут заметила Оксану Васильевну, направляющуюся в кабинет Григоренко.
— Сейчас нельзя! — сказала ей Люба. — Директор велел никого не пускать.
— Никого? — удивилась Оксана Васильевна. — У него кто-нибудь из высокого начальства?
— Нет, один.
— Значит, можно. У меня важные дела.
«Знаем, какие у тебя дела», — мысленно ответила ей Люба, а вслух сказала:
— Так приказал директор.
Оксана Васильевна дольше, чем обычно, посмотрела на Любу. В этом взгляде не было ни гнева, ни вызова, ни осуждения. Было лишь простое человеческое любопытство. Как все странно: еще сегодня Люба казалась ей милой, приятной девчушкой. Неважно, что скуластенькая. В этом было даже что-то привлекательное, что делало девушку более женственной, симпатичной. Почему же сейчас...
— Думаю, это приказание меня не касается,— произнесла Оксана Васильевна. В ее голосе зазвучали нотки раздражения. — Я — по работе!.. — И открыла дверь.
Люба вспыхнула, но ничего не ответила. Как ей хотелось, чтобы Сергей Сергеевич выдворил сейчас Оксану из кабинета, сделал бы ей замечание или хотя бы вышел и сказал: «Люба, я же приказывал никого ко мне не пускать!» Даже это было бы чувствительным ударом по самолюбию заносчивой красавицы!..
Но ничего подобного не произошло.
Угрюмо чернел холодный дерматин на дверях директорского кабинета. В приемную оттуда не доносилось ни звука.
Глава десятая
1Три дня назад Соловушкину позвонил по телефону Комашко и сообщил, что мойку усовершенствуют и скоро она будет давать щебень.
Этот звонок для Соловушкина был как гром среди ясного неба.
— Немедленно высылайте чертежи! — закричал он в трубку.— Хотя нет — лучше командируйте кого-нибудь. Пусть срочно привезет!..
Соловушкин заметался по кабинету. Если бы здесь был Комашко, устроил бы ему разнос по первое число. По телефону — совсем не то, да и услышать кто-нибудь может.
