Нотэ Лурье - Степь зовет
— Значит, по-вашему, на Хонцю напраслину возвели? — перебила его Элька. — Так вас понимать или нет?
— Ничего я такого не знаю… Это меня…
— Значит, вы тут ни при чем? Значит, кто-то другой тут воду мутит? Сейчас мы это узнаем, сейчас узнаем…
— Он самый и говорил, — крикнул кто-то, — а теперь, видишь, на попятный полез!
— На нас хочет свалить!
— Ах ты старый пес! Сам брехал, а сейчас… — Он это, он!
Элька села. «Теперь мы на верной дороге. Теперь пусть кони мчат».
Оксман вырыл уже порядочную яму, когда услышал кашель Нехамы. Лопата выпала у него из рук.
— Что? — испуганно спросил он, на цыпочках выбегая к ней.
— Ничего… Запершило в горле. Это я колос жевала… Иди, иди! Что-то они больно орут. — Она показала на красный уголок. — Пока ты прособираешься, они еще, не дай бог…
Она не договорила.
Оксман вернулся в клуню и в потемках спустился в яму. Вскоре он уже нащупал мешки.
«Такую пшеницу жалко везти, зимой ей цены не будет. Но что поделаешь, когда крыша над головой горит?» Он нагнулся, кряхтя выбросил из ямы мешок с зерном, потом ухватился за другой. «Эх-хе-хе! — вздохнул он. — Собственную пшеничку приходится воровать. Ну и жизнь…»
Все так же впотьмах он уложил мешки в телегу, со всех сторон укрыл соломой.
— Идем. Надо покормить коней, — еле слышно позвал он жену. — Дожили, а?… Не забыть бы цепь снять на ветряке, напомнишь мне…
Осторожно, стараясь не скрипеть, он приотворил ворота в конюшню и проскользнул внутрь. Тяжело вздохнув, Нехама пошла за ним.
У Эльки сверкали глаза, горели щеки. Ее словно несла какая-то могучая и радостная сила, слова сами срывались с языка.
— Назад нам пути нет! — звенел ее высокий, чистый голос. — Вспомните, как жили ваши отцы и деды, как сами вы жили до этого времени! Поглядите на Хому Траскуна — какая жизнь у него была, что он нажил?
— Лодырь, — не удержался Симха Березин. Он тут же пожалел, но было поздно.
— Лодырь? — повторила Элька с такой ненавистью, что Симха вздрогнул. — Хома Траскун, значит, лодырь? А Калмен Зогот? У него какое богатство? Он тоже лодырь? И Триандалис лодырь, и Омельченко, и Додя Бурлак, и этот вот… и он… и он — все вы лодыри? Так хочет Симха Березин. Худобы у вас нету, в клунях у вас пусто — вот вы и лодыри, один Симха Березин хозяин. У него со стола не сходит белый хлеб, у него полон двор скотины и клуня ломится от зерна. Богато живет, ничего не скажешь! И он и Яков Оксман… Но, может, вы вспомните, хуторяне, кто из вас работал на них? Может, вспомните? Или не было этого?
Глухой рокот наполнил душную, накуренную комнату.
— Хуторяне! — Элька подалась вперед. — Товарищи! Пришло время положить конец! Хватит Оксманам и березиным жить за ваш счет, покончим с кулацкой эксплуатацией раз и навсегда! Для чего вы держитесь за свою бедность? До каких же это пор? Что нам говорит наша власть и наша партия? Очень просто: «Объединяйтесь — и мы дадим вам машины». Вот вам МТС… Вот вам тракторы, льготы разные… Работайте сообща и живите как люди…
— Ну, а я вам вот что скажу, — поднялся неожиданно Калмен Зогот. — Пусть Симха считает нас лодырями, как-нибудь переживем… Товарищ Руднер, запишите меня.
— Калмен! — охнула его жена в задних рядах. — Горе мне! Что ты делаешь, Калмен?
— Товарищи, — Элька летела как на крыльях, — Калмен Зогот с нами! Калмен Зогот человек понимающий… Мы тут с вами такую жизнь построим, какая никому и не снилась…
— И меня пишите! — крикнул Микита Друян.
— И меня, Додю Бурлака…
— Запишите меня, Антона Слободяна.
— А я что, последний человек на хуторе?
— Меня почему не записываете?
— Меня!
— Товарищи, — продолжала Элька, — под Жорницкой горкой лежит оксмановский клин. Он его взял в аренду. У кого, спрашивается? У вас же! Этим летом он его не засеял, земля пустует. Хлебозаготовки он сорвал…
— Ну, это вы зря! — крикнул кто-то.
— Я тоже так считаю, — вмешался вдруг Калмен Зогот. — Хлеб Яков Оксман сдал полностью, честь по чести. Все знают.
— Верно, Калмен! — поддержал его тот же голос.
Элька почувствовала, как ее воз, уже почти достигший вершины, вдруг застрял и медленно покатился назад. Мелкая испарина выступила у нее на лбу.
Вдруг в тишине раздался визгливый голос Риклиса;
— Люди, айда резать Оксмана! Мы же его хлеб жрали! И долги не надо будет отдавать!
Риклис еще что-то кричал, но голос его утонул в невообразимом шуме. Хуторяне с криками и бранью вскакивали с мест и чуть не с кулаками подступали к Риклису. Застарелая боль, ненависть, обида за годы нищеты, за тяжкий труд на чужой земле вырвались наружу.
— Заступник кулацкий, баламут! Еще над нами издеваешься?
— За сколько Оксман тебя купил?
— Восемь лет я у него спину ломал…
— Он — восемь, а я — все шестнадцать…
— Кровь наша у них в амбарах лежит!
— Надо раскулачивать Оксмана! Без всяких!
— Правильно!
— Товарищи! — взметнулся высокий голос Эльки. — Об Оксмане мы сегодня же примем решение. А теперь, кто хочет войти в колхоз, подымите руки.
В тесной комнате вырос лес рук, натруженных, покореженных рук с въевшейся в кожу и ногти черной, жирной землей. Шум перешел в тихий гомон и замолк совсем.
— Значит, все? — Элька обвела собрание почти растерянным взглядом. — Все… Кроме… Кто это там?
Шефтл Кобылец, стоявший у двери, угрюмо вертел в руках цигарку. Что-то оборвалось у Эльки в груди, и она с трудом выговорила:
— Кроме одного… Кроме Шефтла Кобыльца… Она тряхнула головой и торопливо продолжала, словно боясь, чтоб ее не перебили:
— Теперь, товарищи, вот что — есть предложение раскулачить Оксмана и Березина. Кто за то, чтоб раскулачить Оксмана?
Собрание ответило единым возгласом одобрения.
— А Березина?
— Раскулачить!
Темные, как земля, тяжелые, узловатые кулаки дрожали в воздухе.
— Товарищи! — зычно крикнул Коплдунер. — Предлагаю спеть «Интернационал»!
Коплдунер запел оглушительным басом, собрание подхватило. Элька медленно пригасила огонь в лампе. Хуторяне гурьбой повалили из красного уголка.
Яков Оксман ввел в клуню вороного жеребца и притворил дверь. Нехама вышла за ворота.
— Спасать, что только можно, — шептал Оксман трясущимися губами. — Дожил, нечего сказать… Последним старостой был на хуторе, а теперь, видно, последним хозяином буду…
«Что он там возится без конца? — думала Нехама. — Сказать ему, чтоб купил ситца и тюля на занавески или нет?» Она перевела взгляд с вишенника на смутно белевшую в темноте дорогу.
Ей показалось, что гул стал слышнее, даже будто бы поют. Внезапно окна в красном уголке погасли. А через минуту она увидела, как вверх по улице, прямо к их дому, двигается беспорядочная темная масса.
— Ой, горе мне! — простонала она и, роняя на бегу платок с плеч, кинулась к клуне.
28Просторный оксмановский двор был полон хуторян.
Распахнули настежь ворота и скопом повалили в клуню.
Хонця зажег спичку. Около телеги, доверху груженной мешками с зерном, ошалелый, метался Оксман. У дышла стоял вороной и обнюхивал кучу мякины.
Коплдунер снял с коня упряжь и шлепком выгнал его из клуни.
— Нынче, брат, ты никуда не поедешь…
Хонця зажег вторую спичку. У колес телеги чернела широкая яма, а в ней круглились набитые мешки.
— Тридцать мешков! — не могла прийти в себя Кукуиха. — Яма с хлебом… Самого бы его в яму!
— Хлеб гниет, чтоб ему пусто было!
— Наши слезы…
— Чтоб ему слезами обливаться!
— О господи, за что вы его так клянете? — заступилась какая-то старуха. — Сами же все забираете…
— Столько ему ночей не спать, сколько у него еще хлеба зарыто!
— Преет, гниет, лишь бы людям не дать!
— Хонця!
— Коплдунер, сюда!
Хуторяне рассыпались по всему двору, обыскивали клуню, конюшню, стога. Триандалис влез на чердак и оттуда крикнул:
— Люди, тут полный чердак яблок!
— Кожи! Куча кож!
Нехама бегала по двору, плакала и голосила, но никто ее не слушал, да навряд ли она и сама себя слышала.
Оксман как сел у телеги на дышло, так и сидел, неподвижно глядя перед собой.
Из-под вороха прелой соломы Элька выволокла деревянный сундук. Когда оторвали крышку, Додя Бурлак подскочил как ошпаренный.
— Мой инструмент! Мои рубанки… Новенькие…
— Господи боже! — охнула старая Рахмиэлиха, видя, как Элька вытаскивает из сундука полушубок. — Наш полушубок…
— Пустите меня! — с криком проталкивалась к сундуку молодая женщина. — Там мои подсвечники… Ищите, я их у него заложила год назад, чтоб ему света не видать!
Люди теснились вокруг сундука; каждому не терпелось посмотреть, нет ли там какой-нибудь его вещи.
Поодаль стоял Калмен Зогот.
