Георгий Садовников - Иду к людям (Большая перемена)
— Вам ли бояться, Ляпишев? Такому хитрецу. Постыдитесь! Вы снова всех обведёте вокруг своего мизинца. И меня, и сменщика! Вам не привыкать.
— Нестор Петрович, поглядите! Ну какой я хитрец? Смех один. — Ляпишев расстроился едва ли не до слёз. — Не выходит у меня с обманом. Видно, я бездарный. Вот недавно на стадионе сижу, а у парня рядом ну такие часы — блеск! Говорю: давай махнёмся, не глядя, я тебе свои, ты мне свои… Махнулись! Мои спешили на десять, его отстают на все девяносто минут. И вот вы теперь смеётесь.
Ляпишев безнадёжно махнул рукой и понуро побрёл к партнёрше.
— Ляпишев!
— Что ещё?
Он обернулся.
— Расскажем Петрыкину или будем ходить в школу?
— Будем ходить. А что ещё остаётся?!
— Условие одно: ходить аккуратно.
— Ладно! — сказал он в полном отчаянии.
— Тогда счастливо! — пожелал я, может, с некоторым садизмом. — Извинитесь за меня перед девушкой.
Я вышел на главную аллею. Навстречу валил поток молодёжи. Тонконогие парни в остроносых полуботинках. Воротники чёрных и красных сорочек приподняты по моде. На девичьих бёдрах покачиваются широкие юбки-колокола. Уже стемнело, а при слабом свете матовых фонарей девушки всегда таинственно обворожительны.
Я вздрогнул: Лина! Нет, обознался, — всего лишь изощрённые игры тени и света. Я успокоился, но Лина всё равно была где-то рядом. В окружении таких же тонконогих парней. И я куплю завтра остроносые полуботинки. Мне тоже ничего не стоит поднять ворот рубахи. Впрочем, ничего не куплю я завтра. Не такая у меня зарплата, чтобы судорожно гоняться за модой. И уж совсем некогда об этом думать. Мне нужно думать, как бы не выкинул что-нибудь ещё на свою беду непутёвый Ляпишев.
Я немного устал и опустился на свободную скамейку. Откинувшись на спинку, посмотрел на верхушки деревьев. Из-за них меланхолично взлетали ракеты.
Недавно где-то здесь, может на этой самой скамейке, мы сидели с Линой. Мужчины заглядывались на мою подружку. Ведь Лина красивейшая девушка в городе. Теперь хоть изредка можно тешить себя, вспоминая, какая красивая была у меня пассия. Спасибо судьбе и за это.
В тот вечер я расхорохорился: мол, вот возьму и разгадаю тайну Атлантиды. Лину рассмешила моя мальчишеская самонадеянность.
— И где же ты собираешься её искать? — спросила она с доброй, как мне показалось тогда, почти материнской улыбкой.
— Может, она на самом деле растворилась среди нас, её атомы, — отшутился я, быстро остыв. — Только мы этого не знаем.
Сидеть вот так, одному-одинёшеньку, — зелёная тоска. Будто ты Робинзон, не в смысле курения, как это ощущает наша завуч, а на самом деле, как у Дефо. Твоя скамья — необитаемый остров. У моих ног бесстрастно плещутся воды Мирового океана. Жуть! Не лучше ли вернуться на танцплощадку? Там люди. Там много людей.
Скамьи вдоль площадки ярко пестрели юбками и кофточками, словно реи корабля, расцвеченные праздничными флажками. Они как бы меня извещали на морском языке: «Видишь, Нестор, сколько красивых девиц и помимо Лины. Их просто легионы! Нужно только выбрать одну, ту, что тебе больше по вкусу, и завести знакомство. Но это уже зависит от тебя!» И я подошёл к чернобровой, курносенькой девушке и браво осведомился:
— Вы танцуете?
— А чем ещё я, по-вашему, занимаюсь? — оскорбилась моя очаровательная избранница.
— Тогда разрешите пригласить на танец!
Она смерила меня уничтожающим взглядом с головы до ног и буркнула:
— Обойдётесь!
Но я не пал духом, сделал шаг влево и обратился к её соседке с элегантным поклоном, как истинный кавалер:
— Позвольте на тур вальса!
Соседка почему-то обиженно отвернула нос, а я упорно, шаг влево, снова влево шаг, пошёл по кругу, приглашая каждую по очереди:
— Разрешите!.. Разрешите!.. Позвольте пригласить!..
И все они отвечали отказом и непременно с обидой, будто я предлагал нечто неприличное. Но я, стиснув зубы, упрямо, шаг за шагом, продвигался дальше и наконец остановился уже перед десятой дамой.
— Нестор Петрович, у вас ничего не выйдет, — прошептала десятая.
Её лицо мне было знакомо, будто мы встречались едва ли не каждый день.
— Я — Астахова из восьмого «Б». Вы что? Меня не узнали?
— Теперь узнал. Вы такая нарядная, прямо кинозвезда. А почему вы так решили? Не выйдет? Неужели я так неприятен? — Моё самолюбие было задето.
— Нестор Петрович, вы что надо! И нравитесь нашим девушкам, некоторым даже очень. Но, видать, совершенно не знаете женщин. Ну скажите: какая уважающая себя барышня пойдёт танцевать с мужчиной, если на её глазах ему отказали девять других девиц? Подряд! Чем она хуже?
— Значит, не пойдёте и вы?
— Я тоже гордая и не подбираю, извините, то, от чего отказались все. Вам следовало сразу, после первого облома, отвалить туда, в самый дальний конец площадки. Там никто не видел вашей неудачи. А здесь над вами уже смеются.
И впрямь на меня показывали пальцами и потешались.
— Астахова, а здесь, кроме вас, есть ещё кто-нибудь из наших? — спросил я, озираясь.
— Я никого не встречала. Был Ляпишев, да почему-то скис и ушёл. А я никому не скажу. Будьте спокойны.
— Спасибо, Астахова, за помощь и добрый совет. Я пошёл. Вообще-то я не большой любитель танцев, — сказал я тоном эзоповой лисы, оставшейся без вожделенного винограда.
Мне и впрямь здесь никто не нужен, мне нужна только Лина. Я покинул танцплощадку, парк и пошёл домой.
В среду мы обходимся без уроков. Этот день отведён для консультаций — помощи отстающим. А я к тому же разошёлся, добавил своё новшество, — опрос должников. Но в этот вечер мой класс был занят дневной школой — там собрали родителей своих, дневных школяров, и меня, обездомевшего, приютила Светлана Афанасьевна в своём седьмом.
Я деликатно устроился на одной из последних парт, вполголоса опрашивал своих задолжников, и, слушая отвечающих, поглядывал на Светлану Афанасьевну. Она маялась с моим Ганжой. Пыталась извлечь из Григория скудные крохи знаний по роману Гончарова «Обломов». Они сидели в третьем ряду, возле окна. Временами до меня долетали их голоса.
— Ганжа, признайтесь: вы не читали роман. Что-то где-то слышали, кое-что кто-то сказал. По-моему, у вас об этой книге самые смутные представления.
— Светлана Афанасьевна, на этот раз вы не угадали. Можем поспорить. Только, чур, на интерес. Проиграю, хожу на все ваши уроки. Выиграю я, с вас поцелуй. Не хотите и правильно делаете: вы бы проиграли. Я прочёл его дважды. От корки до корки! Сначала от первой до последней. Потом, как евреи, от последней до первой. И даже законспектировал. Могу предъявить конспект. — Ганжа будто бы озабоченно похлопал себя по карманам. — Где же он? Кажется, потерял. Точно, где-то посеял. Да вы не расстраивайтесь! Я напишу ещё. Сколько вам экземпляров? Два? Три? Лично для вас могу и четыре.
— Опять вы меня обманываете, Ганжа, — пожаловалась филологичка. — Вы не прочли и страницы. Это видно сразу, не читали.
— Значит, вы мне не верите? — спросил Ганжа, продолжая развлекаться.
— Ну как же я могу вам верить? У вас что ни слово, то неправда.
— Я вас люблю! — громко, на весь класс, выпалил Ганжа.
Мы все, остальные, остолбенели.
— Ганжа, перестаньте паясничать! — придя в себя, воскликнула Светлана Афанасьевна, заливаясь густым румянцем.
— Сказал Обломов Ольге Ильинской, — спокойно закончил Ганжа.
Ученики рассмеялись, и даже не выдержал я, учитель, улыбнулся, но тут же стёр улыбку.
— Это не остроумно, Ганжа, — расстроилась учительница.
— Что именно? То, что сказал я? Или то, что сказал Обломов? — невинно поинтересовался Ганжа.
— Вы свободны! Не знаю, зачем вы пришли. Думаю, вам не консультация была нужна, а лишняя возможность развлечься, — печально произнесла Светлана Афанасьевна.
Я не видел, не слышал: мирно или с новыми ужимками покинул он класс — меня отвлёк голос Нелли.
— Леднёва! А вы-то здесь зачем? Я вам не назначал. По-моему, у вас с оценками всё в порядке. Относительно, разумеется.
— Вот потому я и хочу исправить тройку на пятёрку, — сказала Леднёва и почему-то смутилась.
Что ж, её стремление было похвальным. Человек должен стремиться к совершенству. И я, наверно, не такой уж плохой педагог, если моих учеников сжигает благородный огонь. Я позволил себе немного поважничать и сказал, как говорят солидные доценты:
— Ну-с, голубушка, в таком случае посудачим о Парижской коммуне.
Начала Леднёва очень прытко, будто стартовала в беге на сто метров, затараторила, но быстро сбилась, — считай, захромала, — и посреди дистанции запуталась в фактах и датах — я еле её извлёк из этого исторического клубка.
— Не получается, Нелли. Давайте отложим до лучшей поры, — предложил я незадачливой ученице. — В конце концов тройка тоже положительная оценка.
— Но меня она не устраивает, по вашему предмету я хочу учиться на пять, — возразила Леднёва. — И я учила, только…
