Чужие подъезды - Дина Ильинична Рубина
— А ну, дай… — Илья раскинул на коленях темно-синюю «водолазку», пощупал материю.
— Ну, ты молоток, Семен Ильич, блеск «водолазочка»!
— Нравится, да? — обрадовался отец. — Носи на здоровье, Илюша.
— Ладно, — сказал Илья, поднимаясь. — Ты уж извини, бабаня сегодня стирает, такой великий день…
— Конечно, конечно! — воскликнул отец. — Что ж ты сразу не сказал? Дома же волнуются, иди!
Защитив от солнца глаза, Семен Ильич, прищурившись, смотрел на Илью. Красивый у него получился сын, никто не скажет — солнце в каштановом чубе играет, глаза серые, насмешливые. Перед тем как завернуть за угол, Илья обернулся, отсалютовал отцу свертком.
— До свидания, до свидания, будь здоров, — пробормотал себе Семен Ильич.
Илья открыл своим ключом дверь, положил на тумбочку полбуханки ржаного, прислушался. Из кухни был слышен голос матери — профессионально внятный, с учительскими интонациями.
— И если в классе восемнадцать балбесов, то по истории будет восемнадцать двоек, говорю… Вы — завуч! Родителей боитесь? — говорю. Приведите ко мне восемнадцать родителей, я объясню им, что такое История!
Илья бесшумно надевал тапочки.
— Я учитель старой закалки, — говорю, — и вам меня на колени перед ведомостью не поставить! Плевала я на ваши девяносто восемь и семь десятых процента.
Не зажигая света, Илья на ощупь нашел за дверью старую заветную кошелку, в которой бабка держала яблоки, нащупал одно, вытер его о рукав рубашки и надкусил.
— А знаешь, мам, — продолжала на кухне мать уже тише и задумчивей. — Я, наверное, сильно постарела, со мной что-то случилось. Я опять, как в детстве, стала нищим подавать. Иду вчера по рынку…
— У нас нет нищих!
Мать и бабка обернулись, как по команде. Прислонившись к косяку, Илья сочно жевал яблоко, — веселый, приятно расположенный ко всем.
— Нет у нас нищих, — подмигнув бабане, повторил он, — остались только тунеядцы и алкаши.
— Дурак ты, Илья, — устало сказала мать.
— Но какие сочинения писал я в десятом классе! — он прошелся по кухне, с удовольствием грызя яблоко. Бабка засуетилась, поставила на огонь кастрюлю с борщом — собралась кормить внука.
— Дон Кихот занюханный, продымленный, — сказал Илья проникновенно, садясь напротив матери, — у восемнадцати балбесов будет не восемнадцать, а тридцать шесть родителей, и всем им не объяснишь, что такое эта твоя Ис-то-рия! А, кстати, кому нужна твоя история? Пока эти гаврики школу закончат, она уже три раза переменится.
— Кто переменится? — взвилась мать. — Ты что несешь, борзописец?! Когда это История менялась?
— Когда угодно… — ласково и дружелюбно ответил сын. — Ладно, маман, не надо бить копытами.
— Ну и дуб ты, Илья, — воскликнула мать.
— Валя! — бабка всплеснула руками от негодования — Ну, петухи!
— Ничего, бабаня, голубок ты мой, дуб — это ценная порода древесины! — Илья лениво поднялся, ушел в переднюю и вернулся со свертком.
— Я принес вам три привета. Слышишь, мать? От твоего мужа, моего отца и бабаниного зятя.
— Как он выглядит? — заволновалась бабка. — Худой?
— Как обычно. — Илья развернул сверток. — Вот, принес.
— Ай, Семен, Семен! — бабаня разулыбалась, прослезилась от удовольствия. — Красивый свитер, дорогой, а? Надень, Илюша, — не мал?
Мать закурила, сунула зачем-то коробок спичек в карман халата и вышла из кухни.
— Балует, — громко сказала она в комнате вроде бы самой себе.
Бабка топталась вокруг здоровенного внука, оглаживая новую вещь на нем, красивую, дорогую, отец подарил:
— Раздался, раздался…
— Раздался… — сказала мать в комнате, — скоро вышибет дно и выйдет вон.
— Илюша, — бабка понизила голос, чтоб дочь не слышала. — А сам-то он, Семен, как?
— Ну, я же сказал, баб, нормально!
— Мосты он сделал себе? Собирался…
— Бабань, знаешь, я уже лет с пятнадцати никому в рот не заглядываю.
— Напрасно, — ехидно вставила мать, — может, ума бы у кого набрался.
Илья подошел к ней, обнял прямые худые плечи.
— Мать, — нежно протянул он, — давай, наконец, дружить. Махни ты на меня чем-нибудь, допускай все до…
— До лифчика, знаю… — перебила мать и вздохнула: — Удивительно, как мы воспитали такую свинью.
Стирали вдвоем молча и споро. Илья выжимал белье — в машине отжим уже лет семь не работал — и развешивал его на балконе.
— Сегодня, глядишь, без приключений обойдется, — обронила ненароком бабаня и сглазила. Минут через пять грохот оборвался, стало слышно стрекотанье маленького будильника в столовой, и на лестничной клетке всплеснулись голоса соседских мальчишек.
— Заткнулась, проклятая! — бабаня в сердцах махнула мокрой, в мыльной пене рукой. — Давай, Илюша!
Илья вытер руки не стиранной еще материнской юбкой и полез в мотор.
— Когда это кончится, — забубнил он, — ее на свалку пора, эту старую идиотку… Если даже человек выживает под старость из ума…
— Почему ты кивнул в мою сторону? — насторожилась бабаня.
— «Ура»… Она скоро салютовать начнет. Ее бы на парад…
— Не болтай! — откликнулась из комнаты мать. Илья усмехнулся, подмигнул бабке и продолжал уже громче:
— Кроме всего, в машине есть нечто крамольное. Что такое «ура» без восклицательного знака? Это едкая ирония.
Бабка сердито ущипнула внука за руку, мол, не заводись, не связывайся. В дверях ванной показалась мать.
— Кстати, — спокойно сказала она, — что за новая дребедень на твоем захламленном горизонте? В редакции. С писклявым голосом.
Илья неторопливо выжал бабкину кофту, сказал с грузинским акцентом:
— Зачем человека обижаешь, дарагой? Практиканточка это, студенточка, Леночка. Невинное дитя… А ты на него такие — вах! — слова говоришь!
— Ну, дожил, — горько сказала мать. — И невинное дитя с тобой на «ты».
— Валя, а что по телевизору? — поспешно заинтересовалась бабка.
— Ладно, мать, я буду надувать щеки. — Илья миролюбиво стряхнул пепел с рукава материнского халата. — Как отец русской демократии…
Вечером позвонил Егор. Илья лежал на тахте и смотрел по телевизору «Очевидное-невероятное». Егора, университетского друга Ильи, недавно назначили завотделом культуры в большой республиканской газете, и он настойчиво уговаривал друга перейти к нему.
— Илья, — пропыхтел Егор (с недавнего времени он завел трубку), — ну, как она?
— А, эта баба мне порядком надоела.
— Какая баба? — спросила из кухни бабаня.
— Жизнь, бабаня, жизнь… — отозвался внук. — Яблочко кинь.
— Что нового?
— Могу посоветовать, что делать, чтоб хлеб не черствел.
— Вот и я о том же, — оживился Егор. — Слушай, от нас Еремеев ушел. Пойдешь на его место? У нас хорошие ребята подобрались, такие дела можно завернуть.
— Ты все горишь… молодец, Гошка! А я уже лет пять только анекдоты травлю.
— Я смотрю, тебе уютно овощи солить.
— Да, мне нравится лудить и паять кастрюли. Я приношу прямую пользу домашним хозяйкам.
— Ты непробиваем! В последний раз: пойдешь вместо Еремеева?
— Нет, Гошка.
— Ну почему?! Сколько ты, в конце концов, на своих соленых огурцах имеешь?
— Чудак ты… При чем тут имеешь — не имеешь. Мне хватает. И
