Две недели - Роберт Александрович Балакшин
— Чего молчишь-то? — по-дружески нетерпеливо подтолкнула Лизу Анфиса. — Говорю, говорю, хоть бы к слову пристала.
— А чего говорить? — поглядев в сторону, где по далекому холму ползла тень облака, ответила Лиза и не удержалась: — У тебя одно на уме: увидишь мужика, вот, Лизка, тебе жених! На поле сегодня вышептывала: смотри, смотри, Лизка. Сейчас уж шофер какой-то появился.
— На поле! Ой! — натянуто, недоумевая, почему Лиза рассердилась на нее, засмеялась Анфиса. — Разве ж это мужики?! Калаголики! У них ни денег, ни черта. От получки до получки не знают, как дожить. Бригадир-то ихний…
— Он не бригадир, — вставила Лизина подружка Капа Поливанова, — я узнала.
— Ну, за старшего, он тут у них атаман, ишь, как на меня кинулся, когда я про вытрезвитель сказала. До сих пор шею повернуть неловко.
Лиза с Капой дружно расхохотались.
— Откуда ты, Анфиса, знаешь? Привыкла языком болтать, врешь на человека.
— Да что ты, Лизка, взбесилась сегодня? Чего знать-то, видать по нему: из вытрезвителя не вылазит. Пожилую женщину так лапать. А у шофера этого денег… — Анфиса многозначительно помолчала. — Машину, сказывал, собирается справить. Телевизор цветной есть. Квартира — не твоя хибара. Жены только и не хватает. Из себя тоже мужчина видный. Немного тебя постарше. Одевается так хорошо.
Лиза молчала. «Пусть болтает, не скажу больше ни слова».
— Так что, — ласково сказала Анфиса, — Елизавета Николаевна, может, устроить встречу? Не надумала?
— Отвяжись ты от меня, ради бога. Выйди за твоего жениха, а потом мучайся. На работе надоело матюги слушать да пьяные морды видеть, а тут еще своего заведи.
— Анфисушка-матушка, — обнимая Анфису, лукаво посмеивалась Капа, — ты старика-то своего турни, а сама шоферу под бочок. Телевизор цветной посмотрите — и в машину.
— Ты, Лизка, ровно вчера родилась, — не обращая внимания на Капу, продолжала Анфиса. — Жить и не мучиться… И не мечтай, не найдешь непьющего. Кто в наше время не пьет? Раньше от нужды пили, а теперь, видно, от богачества.
— Отстань. Мне и одной хорошо. Не нужно мне твоих женихов задаром. Сама найду, если надо.
— Я ж от всей души.
— Вот и отстань. Не надо больше, — жалея обидевшуюся старуху, миролюбиво прибавила Лиза.
— Давай, Лиза, споем лучше.
…Машина, миновав таксомоторный парк, повернула налево и остановилась перед Горбатым мостом, пережидая встречные машины.
Сколько дней и лет
Я улыбки жду и тепла, —
обнявшись, пели Лиза и Капа.
«Хороший, наверно, этот Мишка. Как он удивительно смеется. Как-то громко и сердечно», — думалось Лизе.
4
Оглушительно стреляя пускачами, вычихивая лохмотья густого сизого дыма, разрывая тишину сентябрьского, с зябким холодком утра, заводились бульдозеры, и весь будущий аэродром с окрестными светло-зелеными полями, желтеющими островками тростника, с росой, серебристо отливающей на траве, дрожавшей на капотах бульдозеров, принимал рабочий вид.
Из вагончика, стоявшего возле насыпи взлетно-посадочной полосы, выходили рабочие, доставали из-под вагончика ломы, разбирали сцепившиеся лопаты и толпились вокруг Юры Соломина.
— Карташов, Миша, — позвал Соломин, приотворив за нижний угол дверь вагончика. — Вас ждем, девятый час уже.
Юра изо дня в день добивался всеобщего сбора, чтоб не повторять каждому, что сказано всем.
Из вагончика вылетел взрыв хохота, дверь распахнулась настежь, и первым по крутой лесенке в брюках с насохшей на них глиной спускался Карташов.
— Какая, Юра, разница, все равно на коллектор, и так знаем, — говорил он и, оборачиваясь назад, хохотал.
Распределив всех по местам, Соломин вместе с Карташовым, Колесниковым, дядей Лешей и Полымовым шагал к коллектору, откуда начинал ежедневный обход объекта.
— Рассказывай, Миша, чего уливались. Опять какое-нибудь приключение с тобой?
— Шустрый ты, Юра: там — дак выходи скорее, а здесь — рассказывай. Чего-нибудь одно.
— Рассказывай, рассказывай, — терпеливо настаивал Соломин. «Играет Карташов, капризничает, любит, чтоб его попросили».
— Иду я вечером мимо магазина, достал портсигар, хочу закурить. Подваливает трое салажат лет по восемнадцать, порточины широченные, волосье, как у лошади. Покажи-ко портсигар, говорят. Я первому портсигаром — он в витрину, стекла так и повалились. Другому — по тыкве. И надо же — дружинники из магазина выходят. Видят такое дело — и ко мне. Я от них. Сам, Юра, понимаешь, с ними мне делить нечего. Рву я, они за мной. Портсигар я кинул, мало ли чего, да и измялся он весь. Догоняют меня. Не уйти. Молодые дружинники попались, резвые, студенты, не иначе. Что делать? Знаешь, дом строится напротив пивнушки? Я в подвал. Бегу, спотыкаюсь: кирпичи, обрезки труб. А они не отстают, смелые ребята. Выскакиваю я в одну комнату, а в ней между подъездами стенка из блоков, а меж стенкой этой и капиталкой — щель. Для водопровода, горячей воды, ну, знаешь ты. Я в эту щель. И застрял. Тыр-пыр. Влетают студенты. «Вот он!» Цоп меня за руку, и давай мы канат перетягивать. Только вижу я, ничего путного мне не светит, я не лебедка: четверых мне при всем желании не перетянуть. Дернулся я изо всех сил, чего-то затрещало. Думаю, неужели руку оторвали? Нет, рукав от пиджака. Так он у них там и остался.
Мужики опять захохотали.
— Ох, Миша, Миша, — Соломин покачал головой и все ж невольно улыбнулся. Рисуется Карташов: перетягивание каната!
— А чего — Миша?
— Да что живешь ты так. Все у тебя приключения.
— Как, Юра, ни живи, только чтоб время провести, а с приключениями все интересней.
— Время по-разному проводить можно.
— Чего ты, Юра, в натуре, вычитываешь-то мне! — Карташов нахмурился. — Не я ведь к этим бесам полез с портсигаром, сами напросились.
— Юра, а ты как время проводишь? — спросил Колесников.
Соломин некоторое время молчал. Колесников, вне сомнения, заводит разговор неспроста, а для Карташова: мол, не расстраивайся, Мишка, сейчас я его оттяну как надо. Но раз уж сам затеял разговор, не отмолчишься.
— Детей воспитываю, книги читаю, работаю, — спокойно ответил Юра.
— О детях помолчим, они у тебя маленькие, еще неизвестно, какие спиногрызы вырастут. О работе и так все ясно, до пенсии дожить бы, как дядя Леша. Ты какие книги читаешь?
— Всякие. — Соломин насторожился. С Колесниковым надо быть настороже, читал он, конечно, много, но больше брал эмоциями, чем доводами. Горлопан, одним словом.
— Всякие так всякие, — и, хитро подмигивая всем, Колесников подхватил Юру под руку. — Купил я как-то, Юра, на базаре соленых огурцов. Завернули мне их, а на кульке рассказец занятный оказался. Приходит будто один керя к другому в гости, а у того поп сидит. Поп от туберкулеза лечиться приехал и жил тут, а туберкулез-то, Юра, обрати внимание, не чем-нибудь, а
